Массовые издательства тоже оказались вовлечены в гонку за прибылью. Когда я учился в Англии, книга «Пенгуина» стоила в розницу около двух шиллингов шести пенсов — то есть 35 центов, что примерно равнялось тогдашней цене аналогичных изданий в Америке. Конечно, большой прибыли это издательству не приносило. После поглощения «Пенгуина» фирмой «Пирсон» книги из сводного каталога — и художественная литература, и другие жанры — были переизданы хоть и в мягкой обложке, но в новом, укрупненном формате и стали продаваться уже по другим, резко повышенным ценам. Формат «трейд пейпербэк» появился в США в 50-е годы. В розницу книги этого формата были лишь чуть-чуть дороже массовых изданий, с которыми я работал в начале своей карьеры. Заглянув в первый каталог «трейд пейпербэков» издательства «Энкор букс» («Anchor Books»), мы увидим цены от 65 центов до 1 доллара 25 центов. Издательство «Винтидж» много лет (до перехода на более крупный формат) держало на свои книги среднюю цену в 1 доллар 95 центов. Чуть-чуть увеличив физические размеры книг, «Винтидж» в итоге подняло цены до 10 долларов и выше. Помнится, в то время я пытался всем доказать, что после этого количество покупателей новых книг «Винтиджа» резко сократится. «Возможно, вы и правы, — услышал я в ответ, — но доллары останутся теми же самыми».
Эта фраза стала для меня вехой, знаменующей рубеж между старой и новой идеологиями. Идея, что книга должна быть недорогой, то есть доступной максимально широкой аудитории, была вытеснена решениями бухгалтеров, не видящих ничего дальше своего годового баланса. Тут ведь стоял вопрос не об извлечении прибыли или боязни убытков — каталог «Винтидж», куда вошло все самое лучшее из сводных каталогов «Рэндом хауз», «Кнопфа» и «Пантеона», самим своим существованием гарантировал солидный годовой доход. Отныне правило гласило: нужно максимально повысить доход с КАЖДОГО ПРОДАННОГО ЭКЗЕМПЛЯРА.
Перемены, произошедшие в Соединенных Штатах, повторились и в Великобритании. Небольшие английские издательства растворились в концернах, управляемых Мэрдоком, «Пирсон» и «Рэндом хауз». Ньюхауз со своим обычным безрассудством скупал английские издательства направо и налево. Три почтенных и авторитетных независимых издательства — «Джонатан Кейп» («Jonathan Саре»), «Чэтто энд Уиндус» и «Бодли хед» («The Bodley Head») объединились, чтобы сэкономить на распространении и других расходах, но своего финансового положения так и не поправили. В лондонских издательских кругах всякий знал, что эти издательства можно купить задешево. Один издатель сообщил мне, что ему предлагали стать владельцем всех трех издательств взамен на погашение их долгов, но он отказался. Ньюхауз, однако, увидел в этой сделке отличный случай выйти с фанфарами на книжный рынок Великобритании и предложил изумленным владельцам более 10 миллионов фунтов. Те взяли деньги и поспешили прочь, боясь, что он передумает. Так была основана колония Ньюхауза в Англии. Затем к ее стаду добавилось еще несколько когда-то знаменитых издательских марок, в том числе «Хейнеманн» («Heinemann») и «Секер-энд-Уорбург».
После всех этих слияний в Лондоне, как ранее в Нью-Йорке, вскоре почти не осталось независимых издательств. Считается, что в 50-е годы XX века в Лондоне было около 200 солидных издательств. Теперь их меньше трех десятков. Буквально пару месяцев назад некоторые из последних оплотов независимого книгоиздания были приобретены крупными концернами. Так, группу «Ходдер-Хедлайн» («Hodder-Headline») купила фирма «У.Х. Смит», занимающаяся распространением журналов и газет. Оставшихся можно пересчитать по пальцам — это «Фейбер эцц Фейбер» («Faber a Faber»), «Гранта» и «Фос эстейт» («Fourth Estate»), а также несколько крохотных молодых издательств, создаваемых, как и в США, редакторами, которые бегут с тонущих кораблей крупных концернов.
Тем временем «Пенгуин» под властью «Пирсон» приобрел целый ряд бывших независимых издателей книг в твердом переплете: «Майкл Джозеф» («Michael Joseph»), «Хэмиш Хэмильтон» («Hamish Hamilton»), «Ледибёрд» («Ladybird») и издательство детских книг Беатрикс Поттер. Впрочем, «Пенгуин» заслуживает похвалы: он нашел способ сохранить свою линию интеллектуальной нехудожественной литературы. В результате последней реструктуризации фирма была разделена на два подразделения. Одно занялось коммерческой литературой, а второе, получившее название «Пенгуин пресс» («Penguin Press»), — серьезными работами в области естественных и гуманитарных наук. Каждому из подразделений была выделена доля прибыли от колоссального сводного каталога «Пенгуина», так что «Пенгуин пресс» имеет возможность финансировать из средств серии «Пенгуин классике» («Penguin Classics») книги типа многотомной биографии Ллойд Джорджа. Имей «Пантеон» подобную возможность черпать средства из доходов «Винтидж», высокая рентабельность была бы нам гарантирована навечно. Эксперимент «Пенгуин», не имеющий себе аналогов в книгоиздании Великобритании, доказывает: если корпорация действительно хочет позаботиться о качестве книг, она в состоянии его обеспечить. Было бы желание.
Но, вообще говоря, при Тэтчер английские средства информации, и в том числе книгоиздание, сильно изменились к худшему. Упор Тэтчер на деньги и рыночные ценности нашел отзвук и в издательском мире. Новые руководители, приходящие со стороны в крупные издательские группы типа «Реед Эльзевир» («Reed Elsevier») и «ХарперКоллинз», быстро и жестко выражали свое презрение к благородным идеалам предшественников. Подобно Витале в «Рэндом», они старались с самого начала дать понять, что прежние интеллектуальные и культурные критерии их не волнуют. В директорском кресле они только для того, чтобы делать деньги. Соответственно изменилась и продукция крупных фирм. Несколько упрямых редакторов еще держались, но большинство моих деловых партнеров сошли с дистанции. Ежегодно приезжая в Лондон, я начал чувствовать себя персонажем «Десяти негритят» Агаты Кристи. Все люди моего поколения исчезли — кого уволили, кого, задобрив отступными, преждевременно отправили на пенсию. Вскоре в издательствах стало очень сложно отыскать человека старше пятидесяти лет. Во многом эта перемена объяснялась чисто экономическими соображениями: молодые согласны на более низкие оклады. Но в результате фирмы как бы потеряли память: все, кто помнил старые порядки, исчезли, а сменившие их новички автоматически воспринимали новые требования как нормальные и даже справедливые.
Все это сказалось не только на редакторах и читателях, но и на других звеньях нашей отрасли, в особенности на книготорговцах. Проходящие раз в полгода конференции торговых представителей издательства, в 60-х годах напоминавшие затянувшиеся студенческие вечеринки, сейчас проходят в напряженной, недружелюбной атмосфере. В последние годы работы в «Пантеоне» я подметил, что мои торговые представители — мои старые знакомые — на заседаниях очень много пьют. Поговорив с ними, я узнал, как на них давят, вынуждая по-новому строить отношения с книготорговцами.
Раньше их работа состояла из двух взаимодополняющих задач: доносить до книжных магазинов нашу издательскую концепцию и представлять интересы магазинов в издательстве. В этой системе было что-то от политики федерального правительства по отношению к отдельным штатам: торговые представители опасались заваливать магазины горами книг и старались ничего не навязывать клиентам. Но вот давление на редакторов и издателей усилилось. Чем выше авансы (а чем обусловлены высокие авансы, мы уже обсудили), тем выше тиражи. Отпечатанные книги невыгодно хранить на складе — их нужно срочно распихать по магазинам. Книготорговцы обнаружили, что задыхаются под грузом крупных партий потенциальных бестселлеров. Поскольку книги не оправдывали надежд, магазины все быстрее и быстрее возвращали их назад издательству. Когда-то Колвин Триллин заметил, что книга лежит на магазинной полке чуть дольше, чем молоко, но чуть меньше, чем йогурт. Мы шутили, что на обложках тоже нужно ставить срок годности. Теперь за нас это делает книготорговля, торопясь возвращать невостребованные книги.