После заутрени часть прихожан уходила из церкви, но большинство традиционно оставались до утра, до конца обедни, и уже на раннем весеннем рассвете расходились по домам. Вообще в Москве чаще соблюдалось правило: опоздать к церковной службе еще можно, но уйти до окончания не положено.
На рассвете возвращались домой, где уже ждал накрытый стол с кипящим самоваром. Праздничное угощение и на Рождество, и на Пасху в основе своей было одинаковым: жареная индейка, запеченный окорок, телятина, но на Пасху еще, разумеется, горы красных яиц, куличи и творожные пасхи, украшенные сахарной глазурью и бумажными цветами. Перецеловавшись, садились за стол, а разговевшись, ложились спать.
Наутро весь город был наполнен колокольным звоном. В церковь в этот день ходили уже немногие. Праздничный стол был вновь накрыт, с добавлением спиртного и различных закусок Весь день принимали визитеров, в первую очередь духовенство «со святом», которое служило в зале короткую службу, кропило всех святой водой и, наскоро закусив и получив праздничный подарок деньгами, шло дальше. В этот же день ездили с визитами родственники и знакомые — мужчины (дамы ездили с визитами в понедельник). Наиболее близкие приезжали вечером и часто оставались ужинать. Вернувшихся визитеров заставляли рассказывать, где какие куличи и пасхи.
Обязательным ритуалом было поздравление прислуги. В этот день вся домашняя челядь собиралась где-нибудь в буфетной. «Все были одеты по-праздничному, женщины расфуфырены и завиты барашками, — вспоминал Ю. А. Бахрушин, — мужчины в новых рубашках, в белоснежных фартуках, с расчесанными маслом волосами. Отец, мать и я шествовали в буфетную, где стояло большое блюдо с покрашенными яйцами, а рядом горой лежали праздничные подарки. Начинался обряд христосования. Отец, мать и я троекратно целовали каждого, одаривая его яйцом и подарком»[343]. Дарились отрезы на платье или рубаху, платки и шали, незамужним — галантерея и недорогие украшения — перстни, серьги. Подарки прислуге полагалось делать еще перед Рождеством и хозяйскими именинами, а также в день именин самой прислуги.
По пасхальному обычаю всю праздничную неделю любой желающий мог залезть на колокольню и звонить в колокола. Лазили все — и взрослые, и мальчишки, — и бесконечный перезвон: и неумелое «блямканье», и почти профессиональное благозвучие не умолкали в городе с утра до позднего вечера.
После Пасхи Москва постепенно начинала пустеть: обыватели перебирались на дачи и в загородные имения, и может быть, поэтому большинство праздников летнего цикла проходило в городе уже менее заметно. Троицу распознавали по появившимся возле храмов молодым березкам и ажиотажу в цветочных лавках: в этот день в доме обязательно полагалось поставить хотя бы один букет цветов; с цветами же ходили к обедне.
На Яблочный Спас город благоухал яблоками, которые начинали продавать во всех лавках и с бесчисленных уличных лотков. День Усекновения главы Иоанна Предтечи (29 августа по старому стилю) отмечался оригинальным запретом: из уважения к святому нельзя было есть ничего круглого — ни фруктов, ни овощей, ни арбузов, которых как раз в это время было самое изобилие.
А там наступала осень, и, отгуляв Покров, москвичи начинали исподволь готовиться к новому Рождеству.
Неотъемлемой принадлежностью большинства больших праздников и семейных торжеств, как уже говорилось, были визиты. Вообще в девятнадцатом веке обязательная визитная повинность составляла важную часть повседневной жизни москвичей. Визиты делались не только в праздничные дни, но и при приезде, при отъезде из города, и в промежутке между этими событиями — для поддержания дальних родственных и общественных связей (насколько упростило жизнь появление телефона!). Как писал М. Н. Загоскин, «посещают обыкновенно своих родных, друзей и приятелей, а визиты делают всем знакомым; в первом случае нам всегда приятно заставать хозяина дома, во втором — мы желаем совершенно противного. Мы посещаем людей, которых любим, для того, чтоб с ними повидаться; и делаем иногда визиты таким знакомым, с которыми не желали бы часто встречаться и на улице»[344]. Обычный будничный визит делали наугад, не зная, застанут ли хозяев дома (часто молясь про себя, чтобы не застать), и если те были в отсутствии или не принимали, просто записывались в посетительскую книгу или оставляли в передней свою визитную карточку с загнутым уголком — в знак того, что привезли ее самолично. Если же личной встречи с хозяевами избежать не удавалось, визитер снимал верхнюю одежду и проходил в гостиную, где 15–20 минут (никак не больше) проводил в беседе о погоде и последних новостях, иногда успевая при этом выпить чашку чая.
В праздники принимали все, и потому Рождество, Пасха, Масленица, именины родных, близких знакомых и начальства и некоторые другие дни превращались в настоящую визитную каторгу. В общие праздники полагалось объехать всех, с кем поддерживались отношения, особенно старших по возрасту и положению, а в семейные праздники должны были приехать с поздравлениями все, с кем общались хозяева дома. В каждом доме имелись собственные визитные списки, в которых могло значиться от нескольких десятков до сотни и даже полутора сотен фамилий и адресов. Особенно тяжкий труд предстоял визитерам из купеческого сословия и верхушки мещанства. Н. Вишняков вспоминал: «Обычай требовал, чтобы в первый же день праздника обязательно объехать всех наиболее уважаемых лиц; отсрочка какого-нибудь такого визита на второй или третий день могла влечь за собою политические осложнения. Если какой-нибудь Иван Иванович считал себя стоящим на одинаковой общественной ступени с Иваном Никифоровичем, то обижался, если узнавал, что Иван Никифорович получил визит на первый день, а он, Иван Иванович, удостоился такового лишь на второй. На этих пустяках удивительно изощрялась память и проницательность. Поэтому людям, более или менее зависимым или обладавшим обширным кругом знакомых в деловой сфере, предстояла очень тяжелая задача: проделать несколько десятков визитов от Крестовской заставы до Даниловской слободы в один день, памятуя при этом, что визиты должны приканчиваться к вечерне… Я помню, брат Иван при мне говорил, что у него больше 50 визитов на первый день с Пасхальных праздников» [345]. Многие посетители из купеческой среды, особенно из молодежи, начинали свой страдный путь пасхальных или рождественских визитов сразу после окончания ранней обедни и заявлялись к знакомым… часа в три ночи. Тот же Н. Вишняков вспоминал, что дело это было для их среды вполне обыкновенное, но родители, вернувшись из церкви, ложились спать и оставляли «на хозяйстве», то есть принимать визитеров, своих детей-подростков (лет по 13–15), которым прободрствовать значительную часть ночи было легче. «Звонок Бежим в залу. Входит гость. „Христос Воскресе!“ — „Воистину Воскресе! Извините папеньку и маменьку: они легли отдыхать“. — „Ничего-с!“ Следуют слова два о визитах, о погоде, об обедне, о наших учебных занятиях — и гость исчезает»[346].
Утром пробудившиеся родители отправляли намаявшихся детей спать, а сами заступали на вахту. Отец семейства надевал праздничный костюм (большинство визитеров разъезжали во фраках и белых галстуках, студенты и военные — в парадной форме) и сам отправлялся делать визиты, а мать усаживалась в гостиной принимать посетителей, которые шли уже непрерывным потоком. «Гость входил и здоровался:
— Честь имею поздравить с праздником!
— И вас поздравляю, — отвечала хозяйка…
Гость усаживался на кончик кресла.
— Как здоровье вашей супруги (имярек)? — спрашивает хозяйка.
— Покорно благодарю-с!
— А деток?
— Ничего, все слава Богу-с!
— Вы, наверное, в своем приходе праздник встречали?