Угроза того, что Романов, а не Горбачёв окажется более удачливым «ловцом власти», была вполне реальна. И тут Михаил Сергеевич применил свой излюбленный приём — дискредитацию своих политических противников. Внезапно поползли какие-то обрывчатые, тёмные слухи о свадьбе дочери Романова, на которой якобы фигурировал необыкновенно ценный сервиз из коллекции Эрмитажа, принадлежавший ранее Николаю II. Поговаривали, источник, кстати, установить так и не удалось, подгулявшие гости принялись бить музейную посуду, причём нанесли громадный ущерб эрмитажной коллекции. Были ли на этот счёт какие-то письменные жалобы и кем они были подписаны, я не знаю, но только разбираться по поводу этой неприятной истории поехал Горбачёв, лично… Безусловно, Михаил Сергеевич приложил все усилия для того, чтобы найти как можно больше компрометирующего материала на своего политического противника. Слухи вроде бы не подтвердились, но Горбачёва это никак не устраивало, в его речах появился некий странный акцент. Хотя он говорил о злоупотреблениях «некоторых» руководителей своей властью, о нескромном поведении «отдельных» членов партии, как один из примеров подобных злоупотреблений приводил слухи о разбитом сервизе, дипломатично добавляя, что с этим нужно ещё разобраться, при этом ни слова не говоря о результатах собственной проверки, не подтвердившей тревожных сигналов.
Я присутствовал на докладе Горбачёва, вернувшегося с пленума из Ленинграда, на котором освобождали Романова от обязанностей первого секретаря обкома в связи с выдвижением секретарём ЦК КПСС. Нужно сказать, что на пленуме Григория Васильевича тепло проводили. Однако Горбачёв всё представил в ином свете — будто ветераны партии подходили к нему, Горбачёву, с настойчивыми требованиями разобраться со скандальной историей с сервизом.
После этого по цековским коридорам не без помощи Михаила Сергеевича был запущен анекдот: «У армянского радио спрашивают: «Что изменилось в России с семнадцатого года?» Армянское радио отвечает: «Ничего. В «Елисеевском» торгуют, в Мариинке танцуют, а Романов правит». Подобные шутки в ЦК воспринимались всерьёз и с раздражением. Над Романовым стали сгущаться тучи.
Было забыто всё, и то, как на Ставрополье он пресмыкался перед Григорием Васильевичем, однажды спеша встретить его в аэропорту, чуть было не попал в автокатастрофу. Горбачёв, как казалось тогда, всецело был предан Романову, на всех углах в крайкоме славословя в адрес ленинградской партийной организации, призывая изучать и перенимать её опыт, рассуждая о талантах и перспективности её руководителя, последователя ленинградской партийной школы.
Развязки пришлось ждать недолго. Всё лето продолжалась возня вокруг имени Романова, и уже к концу сентября Григорий Васильевич сошёл с дистанции. Неизвестно, кто сумел внушить Черненко мысль о том, что Романов представляет для него главную опасность. Но факт остаётся фактом: разгром ленинградского лидера учинил сам генсек. Видимо, в этом и была трагедия «старой гвардии», не умевшей выбирать между двумя лидерами, один из которых неизбежно должен был подняться на кремлёвский Олимп. Им хотелось жить вечно, казалось, что время застыло, остановилось, они блюли собственную иерархию, истово боролись за власть до последнего вздоха и умирали, всё ещё цепляясь за последнюю надежду — вдруг в этот раз смерть пройдёт стороной…
Одним словом, Романов был устранён. Аппарат, панически боявшийся сильного лидера, предпочёл видеть на престоле Горбачёва, краснобай и подхалим всегда предпочтительней, потому как он понятнее и безопаснее для таких же, как он сам.
Романова, что называется, подстрелили влёт. В момент, когда его позиции были наиболее сильными и устойчивыми. Хотя, может быть, его погубила поспешность, опережение событий, что для политика зачастую кончается крахом.
Сделав ставку на военных, Григорий Васильевич добился немалых успехов на этом поприще. Тесно сблизившись с начальником Генерального штаба Огарковым, он заручился его поддержкой. Огарков являлся одним из главных претендентов на пост министра обороны, и поэтому противникам Романова было довольно просто повернуть дело таким образом, словно он и начальник Генштаба пытаются сместить Устинова, захватить власть.
Удар был рассчитан довольно точно. Престарелый Устинов отреагировал на эти слухи моментально. Старый, умудрённый опытом политик, закалённый ещё в сталинском аппарате, он мгновенно сменил свои политические пристрастия, настроив против Романова «старую гвардию», но не только её, были перевербованы и другие члены Политбюро, в том числе и те, на кого Григорий Васильевич рассчитывал, среди них и Алиев. Алиева вытащил Андропов. Ещё в самом начале своего правления, в 1982 году, он ввёл Алиева в Политбюро. Это был добросовестный служака, он возглавлял Комитет государственной безопасности Азербайджана и стал первым азербайджанцем, вошедшим в высшую государственную элиту. Алиев не был прост, он прекрасно знал свою игру и неукоснительно следовал раз и навсегда избранному курсу. Его поддержка Горбачёва была, скорее, данью уважения памяти Андропова, которому Алиев был обязан своим возвышением. Как человек восточных традиций, он чётко соблюдал субординацию и хранил уважение даже к покойному покровителю. Хотя азербайджанский чекист не питал видимых симпатий к Горбачёву, но и к Романову, попытавшемуся склонить его на свою сторону, он остался холоден. Для последнего главным было ввести раскол в горбачевско-андроповские ряды, за Алиевым могли последовать и Воротников, и Гришин, однако Гейдар Алиевич в решающий момент оставил Романова в одиночестве, присоединившись к его гонителям.
На что, собственно, рассчитывал Романов? Во-первых, на то, что Черненко дал достаточно самостоятельности многим ведомствам. Все стремились к большей независимости. Устинов — в армии, Громыко — в своём министерстве, Чебриков — у себя в комитете… В условиях подобного раздрая можно было быстро набрать очки, опираясь на одну из политических структур. И поскольку Горбачёв имел влияние на Чебрикова и подведомственный ему КГБ, то выбор автоматически пал на армию, которая к этому времени стала играть одну из ведущих ролей не только в геополитических планах советского руководства, но и внутри страны.
Горбачёв неоднократно бравировал в узкой компании за рюмкой водки: «Главное — ввязаться в драку, а там будет видно…» «Многие недооценивают значение интриг при дворе, главное, вовремя запустить её, а там посмотрим».
Результат интриг, нацеленных против Романова, был блестящим. Григорий Васильевич повторил путь своих ленинградских предшественников; быстро поднявшись на самую вершину власти, он также стремительно ушёл в политическую опалу.
Горбачёв остался доволен: последний серьёзный противник устранён. На церемонии вручения Константину Устиновичу Золотой Звезды Героя по случаю его семидесятитрёхлетия, Михаил Сергеевич был улыбчив и приветлив. Он ни на шаг не отходил от Черненко. Это было полное прекращение «боевых действий» в отношении друг друга. Черненко понимал, что возобновление вражды в условиях, когда третья сила — Романов, позволявшая генсеку иногда маневрировать в ЦК, повержена, ему невыгодно и опасно. Горбачёва же устраивала роль «официального наследника». Время работало на него.
И всё же Романов ещё раз появился на политическом небосклоне. Это была уже последняя отчаянная попытка изменить существующее положение дел. По инициативе Романова, разумеется, с согласия генсека, ищущего популярности на Западе, было опубликовано одно из теоретических выступлений Черненко. Произошло это перед заранее намеченной поездкой Горбачёва в Великобританию. Тем самым как бы принижалось значение визита молодого лидера. Горбачёва это задело. Трудно сказать, какие шаги он предпринял по этому поводу, только во властных коридорах стали поговаривать о преждевременной отставке генсека. Масла в огонь подлила газета «Правда», её главный редактор Афанасьев был страстным сторонником Горбачёва. В своём выступлении, видимо, по заданию патрона, он, опровергая нежелательные разговоры, обмолвился: «Это невозможно, чтобы Черненко ушёл со своих должностей. Я думаю, что для этого ещё не пришло время». Последняя часть фразы — «… для этого ещё не пришло время…» — звучала не только двусмысленно, но и косвенно подтверждала самые худшие опасения генсековского окружения.