В общем, ни одна из дочерей Прасковьи Федоровны ни в науках, ни в „политесе“ не преуспела. Вышедшая замуж за герцога Мекленбургского Екатерина впоследствии поразила своих германских подданных полной необразованностью, дурным тоном, пошлыми манерами и вульгарным нравом, за что получила прозвище „дикая герцогиня“.
Даже по-русски царевны писали с грехом пополам. Так, Анна Ивановна адресовалась матери: „Iсволили вы свет мoi приказовать камне нетли нужды мне вчом здес вам матушка мая извесна што у меня ничаво нет… а деревенскими даходами насилу я магу дом i стол свoi вгот садержат“.
Впрочем, по-настоящему грамотных женщин в России, похоже, тогда вовсе не существовало. Практически все, кто умел писать, писали „как слышится“, не мороча себе голову ни правилами орфографии, ни знаками препинания. Огромное большинство дворянок – даже из очень родовитых семей – вообще не умели тогда ни читать, ни писать. И ничего – проживали жизнь и не тужили.
Дочери Петра I, Анна и Елизавета, росли гораздо позднее своих двоюродных сестер и в совсем другой семье. Мать их была „немка“, казалось бы, полностью выключенная из русской традиции. И тем не менее младенчество обеих „принцесс“ ничем не отличалось от первых лет дочерей царя Ивана. Были кормилицы, мамки, няньки, бесконечное баловство, кутанье и обжорство, полный набор положенных песен, сказок, суеверных примет и т. п. Впоследствии Елизавета, как и Анна Иоанновна, обнаруживала в своих привычках, наклонностях, в образе мыслей и предрассудках многие старорусские черты: это и любовь к народным песням и пляскам, и боязнь колдовства, сглаза и порчи, и глубокая ненарушимая набожность, и даже пристрастие к чесанию пяток на сон грядущий.
Тем не менее уже с трех-четырех лет девочки стали появляться на публике (что в предшествующую эпоху, как мы помним, было совершенно невозможно). Теперь детей больше не прятали. Более того, с царевен еще и писали портреты – тоже шаг новый и рискованный: в предшествующие годы изготовление „парсуны“ (портрета) допускалось только после смерти, чтобы не навредить живому.
„Светским дебютом“ Анны и Елизаветы стало участие в венчании собственных матери и отца, во время которого крошки-принцессы исполняли обязанности „подружек невесты“. Дальнейшее их воспитание происходило уже в новом духе. У них были гувернантки и учителя, и вскоре после того, как обе девочки овладели русской грамотой (к восьми годам) и прочитали положенные первые книги (все те же Часослов, Псалтирь и пр.), их стали учить „телесному благолепию“, а также „поступи немецких и французских учтивств“. „Учтивства“ эти состояли в знании церемонных поклонов, в умении танцевать, „держать спину“, принимать картинные позы и грациозно (или хотя бы жеманно) двигаться. Учили также языкам. По-немецки и по-французски дочери Петра могли впоследствии свободно и изъясняться, и писать (без грамматики). По-итальянски, фински и шведски – довольно внятно говорить. В танцах их успехи были еще более впечатляющими, особенно у грациозной и подвижной Елизаветы. Она „танцует так хорошо, как я еще никогда не видывала“, – свидетельствовала супруга английского посланника леди Рондо.
Учили девочек и рукоделию: в церкви подмосковного села Перова (где, как говорили, Елизавета тайно венчалась с Алексеем Разумовским) долгое время сохранялся комплект церковных облачений и богослужебных предметов, вышитых лично императрицей.
Царевны росли в окружении людей, которым специальными указами приходилось предписывать не сморкаться на пол, не спать в обуви и хотя бы перед ассамблеей менять нательное белье. Уже в девять-десять лет Анна с Елизаветой эти самые ассамблеи посещали, а там чего только нельзя было насмотреться да наслушаться – и „вусмерть“ упившихся, и матерно бранящихся, да и сцены недвусмысленно-откровенных придворных „амуров“ не оставались незамеченными юными царевнами. Петровское время, как всякая переломная эпоха, ознаменовалось своего рода малой „сексуальной революцией“, и нравы при тогдашнем дворе отличались изрядной распущенностью. Неудивительно, что Елизавета (об Анне сохранилось мало сведений) довольно рано и не дожидаясь брачного венца приобщилась к плотским удовольствиям. Она умела делать реверансы, горделиво и уверенно подать руку для поцелуя, знала предназначение вилок и ножей, могла по всем правилам – милостиво и любезно – по-французски приветствовать иноземного посланника – ну и довольно. Вне официальной обстановки можно было ходить дезабилье и непричесанной, звать придворных дам „девками“, бранить их, не стесняясь в выражениях, и собственноручно лупить прислугу по щекам.
Искушенные иностранцы оплошности Елизаветы, конечно, замечали, иногда сдержанно называли ее в дипломатической переписке „грубоватой“, но в основном тактично помалкивали.
Были ли в программе обучения царевен какие-то собственно научные дисциплины – точно неизвестно. Во всяком случае, князь М.М. Щербатов в своей книге „О повреждении нравов в России“ сказал о Елизавете как припечатал: „От природы одарена довольным разумом, но никакого просвещения не имела, так что меня уверял Дмитрий Васильевич Волков, бывший конференц-секретарь, что она не знала, что Великобритания есть остров“. Не исключено, что какие-то сведения из истории и географии сестрам все же сообщали, но позже, за недосугом и ненадобностью, они просто выветрились из памяти.
Сам Петр успехами своих дочерей был очень доволен, умилялся, глядя, как они переводят из книжки французские тексты, и, вздыхая, жалел, что сам в свое время почти не учился. В общем, он был прав: при всей недостаточности воспитание его дочерей было заметным шагом вперед по направлению к Европе, да и вряд ли кто из юных современниц Елизаветы и Анны мог похвастать чем-то лучшим.
Завершилось воспитание дочерей Петра, когда им было по тринадцать лет – то есть к их совершеннолетию. Само это совершеннолетие было обставлено особым обрядом – то ли изобретенным лично императором, то ли где-то им, по обыкновению, подсмотренным. Во время праздника по случаю дня рождения девочки выходили к гостям в белых платьицах с приделанными за спиной крылышками; отец-император торжественно брал ножницы и эти крылышки обрезал. Ангелы превращались в девиц на выданье. Потом следовали родительские напутствия, взаимные лобзания, слезы радости и поздравления.
Обряд был живописным, но остался достоянием только петровской эпохи. В более поздние времена ему не следовали.
Утратив ангельские крылышки, царская дочь отбрасывала книжки и тетрадки; ей шили взрослый гардероб, начинали усиленно сватать – словом, дальше шла взрослая жизнь.
Как и в случае с Алексеем Петровичем, воспитание царевен сделалось для русского дворянского общества того времени образцом, на который полагалось равняться.
В этом же роде получила воспитание и будущая правительница Анна Леопольдовна. Отличие заключалось только в том, что гувернантке маленькой принцессы – мадам Адеркас, о которой современники отзывались как об особе прекрасно образованной, начитанной, благоразумной и в целом отличавшейся „прелестью души“, удалось привить воспитаннице редкостное по тем временам качество – любовь к чтению (при дворе это был едва ли не первый такой случай!). Так что впоследствии главным занятием Анны было по целым дням валяться в постели неодетой и при этом глотать том за томом французские романы (французским языком она владела совершенно свободно).»
Бедный, бедный… Петр
Великий князь Петр Федорович, сын дочери Петра Великого рано умершей Анны Петровны и герцога Гольштейн-Готторпского Карла-Фридриха, появился на свет в 1728 году в столице Гольштейна (или как тогда говорили и писали – Голштинии) – городе Киле. При рождении он был наречен Карлом-Петером-Ульрихом и крещен в лютеранскую веру. Вплоть до четырнадцати лет он рос и воспитывался вдали от России, в соответствии с немецкими традициями, и, лишь став официальным наследником российского престола, вкусил несколько и «русского» воспитания.