Правда, продолжали много говорить о едином пролетарском фронте, но это был бы такой «единый фронт», в котором руководство всецело принадлежало коммунистам, а мнения социал-демократов по ряду насущных вопросов, расходившиеся с позициями коммунистов, совершенно не учитывались.
Справедливости ради надо сказать, что однажды руководители КПГ сделали попытку осудить ультралевые взгляды в своих радах. Весной 1930 г. с подобными взглядами выступил П. Меркер, «курировавший» политику КПГ по отношению к профсоюзам; против этого категорически высказался один из руководителей КПГ Э. Реммеле. Меркер подал жалобу в Исполком Коминтерна и там, хотя прямо и не одобрили позицию Меркера, но взяли его под защиту, не применив к нему какие-либо санкции. Как показывают документы, такое решение было принято по инициативе Сталина и Молотова. Удивляться здесь нечему, ибо Сталин уже в 1924 г. пытался пустить в оборот формулу о том, будто фашизм и социал-демократия — близнецы-братья, но тогда здравый смысл взял верх и понадобилось несколько лет, пока Сталин оттеснил от руководства Коминтерна Зиновьева, а затем Бухарина и узаконил свою роковую точку зрения. Для лидеров же КПГ во главе с Тельманом попытка отмежеваться от ультралевого курса в начале 1930 г. была последней. А в конце того же года руководство партии применило ультралевую, сектантскую установку на практике. В ряду чрезвычайных, т.е. принятых по воле президента, без одобрения рейхстага, в декабре 1930 г. был издан чрезвычайный декрет, снижавший социальные расходы. Этому весьма неприятному для трудящихся, но не экстраординарному факту — в дальнейшем аналогичные декреты будут приниматься еще не раз — руководство КПГ придало поворотное значение, провозгласив тезис о том, что в Германии уже установилась фашистская диктатура. Главное следствие подобного искажения действительности заключалось в полной дезориентации членов и сторонников КПГ в отношении и существа и характера фашистского господства.
В докладе на пленуме ЦК КПГ в январе 1931 г. Э. Тельман к словам «фашистская диктатура» добавил слово «проведение»: «Правительство Брюнинга осуществляет проведение фашистской диктатуры». Однако подобная формулировка еще больше запутывала дело, ибо уловить разницу между «фашистской диктатурой» и «проведением фашистской диктатуры» было дано немногим. Вред же, приносимый подобными словесными играми, был огромным, ибо дезориентировал в том, что же такое фашизм.
Подобные ошибки в установках КПГ были основаны на решениях Коминтерна, которые, теперь это полностью подтверждено ставшими достоянием науки архивными документам, диктовались Москвой. Так, в решениях XI пленума Исполкома Коминтерна, заседавшего весной 1931 г., содержалось требование «быстрого и решительного исправления ошибок, в основном сводящихся к либеральному противопоставлению буржуазной демократии и парламентских форм диктатуры буржуазии ее фашистским формам». Если то и другое идентично, то о какой борьбе вообще может идти речь? И вполне закономерен шаг, который вскоре — летом того же года сделал ЦК КПГ, приняв решение о поддержке референдума, затеянного фашистами с целью отстранения от власти прусского правительства, которое возглавлял лидер СДПГ О. Браун и в котором ведущие позиции занимали другие лидеры социал-демократии (в их ведении находилась, в частности, полиция Берлина и ряда других крупных городов Германии). Это решение, как показывают засекреченные десятки лет документы, было принято по указке из Москвы и кардинально противоречило отрицательной позиции партии по отношению к нацистской затее, которую она заняла за несколько месяцев до того. При этом руководство КПГ пыталось изобразить дело так, будто пролетарии Германии поддерживают участие партии в плебисците. В этом духе, например, В. Пик информировал Коминтерн. На деле все было наоборот: многие рабочие были дезориентированы участием партии в фашистском «проекте» и не приняли в нем участия. Плебисцит провалился, партии, собравшие на выборах в рейхстаг 1930 г. около 12 млн голосов, не добрали теперь даже требовавшихся 10 млн Отрицательные же последствия не замедлили сказаться сначала в июле 1932 г., когда имперские власти осуществили государственный переворот, сместив то самое правительство Пруссии, против которого был направлен фашистский плебисцит с участием КПГ — об едином выступлении трудящихся против реакции уже нельзя было и думать.
Отдельные проблески в политическом курсе КПГ, например, противодействие весной 1932 г. замыслам фашистов овладеть контролем над прусским ландтагом, в виду предстоявших тогда выборов в прусский парламент. Примечательно, что речь шла о контроле над тем самым учреждением, которое меньше чем за год до того КПГ стремилась — в сотрудничестве с фашистами — распустить! Но этот пример разумного подхода не стал в политике КПГ переломным, и общеполитический курс партии оставался прежним. Как показало ближайшее будущее, он был для партии гибельным.
Как ни странно, успехи на выборах, которые имели место во второй половине 1932 г., не пошли КПГ на пользу. Они вызвали определенную эйфорию.
Упомянутые успехи вскружили голову лидерам партии, и они фактически потеряли представление о подлинном положении в стране и вероятных вариантах развития событий. Ведь неуспех на выборах нацистской партии совершенно не исключал других путей ее прихода к власти. Гитлер мог попытаться сделать это силовым путем, используя свои связи с генералитетом, он мог реализовать планы сговора с правящими кругами, что собственно и произошло (об этом компартия обязана была знать заранее — тогда она не была бы захвачена врасплох и была бы гораздо лучше подготовлена к работе в подполье, чем это произошло в действительности).
О том, что приход Гитлера к власти 30 января 1933 г. оказался для руководства КПГ полной неожиданностью, наглядно свидетельствует письмо Тельмана в Коминтерн, датированное 27 января (а полученное там уже в феврале 1933 г., т.е. после установления гитлеровской диктатуры). Оно выдержано в сугубо оптимистическом духе, в нем идет, в частности, речь о мероприятиях, намеченных на весну 1933 г., и вообще в письме Тельмана нет ни одного слова, которое бы свидетельствовало о каких-либо возможных вариантах развития событий. Это письмо оказалось последним.
Политика руководства социал-демократии в годы, предшествовавшие установлению фашистского господства, также была далека от идеала. Она также, как уже можно было понять в свете фактов, приведенных выше, несет серьезную историческую ответственность за катастрофу, постигшую немецкий народ в январе 1933 г. Главная вина лидеров СДПГ заключается в том, что они не сумели преодолеть своей враждебности по отношению к коммунистам, не сумели понять, что раскол рабочего класса, независимо от его причин, представляет огромную опасность не только для него, но и для судеб республиканского строя в Германии. Конечно, курс КПГ на ликвидацию «социал-фашизма» не мог вдохновить социал-демократов на активные усилия с целью создания единого фронта, но сумели же французские социалисты, наученные горьким германским опытом, уже в феврале 1934 г. забыть о ругани в свой адрес со стороны коммунистов и объединив усилия с ними преградить путь «отечественным» фашистам.
Навряд ли можно назвать оправданным решение о проведении политики «меньшего зла» по отношению к правительству Брюнинга. Конечно, по сравнению с Гитлером Брюнинг был меньшим злом, но поддержка кабинета, основным методом правления которого были чрезвычайные декреты, ненавистные народным массам, вела к неуклонному падению популярности СДПГ, существенному уменьшению числа поданных за нее голосов на выборах. Кроме того, политика «меньшего зла» была лишена сколько-нибудь твердой перспективы, ибо Брюнинг мог быть в любой момент уволен в отставку (что, собственно, и произошло). В партии росло недовольство, и осенью 1931 г. это привело к отколу левонастроенных социал-демократов, которые создали самостоятельную Социалистическую рабочую партию.
Один из наиболее неприятных для имиджа СДПГ рассматриваемого времени фактов — решение правления партии от 29 июня 1932 г., запрещающее местным организациям партии проводить единые действия с коммунистами. Это решение положило конец единым действиям обеих партий, которые, несмотря на позицию партийного руководства, все же происходили явочным порядком, прежде всего в отражении фашистского террора. Что касается самостоятельной борьбы СДПГ против фашистской угрозы, то для нее была характерна — это уже отмечалось выше — определенная пассивность, более «терпимое», чем это было необходимо, отношение к действиям НСДАП. Прегрешения партии были осуждены лидерами СДПГ в т.н. Пражском манифесте 1934 г.