В задачи гувернанток и воспитателей входила постоянная шлифовка манер и поведения. Ребенок никогда не должен был расслабляться, приучаясь к тому, что вся его жизнь будет расписана по минутам и подчинена жестким требованиям протокола. Помимо неукоснительной дисциплины для такого образа жизни необходимо было еще и незаурядное здоровье: привычка к многочасовому стоянию на ногах (часто в довольно тяжелой одежде – хотя и не такой тяжелой, как в допетровские времена), к частым и длительным поездкам по неидеальным русским дорогам. Спина всегда должна была быть прямая – такая, словно каждую минуту ожидаешь исполнения национального гимна; на лице любезно-внимательное выражение. Нужно было выносить любую погоду: парад или религиозная церемония могли происходить и под дождем, и в жару, и в двадцатиградусный мороз. И царь, и царский ребенок должны были обладать выносливостью буйвола, самообладанием йога и стальными канатами вместо нервов.

Великий князь Александр Михайлович вспоминал, как буквально валился с ног – и одновременно был невероятно счастлив – после первого в своей жизни смотра подшефного полка. «Понадобилось четыре часа, чтобы осмотреть все шестнадцать рот полка… 16 раз я повторил „Здорово, первая рота!“, „Здорово, вторая рота“ и т. д. и слышал в ответ оглушительный рев из двухсот пятидесяти грудей, которые кричали „Здравия желаем“». Отец перед этим наставлял сына: «Помни, что, как бы ты ни был утомлен, ты должен выглядеть веселым и довольным».

Довольно рано – лет в семь-восемь – дети осваивали и застольный этикет. На детских обедах по случаю каких-нибудь праздников великие князья и княжны учились принимать гостей, а во время ежедневных обедов – занимать своих соседей. Чтобы предотвратить нарушения этикета, детей рассаживали порознь между взрослыми. Детям следовало сидеть прямо, с локтями, прижатыми к телу, правильно пользоваться столовым прибором, внимательно слушать застольные речи гостей и при этом говорить лишь в случае, если их о чем-то спрашивают, – все в строгих рамках этикета. Александр Михайлович вспоминал: «Нам было объяснено, что мы должны себя вести в отношении наших соседей так, как вел бы себя наш отец. Мы должны были улыбаться неудачным остротам наших гостей и проявлять особый интерес к политическим новостям». Все промахи детей фиксировались находящимися тут же наставниками и исправлялись или карались немедленно либо по завершении застолья.

Лет с одиннадцати дети начинали участвовать в малых праздничных приемах (у них даже появлялись собственные пажи) и балах, где танцевали церемониальные танцы (в основном полонез) с кем-нибудь из почетных гостей. Ольга Николаевна вспоминала, что ее партнером обычно бывал пожилой и очень рослый обер-камергер граф Ю. П. Литта. «Ввиду того, что он был председателем Комиссии по постройке церквей, мне было велено вести разговор на эту тему, что я с грехом пополам и выполняла». Такие первые светские мероприятия для царственных детей заканчивались преждевременно: уже в девять часов их отправляли спать.

Перед балами и торжественными обедами Николай I нередко сам показывал детям, как нужно ходить, кланяться, делать реверанс. «Папа очень следил за тем, чтобы мы все проделывали неспешно, степенно», – вспоминала Ольга Николаевна. В итоге мероприятия из удовольствия превращались в испытание, которого ждали со страхом. «Мы могли танцевать только с генералами и адъютантами. Генералы всегда были немолоды, а адъютанты – прекрасные солдаты, а потому плохие танцоры… Об удовольствии не могло быть и речи».

Правда, и из этого правила случались иногда исключения. Дочери Николая I на всю жизнь запомнили свое участие в масленичном костюмированном балу по мотивам арабских сказок (Марии было уже пятнадцать лет, а Ольге двенадцать). Они могли не только любоваться волшебным убранством и великолепными костюмами приглашенных, но и сами были в восточных нарядах, состоящих из шальваров, остроконечных туфель и тюрбанов, им не нужно было танцевать по обязанности, и они долго потом вспоминали, как было весело и чудесно.

К слову, на придворных балах никогда не танцевали модных новинок – только классику. Там надолго задержался традиционный для XVIII века менуэт (уже с 1790-х годов его нигде, кроме двора, не танцевали). Позднее обязательны для исполнения были полонез, кадриль, контрданс, мазурка, котильон. Вальс стали танцевать только с 1830 года, после смерти императрицы Марии Федоровны, которая долго ему противилась, находя «неприличным».

И все же придворные празднества дети видели нечасто. В большинстве случаев к ним в детские доносилась лишь праздничная музыка – ну, разве что удавалось что-то рассмотреть с лестницы или подоконника.

Протокол и этикет были тяжелой работой, поэтому дети пользовались всякой возможностью выйти за их строгие рамки, пошутить и посмеяться. Ольга

Николаевна вспоминала, как однажды гувернантка А. А. Окулова (незадолго до того только назначенная) решила привести к ней и ее сестре Александре (по домашнему прозвищу Адини) в гости своих племянниц. Те заранее трепетали и представляли себе визит к великим княжнам (!) чем-то очень торжественным. Проказницы-царевны решили их разыграть. «Адини и я сложили целую гору подушек. Задрапированные пестрыми платками и лентами из Торжка, обмотанными вокруг голов, мы сели поверх подушек, вооружившись киями от бильярда вместо табачных трубок. Дверь отворилась – полнейший конфуз! Затем взрывы хохота, киданье подушками – так произошло знакомство. Но Анна Алексеевна (Окулова) была очень долго огорчена таким недостойным представлением».

Большим озорником был в подростковом возрасте великий князь Константин Николаевич. В 1837 году во время посещения Оружейной палаты в Москве он совсем расшалился и, не забывая задавать умные вопросы и делать дельные замечания (к слову, он уже в десять лет неплохо знал историю Россию), одновременно примерил огромные сапоги Петра Великого, потом уселся на резной трон Ивана Грозного и совсем уже было приладился нахлобучить себе на голову шапку Мономаха, но воспитатель Ф. П. Литке этому решительно воспротивился.

Настоящая светская жизнь – вечера, неформальные балы, любительские спектакли, живые картины, массовые прогулки в санях на Елагин остров и т. п. – начиналась для царских и великокняжеских дочерей только

после наступления совершеннолетия, в пятнадцать-шестнадцать лет. Они могли выезжать в основном к родственникам и в немногие «дружественные» дома – главным образом придворных. В «городские дома» члены императорской семьи ездили редко.

Если для обычной дворянской девушки светская жизнь становилась преддверием замужества: на балах и в театрах ее могли видеть потенциальные женихи, с ними завязывались знакомства и рано или поздно следовало сватовство (для того, собственно, дочерей и «вывозили»), то для великой княжны всевозможные светские увеселения были всего лишь возможностью немного разнообразить жизнь, выйти за пределы того замкнутого круга, в котором она поневоле оказывалась и куда не проникали ни новые идеи, ни свежие впечатления. Важно было также выработать привычку к светскому общению – преодолеть застенчивость и закрытость самих девушек, расшевелить их. Ведь им самим со временем предстояло играть заметную роль в свете. Ольга Николаевна вспоминала: «В фейерверке игривых слов, галантных шуток и ничего не значащей болтовни, как это принято молодежью в обществе, я чувствовала себя вначале потерянной».

Светские выезды увеличивали число знакомств великих княжон. Часто в это время у них появлялись новые задушевные подруги и первые сердечные увлечения. И вот тут требовалась вся бдительность гувернанток, чтобы не позволить легкой заинтересованности превратиться в серьезное чувство. Ведь все знали, что обычные светские кавалеры не для великих княжон – их браки

устраивались только на международном уровне. Та же Ольга Николаевна вспоминала: «Я поймала на себе взгляд… (который) заглянул в мою душу. Я не могу передать того, что я пережила тогда: сначала испуг, потом удовлетворение и, наконец, радость и веселье. По дороге домой я была очень разговорчива и необычайно откровенна и рассказала (гувернантке) Анне Алексеевне обо всех моих впечатлениях. Она стала моей поверенной и ни одного чувства я не скрыла от нее… Она спросила меня: „Нравится он вам?“ – „Я не знаю, – ответила я, – но я нравлюсь ему“. – „Что же это значит?“ – „Мне это доставляет удовольствие“. – „Знаете ли вы, что это ведет к кокетству и что это значит?“ – „Нет“. – „Из кокетства развивается интерес, из последнего внимание и чувство, с чувством же вся будущность может пошатнуться. Вы прекрасно знаете, что замужество с неравным для вас невозможно. Если же вам подобное „доставляет удовольствие“, то это опасное удовольствие, которое не может хорошо кончиться. О вас начнут сплетничать, репутация молодой девушки в вашем положении очень чувствительна; не преминут задеть насмешкой и того, кто стоит над вами. Помните это всегда!“»