— Не более, чем все прочие вести. Поговорим лучше о вашем твореньи.

— Оно вас тревожит?

— Да, — сказал он, — тревожит. Вы нашли верное слово. Эта вещь словно бы не из нашего мира. В ней нет ничего от нас. Поглядите кругом, — он обвёл взглядом комнату, и я тоже её оглядел, — в каждой вещи есть что-то от нас. И когда мы умрём — и творцы её, и хозяева — она всё равно в себе сохранит что-то от нас. А ваша ваза — в ней есть что-то от вас, не спорю — но это будит во мне тревогу. Словно бы я заглянул туда, где кончается бытие…

— И это вас пугает, биил Эслан?

— Нет. Кто бы вы ни были, я вас не боюсь. Просто сегодня я знаю то, что чудилось мне всегда: вы — не один из нас. Вы — существо иного мира, и всё-таки вы человек из плоти и костей, и, наверное, тоже смертны, как мы.

Не испугался и даже почти не удивился. Просто ленивая мысль: вот на чём, оказывается, ещё можно погореть. Не склад ума, не знания — вкус. Глупо соглашаться, ещё глупее спорить — я просто заговорил о другом.

— Вам, я думаю, ведомо имя Элса Эрдана, царственный кор?

— Художник? Я знаю, что он в Касе, и что вы приблизили его к себе.

— Мне нравится его рисунок. Скупо, точно… трогательное такое, чуть угловатое изящество.

— А краски кричат, как торговки на базаре.

— Как у всех квайрцев, царственный кор. Кто родился в мрачной стране, любит яркие краски. Он сделал мне несколько моделей для первой партии.

— Желаю удачи, — сказал Эслан. — Стекло дорого само по себе, а стекло-рубин пойдёт по цене серебра. Думаю, вы возьмёте по две-три сотни ломбов в Тардан и до пяти за морем.

— Так дорого?

— Так дёшево, — уточнил он. — Мир болен войной, мой друг, и искусство упало в цене. Мы ценим не красоту, а власть, а власть не признает красоты.

— А вы?

— А я, наверное, уже смирился, Бэрсар. Вы были правы: мне нет места в этом котле. Когда-нибудь я просто сменю Кас на Лагар… когда это станет возможно.

— Что вас гнетёт, царственный кор? Если я способен помочь…

— Нет, — горько сказал он. — Этого не можете даже вы. Мир изменился и стал неуютен, как брошенный дом. Квайр уходит от меня — не из моих рук, а из моей души. Ваш друг и соплеменник, — он поглядел на меня и странно улыбнулся, — заколдовал его. Квайр уже другая страна — не та, что я любил и хотел для себя. И знаете, что тягостно? Он мне не безразличен. Я хочу, чтобы он процветал — пусть даже и без меня. Чтобы был славен — пусть и не под моей рукой. Я ненавижу Калата, но я не хочу, чтобы его убили…

— Это и есть ваш подарок, царственный кор?

— Да, — сказал он совсем тихо. — Отныне вы можете презирать меня. Я предаю тех, кто мне верен, и кто доверил мне свою жизнь.

— Но если вы не желаете…

— Если бы я не желал, я бы не стал говорить. Ценю ваш такт, но у вас уже нет времени, чтобы узнать все без меня.

— Значит, примерно месяц?

— Уже меньше.

— Акхон?

— Ну, сам он останется в стороне. Он недостаточно глуп, чтобы верить словам Тибайена. Недавний казначей двора, Банаф, и калары Назора и Глата.

— Все они под наблюдением, царственный кор.

— Знаю, — с трудом улыбнувшись, ответил он, — но они члены Совета Благородных, и Совет Благородных будет на их стороне. А поскольку ваш друг и его… помощник снимут оружие, входя в зал…

— Но это же нелепо! Никто из них не выйдет из зала живым!

— Кому они нужны! Они верят, что стражу заменят людьми акхона. Я не верю. Тибайену удобнее, чтобы погибли все.

— И страна без власти сама упадёт ему в руки? Я думаю, этого не случится, царственный кор.

— Я тоже так думаю, — горько ответил он.

— Малый совет, — бросил я Дарну ещё на крыльце, и он исчез в темноте. Онар пошёл за мной. Уже не друзья — телохранители, безмолвные тени за спиною, и смутная горечь несвободы который раз шевельнулась во мне. Лишь шевельнулась, пока поднимался наверх, потому что не до того, потому что все минуты этой ночи уже сочтены.

Началась. Целых две недели украли. Рухнул мой график, все полетело к чертям, и придётся все заново обдумать в пути…

…Они появились вместе, хоть Эргис живёт вдвое дальше, чем Сибл, и Дарн, конечно, сначала уведомил Старшего Брата. Сибл был хмур спросонья, Эргис спокоен и свеж; Сибл покосился с тревогой, Эргис улыбнулся, и я тихонько вздохнул, проклятое равновесие, как это мне надоело!

— Садитесь, братья, — сказал я им. — Надо подумать. Послезавтра с утра я уезжаю. Думаю, что надолго.

— Куда? — спросил Сибл.

— В Квайр.

— Чего это вдруг?

И я рассказал им то, что узнал от Эслана.

— Больно ты распрыгался, Великий, — пробурчал Сибл, — аль дела нет? Иль поменьше тебя не найдётся? Вон Эргис — он что, без ног?

— Хоть завтра, — сказал Эргис.

И я улыбнулся тому, что самое трудное оказалось самым лёгким.

— Ты прав, Сибл. И дел полно, и люди не без ног. Просто Эргис не успеет. Пока он пробьётся…

— А Зелор?

— Огил поверит только Эргису или мне.

— Ну и черт с ним, коль так!

— А с Квайром? Страна останется без головы как раз перед войной.

— Я пробьюсь, Тилар, — сказал Эргис.

— А если он и тебе не поверит? У меня нет доказательств, Эргис.

И я не вправе сослаться на того, кто мне это сказал. Он может решить, что я просто пытаюсь поссорить его со знатью — а ведь война на носу! — и он предпочтёт рискнуть.

— Ну, ты-то пробьёшься, добьёшься и живой останешься!

— Да, — сказал я ему. — Пробьюсь, добьюсь и останусь. Это решено, Сибл.

— Ты б хоть не придуривался с Советом-то, коль сам все решил! Значит, ты хвост трубой — а тут трава не расти. Только-только выбираться начали, и нате вам: пропадай все пропадом — я пошёл! Иль на меня порешил хозяйство оставить?

— На тебя.

— А Эргиса, значит, с собой? Ну, спасибо! Другие, значит, воевать, а я горшки считать?

— Да, — сказал я ему. — Будешь считать горшки, пока не приедет Асаг. Вызывай Асага, передавай ему хозяйство — и свободен. Бери людей и уводи в лес. Эргис, проводники готовы?

Эргис спокойно кивнул.

Я знал, что у него все готово, просто опять равновесие, и надо в него играть.

— А моих, что ль, никого не берёшь? — ревниво спросил Сибл.

— Дарна и Эгона. И ещё троих до границы. Сам отберёшь.

Вот и все. Главное позади. И тревога: Сибл уступил слишком легко. Он должен был ещё возражать. Ему было что возразить.

Мы говорили о насущном, о том неотложном и неизбежном, что требовал от нас Малый Квайр, а тревога все сидела во мне. Сибл мне верен, но это верность ревнивой жены, и если он что-то задумал…

И когда, проводив их, я шёл к себе, тревога сидела внутри. Чего-то я не додумал, что-то не так.

Я забыл об этом, когда увидел Суил. Она не спала и ждала меня за шитьём, хоть знала давно, что меня бесполезно ждать, я сам не знаю, когда приду, и приду ли…

Она подняла глаза от шитья и улыбнулась.

— Ну, никак про дом вспомнил! Опять не евши, да?

— Не помню, — не хочу ей сейчас говорить. Завтра.

— Горе ты моё! Когда только поумнеешь?

— Суил! — я хотел её обнять, но она отвела мои руки.

— После!

— Что?

— После, говорю. Вот как поешь, так и скажешь.

— Что скажу?

— А что завтра хотел сказать. Ой, Тилар, ну не липни! Садись за стол.

Я сел, а она мелькала по комнате, собирая на стол, то почти исчезая, то возникая в светлом кругу; такая лёгкая, ловкая, такая моя, что я сам не верил, что смогу хоть на час оставить её.

А потом я ел, о она сидела напротив, опершись щекой на ладонь, и все смотрела, смотрела, словно уже прощалась, словно хотела насмотреться на долгие дни разлуки.

— Ну, — спросила она, — когда едешь?

— Послезавтра. Прямо с утра.

— Надолго?

— Не знаю, птичка.

И я рассказал ей то, что мог сказать — без имён.

— Доигрался, — тихо сказала она.

— Кто?

— Рават, кто ж ещё? Всех разогнал, дурак! Ты хоть с Эргисом?