Шиллеровские «Три слова» и гётевские «Орфические праслова» ввели в обиход разделение идеального и субстанционального духа, и не чудо ли, что два созвездия такой величины сошлись в одной и той же провинции, где и без того было много светочей, в то время как нынче пространство, вмещающее в себя многомиллионные государства, не может высветить никого, им подобного.

Кстати, для только что затронутого различия, наряду с часто восхваляемой беседой о первичном растении, важно также упоминание астрологии в переписке о «Валленштейне».

Среди почты кроме едва разборчивого письма от Тронье Фундер, которая собирается бежать из Берлина, рецензия Адольфа Заагера на «Сады и улицы» в «Книжном обозрении» от 19 июня 1943 года. Там читаю: «Неосведомленность этого антирационалиста подтверждается также данными самой кампании. Безусловно, автор ведет себя корректно, даже гуманно, но, несмотря на свою чуткость, он позволяет себе заигрывать с французами любого толка, словно ничего не случилось».

Париж, 15 августа 1943

Возвращение из Ле-Мана, где я провел субботу и воскресенье с Баумгартом и фройляйн Лампе.

В мастерской Ная, подарившего мне рисунок: влюбленная пара посреди тропического парка, взрывающегося флорой. Чудовищная луна всходит над стволами и раскидистыми ветвями дерев; на заднем плане — страж с единственным красным глазом на лбу.

Там я снова встретил господина де Теруана, наделенного той духовностью, какую может дать только жизнь, проведенная в праздности. В подобных случаях у меня создается впечатление, что духовное платье долго носили, оно стало таким удобным и каждой своей складкой так прилегает к телу, что в конце концов стало второй натурой. На этом зиждется превосходство перед всеми сословными, имущественными, национальными и религиозными различиями, даже различиями в самом духе, — превосходство, достигаемое не за счет расширения до всеобщего, а за счет восхождения, за счет роста аристократизма, благородства. Аристократизм может стать столь значительным, что придаст человеку детские черты и высветит в своем носителе те первозданные времена, когда все люди были братья. Из всех качеств простота — самая благородная. Адам — наш верховный правитель. К нему ведет любой аристократизм.

Най относится к самым одержимым труженикам, каких я когда-либо встречал среди художников, — он рисует даже в короткий обеденный перерыв, который предоставляет ему служба. Иногда в мастерскую приходит Теруан, чтобы пообщаться и полежать на диване с книгой.

У Ная, как у ефрейтора, дел хватает, но при всей занятости он чувствует себя в Ле-Мане весьма вольготно. Это означает, что государство вряд ли балует художников. А здесь в мастерскую не врываются никакие полицейские с проверкой, не пользуется ли художник кистью. В Кньеболо, в коем символично все, символична и его профессия маляра. Месть за Садову[173] свершилась сполна.

В воскресенье с утра на католической службе для вермахта, куда меня привел счастливый случай, ибо благодаря ему я смог насладиться краткой и умной проповедью о Деве Марии как вечной Матери. Потом прогулка вдоль Юин, мелкой, глинистой речки, на поверхности которой расположились напоминающие форму сердца листья кувшинок и где сонмы рыбаков предавались культу праздности. У самого берега были привязаны большие крытые лодки для общественной стирки белья.

Потом на кладбище, где у могил кипела жизнь, ибо было Успение, а мертвые ведь тоже сопричастны праздникам. Среди надгробий скромный обелиск возвещает место упокоения Левассера де ла Сартра, наградившего себя необычным титулом «Ex-Conventionell».[174] При этом я подумал, не завещает ли кто-нибудь позднее, лет через тридцать, вот так же похоронить себя как экс-нациста? Кто может предсказать, какие еще изломы и причуды ожидают человеческий дух?

На обеде у Моренов; застолье затянулось почти до пяти часов. Хозяйка дома среди прочего порадовала нас паштетом из шампиньонов, яиц и говяжьего спинного мозга под названием «amourette».[175] Среди вин было бургундское, его господин Морен разлил по бутылкам в год рождения сына и оно сопровождало знаменательные события его жизни как мелодия, становящаяся все прекрасней и тоньше, ибо внутренняя стенка бутылок с течением времени гальванизировалась дубильной кислотой. Внизу, в магазине, мы еще посмотрели книги; я приобрел Вульгату, которую всегда хотел иметь, в прекрасном парижском издании 1664 года, знаменитом своей микроскопической печатью.

На обратном пути нас поразило зрелище лунного затмения. Поскольку самая глубокая фаза темноты совпала с сумерками, то край растущего серпа, первоначально белый, становился все красочней, наливаясь золотом.

Чтение в поезде: Шарль Бенуа, «Le Prince de Bismarck, Psychologie de l’Homme Fort»,[176] Париж, 1900, типография Дидье. Читая эту книгу, я наслаждался определенной стереоскопичностью изображения, в чем и состояла для меня ее истинная ценность, поскольку, в течение десятилетий слушая застольные беседы своего отца, я с детства знал жизнь Бисмарка во всех подробностях.

Потом полистал «Spleen de Paris»,[177] издание, подаренное мне в прошлом году Шармиль. Эпилог

обобщает духовное удовольствие от обычных вещей, от их пестроты, в коих принимаешь участие как некто, попавший за решетки зоопарка. По той же причине приятно читать и Петрония.

Воззвание может появиться только при стечении обстоятельств, в данный момент трудно определимых. Если я закончу его раньше, то буду выхаживать до тех пор, пока не пробьет его час.

Париж, 16 августа 1943

Во сне я наблюдал за новой, совершенной машиной, она плела ткань из воздуха. Когда она медленно вращалась, было видно, как из ее сопл выползает и сочится что-то, похожее на рыхлую вату, а когда она работала быстрее, то производила рубашки и полотно. И в том и в другом случае применялись разные газы. Я наблюдал за этим воздушным ткачеством не без восторга, хотя в то же время оно было мне отвратительно.

В начале дня город атаковало около трехсот самолетов; я следил за огнем противовоздушной обороны с плоской крыши «Мажестик». Эти налеты — один из наших грандиозных спектаклей; ощущаешь издалека идущую титаническую силу. Я не мог разобрать деталей, но попадания, кажется, были, ибо над Монмартром, медленно приближаясь к земле, парил парашют.

Париж, 17 августа 1943

Налет на Гамбург представляет собой помимо прочего первое подобное событие в Европе, которое не поддается статистике. Бюро регистраций не в силах сообщить, сколько людей погибло. Жертвы гибли, как рыба или саранча, вне истории, в зоне стихии, не ведающей списков.

Стиль. Повторение некоторых предлогов в немецком, как, например, «Das reicht nicht an mich heran» или «Er trat aus dem Walde heraus»,[179] мне уже не мешает так, как прежде; в этом есть и некое усиление, закрепление мысли. Не следует только перебарщивать. Вечером с Венигером и Шнатом говорили о достопримечательностях Ганновера, на что нас подвигло известие о разрушении нашего родного города. Смотритель купален Шрадер, изготовитель масок Грос и мой дед, школьный учитель, заняли здесь достойное место среди других старожилов.

За колонной Ватерлоо темный проход вел к Маш; там солдаты болотной казармы перед вечерней зарей прощались со своими девушками, там же как привидения шныряли пьяницы и царили непристойность и всяческие бесчинства, — оттого-то и прозвали этот проход «помойным». После революции 1918 года, когда Лайнерт — впрочем, весьма толковый — стал городским головой, на одном из тамошних заборов можно было прочитать: улица Лайнерта (бывший помойный проход).