Естественно, что всякий, у кого водилась копейка, легко «клевал» на подобные объявления, и в зале потом яблоку негде было упасть.

На месте Политехнического музея со стороны Яблочных рядов постоянно стояли деревянные павильоны-балаганы, где гастролировали различные заезжие штукари и умельцы. Так, в 1846 году здесь показывали «огромного кита в 14 сажен длины, между ребрами которого помещен хор музыкантов, играющих разные пьесы»^[448].

Особенно часто здесь размещались различные зверинцы. В 1850–1860-х годах несколько лет подряд выступал балаган-театр Лаврентия Казанова, главными «действующими лицами» в котором были обезьяны. Потом этот балаган сгорел вместе со всеми животными, а на его месте появился зверинец Крейцберга, то и дело попадавший в московскую хронику происшествий и тем в основном прославившийся: то оттуда сбегал тигр и насмерть задирал протопопа церкви Николы на Мясницкой, то бесился слон и крушил все вокруг, так что приходилось вызвать солдат, чтобы расстреляли животное (в туше потом нашли 144 пули и об этом писали все московские газеты).

Все эти зрелища были востребованы в основном средними и низшими городскими слоями. Верхи общества развлекались преимущественно в своем кругу. Одним из основных видов светского времяпрепровождения уже с восемнадцатого века были балы, подчинявшиеся как этикетным требованиям, так и своеобразному ритуалу, полностью оформившемуся в Москве в первые годы девятнадцатого века (почему позднее его торжественно называли «фамусовским бальным каноном»).

Канон предусматривал заранее разосланные приглашения, специальное бальное убранство дома — иллюминованный подъезд, крыльцо, затянутое тиковой палаткой, ковровую дорожку от экипажа до дверей, лестницу, убранную цветами и вечнозелеными растениями, шеренги лакеев в парадных ливреях и напудренных париках с косичками (по моде восемнадцатого века), выстроившихся вдоль этой лестницы. Обязательны были и жандармы у подъезда, которые следили за порядком, а по окончании мероприятия выкликали фамилии владельцев карет.

В залах полагалось полное освещение, поэтому в люстрах и бра горели сотни свечей (особенно торжественным считалось если восковых, а не сальных); свечи эти исправно нагревали воздух и создавали в помещениях почти тропическую жару.

Рядом с танцевальным залом полагался открытый буфет, обставленный по периметру прилавками, на которых в хрустальных чашах глаз радовали фрукты, конфеты и печенье, стояли графины с разноцветными прохладительными напитками и кипящий серебряный самовар.

Открывались танцы торжественным «польским» («полонезом»), в котором участвовали все приглашенные, причем хозяйка дома шла в первой паре об руку с наиболее почетным гостем, а за ними выступал хозяин с самой важной гостьей. После полонеза молодежь продолжала плясать, а гости постарше расходились по гостиным, где предавались карточной игре — висту, бостону, а после 1840-х годов — преферансу.

Танцевали три кадрили, перемежавшиеся «легкими» танцами — вальсами, польками, а финалом-апофеозом вечера был котильон — танец-игра, объединявшая все эти танцы и еще мазурку.

К котильону устроители бала готовились заранее: запасались особыми котильонными «орденами», всякими бантиками, бубенчиками, карточками со словами, букетиками цветов и пр., что участвовало потом в игре.

Обладатели одинаковых «орденов», врученных бальным распорядителем, составляли пару, хотя бы до этого были едва знакомы друг с другом. Пару могли составить и обладатели карточек с общеизвестными именами, к примеру — Демон, Тамара, Онегин, Татьяна и пр. «Получивший карточку должен был отыскать суженого ему компаньона и протанцевать с ним. Иногда распорядитель подхватывал двух дам или двух кавалеров, предлагал каждой или каждому избрать название цветка или предмета, подводил к желаемому ими танцующему и предлагал ему выбрать — розу или фиалку, крапиву или чертополох. Последнее, конечно, о мужчинах. Выбранный танцевал с выбравшим, а невыбранная с распорядителем»^[449].

Все это вносило в бальный церемониал элемент неожиданности и оживления и делало завершающую часть танцевальной программы особенно захватывающей. Вообще переживаний на балах хватало: будет ли успех, пригласит ли «он» — и как пригласит — заранее или перед самым танцем. И если пригласит, то на какой танец, ведь все знали, что вторую кадриль танцуют «по обязанности», а третью — «по любви».

Ну а после котильона «в залу должны были вноситься столы для ужина с лежащими на приборах карточками-меню. Карточки эти входили в ритуал московских балов и к концу ужина бывали испещрены самыми разнообразными надписями, остроумными и неостроумными, любезными и нелюбезными»^[450].

После ужина — обычно уже в предутренние часы — гости постепенно разъезжались, увозя с собой кто досаду, кто список побед, кто сладкие воспоминания, заставлявшие потом трепетно хранить помятое меню или «те самые» бальные туфли, на подошве которых можно было и надписать: «Впервые увидела Его» (туфли с такой надписью есть в запасниках Исторического музея).

Уже с 1830-х годов балы перестали быть привилегией одного только дворянства и «спустились» в другие общественные слои: сперва к купечеству, а во второй половине века устраивались уже и студенческие балы, и балы художников, магазинных приказчиков, домашней прислуги, а еще более распространены оказались танцевальные вечера, на которых тоже плясала вся Москва, и тем охотнее, что для вечера, в отличие от бала, не нужно было ни жандармов, ни лакеев в пудре, ни ковров, ни даже оркестра — достаточно было нанять пианиста-«тапера», и все получалось очень хорошо и весело.

Разновидностью бала были маскарады, устраивавшиеся в Москве на Святки и Масленицу, как частные, в домах вельмож, так и публичные — в клубах и Большом театре. Частные маскарады, как и балы, посещались по приглашениям, а на публичные всякий желающий мог купить билет в кассе.

На частные маскарады старались сшить или, в крайнем случае, взять напрокат в театральной костюмерной специальный костюм, порой довольно замысловатый. В отношении маскарадного наряда фантазию ничто не ограничивало. Рядились магами и волшебницами, животными и птицами, карточными и шахматными фигурами, цветами, предметами (Мельница, Календарь), надевали крестьянские и народные костюмы всех частей света — арабские, тирольские, цыганские, неаполитанские, даже африканские — наряды исторических и литературных персонажей и т. д. К костюму полагалась маска — черная бархатная или белая атласная, а еще чаще полумаска, к которой пришивали кружевную оборку или бахрому, закрывающие нижнюю часть лица. В такой полумаске легче было дышать и говорить.

Главный интерес маскарада состоял в том, чтобы нарядиться так, чтобы никто не узнал, и кого-нибудь «заинтриговать». С этой целью «маски» меняли походку и жесты, пытались говорить басом или, наоборот, пищать, и подходили к знакомым и незнакомым с разными разговорами, намекали на какие-нибудь малоизвестные обстоятельства, кокетничали, признавались в любви и т. д. Иногда к интриге заранее готовились, наводя справки и собирая сведения об интересном «предмете», а потом с успехом морочили ему голову, заставляя теряться в догадках по поводу осведомленности маски. Особенно большой маскарадной удачей считалось, если удалось «заинтриговать» знакомого и при этом самому остаться неузнанным. В конце частного маскарада (а иногда и в середине его по просьбе хозяев) все должны были снять маски.

Из публичных наиболее известны были маскарады в Большом театре, которые давали после спектаклей, в 11 часов вечера: зал превращали в танцевальный, для этого настилали навесные полы прямо поверх зрительских кресел и оркестровой ямы. В разных концах большого зала получалось две эстрады: одна на сцене для бального оркестра, другая в торце, за барьером, огораживающим «кресла» — для цыганского или тирольского хора. Иногда на сцене устраивали фонтан. Вход на маскарад был платным только для мужчин; дамы проходили свободно. Народу набивалось очень много, но современники вспоминали, что общая атмосфера не отличалась веселостью: было тесно, из курительных комнат проникал запах дыма, танцевали мало, интриговали без увлечения. В одном из фойе устраивали большой буфет с горячительными напитками, и состоявшие при буфете блюстители порядка безжалостно выпроваживали на улицу каждого, кто этими напитками злоупотреблял.