— Здорово как! — просиял Мала-Птаха.

— Все, как на комитете договаривались… — многозначительно усмехнулся председатель судового комитета. — Сначала, значит, о текущем моменте сказали ребята. Потом зачитали резолюцию общего собрания матросов линейного корабля «Ростислав». Как только дошли до слов: «…окажем поддержку Совету военных и рабочих депутатов», — братва не выдержала. — А мы что, хуже «Ростислава»? Даешь советскую власть без меньшевиков и эсеров!

— Тут я и подбавил жару. Прочитал еще одну резолюцию с линейного корабля «Синоп». Там слова короче и жарче, чем у «Ростислава».

«Мы готовы!» — заявили «синопцы».

Когда ребята услышали, что в Одессу на помощь большевикам Ленин прислал Володарского, что тут началось, не рассказать, не описать!

— В шею гнать гайдамаков! Долой раду! Да здравствуют Советы! — бушевала братва.

На том и порешило общее собрание матросов-украинцев с миноносцев «Зоркий» и «Жаркий». Вместе с рабочими, вместе с Лениным.

— Теперь слово за «Алмазом»! — сказал, весело поглядывая на товарищей, Мала-Птаха. — Матросы, пехота, артиллеристы — все ждут сигнала. Красную гвардию Чижиков организовал на питерский лад. Настоящая гвардия. Ударим разом, от гайдамаков следа не станет! Именем революции!

II

На море возле Одессы было еще спокойно, а на берегу, по всей стране, шумела буря, кипела гражданская война.

Одиннадцатый месяц, как в Петрограде народ сбросил царя. В России с Октября тысяча девятьсот семнадцатого года республика рабочих и крестьян, а в Одессе — не разбери-бери, что творится.

«Хай живе вильна Украина!» — кричит истошным голосом плакат голубого цвета на здании Одесской рады, охраняемом чубатыми гайдамаками.

«Вся власть Советам!» — сверкают белые буквы на красном кумачовом полотнище на другом здании — Совета рабочих, солдатских, матросских и крестьянских депутатов.

Огневой январь восемнадцатого года.

Одесса, шумливая, веселая Одесса, раскололась на части.

В Совете — меньшевики и эсеры. Ораторы до хрипоты надрывают голоса. Кричат: «Революция гибнет! Все, как один, на оборону свободной России!»

В Одесской раде — монархисты и всякие спасатели погибающего старого мира.

— Нашего брата в этой раде только один палец, а четыре пальца — все офицеры и полковники, — объяснял Мала-Птаха на очередном митинге, посвященном текущему моменту.

И тут же, в порту, на вспомогательном крейсере «Алмаз», заседает комитет большевиков и ревком Одессы. Среди членов ревкома — посланец Центрального Комитета партии — Володарский.

— Терпеть дальше нельзя! — говорит он. — Центральная рада стала очагом контрреволюции на Украине. Она губит завоевания Октября!

— Выступаем завтра! — решает ревком.

В ночь на четырнадцатое января рабочие Одессы восстали против центральной рады.

Красногвардейцы дрались с гайдамаками за штаб военного округа. Мала-Птаха с матросами только что захватил вокзал. Ему помогали железнодорожники. Паламарчук с отрядом матросов с миноносцев затерялся в переулках за городским садом, выбивая вражеских солдат из города. Ахтырский полк закрепился на телеграфе и телефонной станции, захватив ближайшие к ним кварталы города.

Напор Красной гвардии, солдат и матросов был силен. Гайдамаки не устояли. Они бежали из города.

Утром четырнадцатого января ревком объявил:

«Власть в Одессе перешла к Советам рабочих, солдатских, матросских и крестьянских депутатов».

Прошел первый день.

Заводы слали в ревком делегатов.

«Красногвардейские отряды к бою готовы», — говорили делегаты.

А через день на заре к городу подошли свежие части гайдамаков. Центральная рада прислала помощь.

На город поползли бронемашины. За ними двигались цепи гайдамаков. Ухали пушки. Рвались снаряды. Орудийный огонь усиливался. Воздух звенел от беспрерывных взрывов. Центральная рада решила подавить «мятеж большевиков» одним ударом.

Красногвардейцам пришлось туго. Они стали отходить к предместьям города. Ревком выпустил воззвание:

«Все, кому дорога революция, должны открыто и честно стать на сторону часовых народной власти — Советов рабочих, солдатских, матросских и крестьянских депутатов!»

III

К вечеру пятнадцатого января в Одессу пришел минный заградитель «Николай».

Только войдя в гавань, команда поняла, что в городе происходит что-то необычное. За Одессой грохали пушки, трещали пулеметы. На берег съезжали матросы, строились в ряды и молча, сосредоточенно и даже несколько угрюмо поднимались в город. Без песни, без шутки, без обычного гомона и шума.

В порту стояли суда Черноморского флота: линейные корабли «Синоп» и «Ростислав», крейсер «Алмаз», миноносцы «Жаркий» и «Зоркий» и другие.

На трех судах развевались красные флаги. На четвертом — старый, андреевский. Еще на двух — желтые с голубым — украинских националистов.

Заградитель «Николай» горделиво нес на своей мачте красный флаг.

На крейсере усиленно сигналили, передавая на суда распоряжения, принимая донесения и запросы. Катера подходили и отходили от крейсера, беспрерывно доставляя на борт корабля представителей заводов и армейских частей.

Командир заградителя, а с ним секретарь судового комитета, фельдшер Водзянович, сошли на берег и узнали: красногвардейцы бьются с гайдамаками. Матросы на стороне Красной гвардии, помогают.

Вечером сражение утихло. Гайдамаки оставили город. Команду минного заградителя отпустили на берег размяться.

Молодость остается молодостью. Чуть только утихла перестрелка и перестали ухать пушки, военфельдшер Водзянович с весельчаком, любимцем команды минером Милевским и еще одним матросом с «Николая» пошли к знакомым девушкам-сестрам.

— К трем сестричкам! — как называл их минер.

Девушки — дочери старого одесского капитана — жили в конце Херсонской улицы, довольно далеко от места стоянки заградителя.

Старшая сестра, Мария, была просватана за красавца минера. Милевский волновался. Судьба невесты беспокоила его. Он захотел навестить ее, узнать, все ли в порядке в доме старого капитана.

Минер увлек своих друзей, и те пошли с ним.

Ни ночь, ни только что утихший бой не смутили моряков. Как отказать товарищу. Невеста тоже ведь волнуется, ждет, что с ее милым минером.

Поднялись по Военному спуску. Ни души. Вышли на Гаванскую. Никого. Тишина… Впереди на мостовой маячит одинокая фигура. Подошли ближе, видят — матрос, рядом еще один — патрульные. В руках у патрульных винтовки.

— Стой! Кто идет!

— Свои, моряки!

— Пропуск?

— Какой пропуск?

— Пропуск!!!

— Никакого пропуска не знаем! — крикнул военфельдшер. — Не видишь, моряки гуляют!

Пришлось фельдшеру отдуваться за троих. Ни Милевский, ни второй матрос не издавали ни звука, будто их и не было здесь.

— А ну, давай сюда! — закричали патрульные.

Подошли.

— С какого корабля?

— С «Николая», минного заградителя.

— Куда идете?

— К знакомым барышням, на Херсонскую.

— К невесте иду! — шагнул вперед Милевский.

— К невесте? А еще моряк! Другого времени женихаться не нашел, — сказал с укоризной патрульный. — Без пропуска не пройдете, задержат.

— Пройдем, разве не видно, кто мы?

— Вот что, братва! — патрульный понизил голос. — Если кто остановит, говорите пропуск «Штык». Только чтоб никакая контра не узнала. Головой отвечаете! Тайна. Понятно?

— Понятно, — буркнул Милевский. — Спасибо, братишка!

— Не подведете?

— Какой штык?

— Обыкновенный. От винтовки, — затоптался на месте, ничего не понимая, военфельдшер.

Пришлось подойти и к этим патрульным.

— Пропуск! — наставили они на гуляк винтовки.

— Штык! — пролепетал неуверенно Водзянович.

— Сам ты штык! Откуда у тебя этот пропуск?

— Да как же! На Гаванской остановил патруль. Сказали пропуск — «Штык».