— Сейчас разобьется. Они не выносят света. Но как она сюда попала? Ставни закрыты.
Мне захотелось спасти столь редкостную красоту от бессмысленной гибели.
— Можно ее выпустить? — спросила я.
— Как вы ее поймаете? Надо быть осторожнее. Некоторые ночные бабочки опасны: их укус может привести к тяжелой болезни, иногда смертельной.
Я завороженно смотрела на бабочку, ринувшуюся в последний отчаянный штурм на лампу и замертво упавшую на стол.
— Глупое существо, — философски резюмировала мадам. — Принять лампу за солнце и убить себя в попытке долететь до него…
— В этом есть своя мораль, — легкомысленно подхватила я и тотчас пожалела, что оборвала наш интересный разговор, так и не вернувшийся в старую колею. Вместо продолжения своих откровений она снова взялась расспрашивать меня о мебели. Мы проговорили об этом до конца вечера, пока я не ушла к себе.
Назавтра Моник полегчало. Шантель поделилась со мной, что, похоже, на пациентку неплохо действовала белладонна, хотя лично она предпочитала нитритамил, который давала ей в Англии, но которого не нашлось в корабельной аптечке.
— Нельзя упускать из виду, что она страдает еще и чахоткой. Она очень больна, Анна. Я все время боюсь, как бы чего не сделала с собой.
— Ради Бога, выражайся яснее!
— Не приняла бы сверхдозу.
— Разве это возможно?
— Отчего ж, лекарства под рукой. Имеются опий, лауданум, белладонна…
— Как страшно.
— Не переживай. Я не спускаю с нее глаз.
— Но у нее нет суицидных наклонностей?
— Нет, было дело, однажды намекала, да это ничего не значит. Те, кто об этом говорят, редко переходят к делу. Так они нас пугают, шантажом пытаются добиться своего. Она не из того теста. Однако все время твердит, что не нужна ни капитану, ни Эдварду, живет только благодаря этой штучке Щуке. По приезде сюда ей сделалось даже хуже.
— Шантель, — вырвалось у меня, — если она это сделает, станут говорить…
Шантель легонько тряхнула меня за плечи.
— Не переживай. Я этого не допущу.
Это не успокоило меня. Я продолжала:
— Как странно все получается. Иногда думаю об этом ночи напролет. Смерть тети Шарлотты… не могу поверить, чтобы она наложила на себя руки.
— Лишнее доказательство моей правоты. На это способны те, от которых меньше всего такого ждешь. Эти не разговаривают. А наша Моник вообще большая любительница трагедий. Такие не покушаются на собственную жизнь.
— А вдруг? Эти сплетни…
— О тебе и капитане? — Шантель задумчиво покачала головой.
— Сразу бы пошли разговоры, что это и есть причина. Могли бы даже приписать… Ах, Шантель, это ужасно. Припомнили бы, как умерла тетя Шарлотта, и что я была на подозрении!
— Напрасно ты себя изводишь по поводу того, чего никогда не случится. Еще одна Моник.
— Отчего ж, вполне может.
— Обещаю тебе: этого не будет. Я прослежу, позабочусь, чтобы у нее не было такой возможности.
— Ах, Шантель, я не перестаю благодарить небеса за то, что ты рядом со мной.
Она меня успокоила. Я взялась за опись и вся ушла в это занятие. Мои обещания в самом деле находили подтверждение. Мебель, имевшаяся в этом доме, стоила состояния, хоть меня и привела в ужас сохранность некоторых предметов.
Я призвала на помощь Перо, дав указания о том, что следовало предпринять в первую очередь. Особенно вредна пыль, не уставала повторять я. В ней заводятся личинки насекомых. Термиты здесь были в изобилии. Сама видела в саду целые армии. Если сидеть сложа руки, непременно ворвутся в дом и пожрут бесценную мебель. Мысль об этом приводила меня в содрогание.
— Полироль такая дорогая. Мадам никогда не разрешит ее тратить, — пробовала возражать Перо.
— Легкомысленная близорукость, — одернула ее я.
Мне была понятна нервозность бедняжки Перо. Она держалась за место в доме Карреман, где получала мизерное жалованье, но и оно было больше того, на что она могла рассчитывать, работая на сахарной плантации или потроша рыбу. Ее пальцы были недостаточно ловки, чтобы нанизывать бусы и серьги из раковин. Боясь потерять место, она не прекословила мадам, берегла драгоценные свечи, уносила со стола недоеденное, чтобы подать назавтра. Верная служанка была озабочена одним: как бы не прогневить хозяйку.
После моей вспышки Щука, казалось, присмирела, но и сейчас, инвентаризуя мебель, я часто ловила на себе ее взгляд. Однажды, подняв голову, я встретила ее глаза, пристально следившие за мной в оконное стекло. Часто, приближаясь к двери, я слышала поспешное шарканье отступающих сандалий. Она тоже словно преисполнилась особым почтением ко мне: возможно, поверила, что я принесу в дом благосостояние. Представляю, как фантастически преломлялись мои непонятные манипуляции в ее, Перо и Жака сознании, что они судачили обо мне между собой. Мебель в их представлении была сродни золотой жиле. После того как я продам ее для них, дом снова заживет на широкую ногу, как при покойном месье де Лауде. То, что всему этому положила начало я, приподнимало меня в их глазах.
Я ловила их трепетно-благоговейные взгляды на какой-нибудь грубой поделке вроде деревенского шандала или трещавшего всеми швами плетеного стула.
Перо покорно протирала мебель, трясясь над каждой каплей полироли.
В доме сделалось уютнее, и я начала немного расслабляться. Со временем несколько успокоилась и Моник. Я просила Эдварда уделять ей немного внимания, помнить, что она больна и в иные дни нуждается в его любви, а в другие, наоборот, слишком устает и не может его видеть. Он принял мои соображения с тем же спокойствием, с каким вычеркивал в календаре миновавшие дни и считал постепенное приближение красного дня.
Раз, когда он находился у матери, я решила прогуляться в одиночку у моря и незаметно улизнула из дому. Такие прогулки доставляли мне большое удовольствие. Открывавшиеся перед глазами виды захватывали дух: каждый раз я обнаруживала новые красоты. Работа по составлению описи успокоила меня. Забываясь в ней, я отвлекалась от тревожных мыслей о неопределенном будущем и еще более туманном настоящем, целиком уходила в загадку какой-нибудь горки или канапе, которые, по моему твердому убеждению, были делом рук прославленного мастера, но отчего-то не имели личного клейма.
Дело шло к вечеру. Дневная духота уже спала, но на солнце и сейчас было жарко. На мне была шляпа, которую я купила по случаю в местной лавочке. Плетенная из легкого тростника, с широкими полями, она необыкновенно подходила для здешнего климата.
В поисках тени я немного отошла от дороги и, обогнув бухту, набрела на место, которого прежде не видела. Здесь было очень мило. Ласково шуршал песок о берег, над головой то и дело пролетали жужжащие насекомые.
Мое внимание привлекла выдававшаяся из воды скала невдалеке от песчаного берега. Она возвышалась над прозрачно-голубой гладью, словно распрямленная человеческая фигура. Я находилась на верху склона, и передо мной открывалась широкая панорама, вплоть до изгиба береговой линии, за которым проглядывала новая бухта: очевидно, их было немало на острове. Я успела узнать, что он имел тридцать миль в длину и шесть в ширину, то есть был одним из самых больших в архипелаге: главная причина, почему он был населен и до некоторой степени освоен. В мареве горизонта виднелись островки, скорей всего представлявшие собой осколки скальных пород, извергнутых тысячи лет назад.
Склон уходил вниз, в долину, заросшую густым лесом. Цветущие деревья были до того ярки, что невольно захотелось полюбоваться ими вблизи. Кроме того, меня распарил и утомил подъем, захотелось укрыться в сладостной тени. Я решила немного передохнуть и заодно собрать букет экзотических цветов, не устававших чаровать мой глаз. Я постоянно держала цветы в вазе, которую раздобыла для меня Перо.
Оказавшись вскоре в тенистом лесу, я сняла шляпу и, как веером, обмахивалась ею. Мы с Шантелью тоже приобрели цветастые ситцевые платья, какие носили островитянки, только немного переделали их по своему вкусу.