Бросать вызов общепринятым доктринам искусства — это одно из фундаментальных занятий Ино, хотя он столь же склонен ввязываться в научную, академическую, организаторскую и — всё более часто — политическую деятельность (в последнее время он стал неутомимым лоббистом и прирождённым рассыльщиком факсов — особенно в пользу благотворительной коалиции организаций «Дети Войны» и «Остановить Войну»). Знаменитые гигантские расписания на белых досках, украшающие стену его студии, с разрисованным на них неистовым эклектичным рабочим графиком сами по себе представляют произведение искусства — неразборчивые, запутанные, нарисованные фломастером свидетельства одной из самых многогранных жизней в Британии.

Его энтузиазм обычно готов к чему угодно — будь то какой-нибудь предстоящий артистический эксперимент или более широкое культурное или технологическое будущее. Это человек, чьё время почти постоянно кому-то нужно — причём настолько, что несколько лет он регулярно вставал в три утра, чтобы насладиться ничем не прерываемым студийным творчеством. Нет ничего удивительного в том, что его выводит из терпения и утомляет всё, что встаёт на пути его кинетического импульса — он скорее будет размышлять о завтрашних возможностях, чем праздновать вчерашние свершения.

Всё это делает Ино (по крайней мере, с первого взгляда) не слишком идеальным предметом для биографии («меня никогда не получалось думать о «себе» в психоаналитическом смысле», — признаётся он). Когда я впервые обратился к нему с идеей этой книги, мне показалось, что он как-то заскромничал. В это время его одновременно расспрашивал о связях Roxy Music с художественной школой (для своей книги) Майкл Брейсуэлл, и Ино сказал, что чувствовал себя «невестой, за которой ухаживают двое поклонников». К счастью, Брайан (в частности, благодаря бесценному содействию со стороны его жены) согласился подвергнуться моим расспросам, а также любезно ответил на массу вопросов, временами казавшихся совершенно незначительными (наверное, «зачем вы вырезали аппендицит?» вряд ли покажется подходящим первым вопросом, который вы намерены задать Брайану Ино) и таким образом щедро заполнял всевозможные пробелы в повествовании.

Моя первая встреча с Брайаном была почти смехотворно прозаичной и одновременно — совершенно в иновском духе. Будучи музыкантом, в 1991 г. я играл на гитаре в одной новой группе — мы как раз собирались записывать дебютный альбом. Нам повезло заручиться услугами канадского продюсера (и одно время сотрудника Ино) Майкла Брука — изобретателя штуки под названием «Бесконечная Гитара», которую когда-то запустил в широкое обращение Эдж из U2. Студия Брука размещалась в тесной квартире на третьем этаже на Харроу-Роуд в западном Лондоне — он делил её с ещё одним сотрудником Ино, Даниэлем Лануа.[4] В то время как свидетельства о пребывании там бродяги Лануа, нечасто бывавшего в Лондоне, ограничивались видом комнаты, заваленной коллекционными электрогитарами и фанзинами Боба Дилана, культурный Брук действительно относился к этому месту как к постоянному местожительству, и с немалым вкусом отделывал комнаты. Стены, окрашенные в лимонно-жёлтый цвет, были украшены громадными абстракциями Расселла Миллса, а Брук — что-то вроде гурмана, помешанного на технике — устанавливал шикарную модную кухню.

В одно июньское утро мы с Бруком пытались запечатлеть на плёнке одно особенно запутанное гитарное наложение, и вдруг нас прервал настойчивый звон дверного звонка. Я нетерпеливо фыркнул, а Брук пошёл вниз открывать дверь. Через несколько секунд он вернулся вместе с худощавым лысоватым человеком средних лет в неряшливой пурпурной футболке и потёртых чёрных джинсах. Брук представил мне этого безликого посетителя просто как своего друга Брайана. Я торопился вернуться к своему наложению и был несколько рассеян, и только когда заметил чёткий, уверенный акцент, знакомый мне по радиоинтервью (и к которому я привык, ещё слушая древние архивные записи, которые Фил Манзанера понатыкал между песнями своего альбома 1982 г. Primitive Guitars), до меня дошло, кто такой этот по всем приметам обыденный гость. Моя гитарная партия как-то сразу показалась мне ничтожным делом.

Брук провёл Ино (а это был он) в примыкающую к комнате кухню, и они начали воодушевлённо беседовать. Я старался сохранить безразличное выражение, но внимательно прислушивался; я надеялся «подцепить» какие-нибудь подробности о том, что, по моему наивному предположению, должно было быть темой обсуждения — микшеры, микрофоны, а может быть, само будущее записываемого звука. О чём бы они там ни говорили, казалось, разговор их очень занимал; Ино казался очень оживлённым, в то время как они с Бруком рылись в кухонных ящиках. Я притворился, что настраиваю гитару. Примерно через десять минут поисков Ино пожелал нам удачи в записи, попрощался и исчез на Харроу-Роуд. Я надеялся, что он остережётся мчащихся такси (как любой уважающий себя инофил, я знал, что в январе 1975-го на этой же самой улице его сбило чёрное такси). «Это был Брайан Ино», — подтвердил Брук. «Ему нравятся мои столовые приборы для рыбы — он захотел посмотреть на них.» Я подумал — наверное, тут есть какая-то косвенная связь с композитором Эриком Сати, желавшим создавать «музыку-обстановку», которая могла бы «смешиваться со звуком ножей и вилок за обедом», или с причудливо названной вещью из репертуара давней группы Фила Манзанеры Quiet Sun (Ино тоже им помогал) — «Мумия была астероидом, папа был маленьким нелипучим кухонным инструментом». На самом деле Ино просто хотел купить что-нибудь стильное для рыбы, и рассматривал содержимое модных кухонных ящиков Брука в поисках вдохновения. Несмотря на своё крайне поведенчески нелогичное содержание, в «инциденте со столовыми приборами» ощущался неявный иновский дух. Это был мой «Ино-момент».

Моя следующая встреча с Брайаном произошла спустя десятилетие. Я уже работал вольнонаёмным музыкальным журналистом, и получил от журнала Q поручение задать Ино множество вопросов, придуманных читателями для постоянной рубрики «Деньги за вопросы». Прибыв в его ноттинг-хиллскую студию в определённо не рок-н-ролльный час (9 утра), я был встречен ассистентом (и одновременно ответственным за связи с прессой) Ино, который вежливо уведомил меня, что предмет моего визита уже пробыл в студии несколько часов, сейчас он заканчивает одну работу и скоро подойдёт. Внезапно почувствовав себя «человеком-из-Порлока», я сел и стал ждать. «Прошу прощения», — донёсся крик из студии — это был тот самый знакомый чёткий акцент в извиняющемся тоне: «тут чищу раковину. Я тут кое-что лепил, и оставил страшный беспорядок.»

Студия Ино была полной противоположностью беспорядку. Фактически, она была именно такова, какой бы вы её себе представили — большое белое хорошо освещённое пространство, обставленное в стиле, который можно было бы ясно охарактеризовать как «минимализм безумного изобретателя». Заставленное пультами и приборными стойками, это, совершенно очевидно, было хорошо организованное рабочее помещение. Но несмотря на это утилитарное чувство, свидетельства эклектичных пристрастий его владельца были повсюду. Различные скульптурные формы таинственного происхождения выступали то там, то здесь на обширном пространстве пола; на одной из стен висел ряд подвешенных совершенно идентичных кассетников-бумбоксов; с потолка свисал переливающийся зеркальный шар из дискотеки; книжные полки были заставлены всем, чем угодно — от текстов по африканскому искусству и монографий Эшера и Джорджа Гроша до романов Мартина Ами и Набокова; атласы, книги по компьютерам. На висящем на одной из стен вышеупомянутом годовом расписании уже совершенно не осталось места от нанесённых фломастером мест встреч, дат и напоминающих записок. Одна неделя в июле была отведена на приятно звучащее мероприятие — «велосипедное путешествие». На другой стене была картина друга Ино, покойного Петера Шмидта, знакомая по обложке альбома Фриппа и Ино Evening Star, на третьей — маленькая фотография молодого Ино с роскошными волосами как участника очень недолговечной рок-н-ролльной команды 60-х из Саффолка под названием The Black Aces (Ино был барабанщиком — на фотографии он держит в руках палочки). Технология была на минимальном уровне. На большом рабочем столе стояли компьютер Macintosh и пара колонок в деревянных корпусах, коллекционного вида; на стене висела гитара Fernandez Stratocaster, настроенная на открытый ми-мажор (Брайан любезно разрешил мне побренчать на ней).