Герцог Алансонский тоже понимал это и решил действовать, опираясь на помощь протестантских князей Германии, дабы отстоять свое право и на должность генерального наместника королевства, и, в перспективе, на королевский трон. Людвиг Нассауский изъявил готовность вторгнуться во Францию во главе наемного войска, и Франсуа должен был встретиться с ним близ Седана. Генрих Наваррский охотно согласился участвовать в намечавшейся авантюре. Принцы договорились тайком покинуть двор на пути между Суассоном и Компьенем, где их должен был встретить конный отряд гугенотов и эскортировать к Людвигу Нассаускому в Седан. Однако намеченный побег не состоялся. Генрих Наваррский, не умевший держать язык за зубами, проболтался (сколько еще раз он выступит в роли патологического болтуна!) Маргарите, а та, почему-то не желая расставаться с супругом, который ей вроде бы не очень был и нужен, доложила обо всем Екатерине Медичи, после чего надзор за неверным мужем и зятем ужесточился. Генриху Наваррскому оставалось лишь язвительно шутить, что теща прячется под его кроватью и сторожит его двери, так что он опасается, как бы эти меры не явились прелюдией к его убийству, не состоявшемуся в Варфоломеевскую ночь.
Прошло не так много времени, и, несмотря на все принятые королевой-матерью меры, созрел новый заговор, в котором оказались замешанными, помимо непременных участников — герцога Алансонского и Генриха Наваррского, — герцог Монморанси, его племянники Торе, Мерю и Тюренн, маршал Коссе, а также, среди многих представителей дворянства, уже известный нам итальянец из Пьемонта Аннибале Коконна, отличившийся в Варфоломеевскую ночь, и очередной любовник Маргариты Бонифас де Ла Моль. Дело принимало серьезный оборот. Предполагалось, что несколько сот заговорщиков в последний день карнавала ворвутся в Сен-Жерменский замок, в котором тогда находился больной Карл IX, и потребуют для герцога Алансонского должности генерального наместника королевства.
Однако Марс и Венера не могут идти в одной упряжке. Некоторые участники заговора неумеренно предавались любовным утехам (вернее сказать, разврату), что мешало им держать язык за зубами. Пока Генрих Наваррский «любил» Шарлотту де Бон-Санблансе, баронессу де Сов (дарившую свою благосклонность также герцогам Гизу, Алансону и Анжу и даже, как ходили слухи, самому королю; свою последнюю ночь на этом свете в канун гибели от рук убийц Генрих Гиз проведет в ее объятиях), Маргарита была счастлива с де Ла Молем. Из него-то, в минуту слабости после амурных баталий, она и вытянула по прямому поручению Екатерины Медичи секретные сведения. Королева-мать незамедлительно забила тревогу, подняв на ноги швейцарскую гвардию и французские роты. Герцога Алансонского привели в кабинет к королю, и он во всем признался, поспешив свалить всю вину на своих товарищей, включая и Генриха Наваррского, а те на допросах старались не отстать от него, обвиняя всех и вся, лишь бы выгородить себя. Посреди ночи королевский кортеж направился из Сен-Жермена в Париж. Своего сына герцога Алансонского и зятя Генриха Наваррского Екатерина Медичи везла в собственной карете, не желая ни на минуту спускать глаз с этих отъявленных заговорщиков, отныне находившихся на положении заключенных. Карла IX, сраженного новым потрясением, несли на носилках. По прибытии в Париж он окончательно слег и уже больше не поднимался. В начале апреля он велел перевезти себя в Венсенн, дабы там, в стороне от придворных интриг, спокойно умереть.
Ла Моль и Коконна были арестованы и подвергнуты допросу под пытками. В качестве необходимой меры предосторожности герцога Алансонского и Генриха Наваррского поместили в Венсеннский замок в комнаты с зарешеченными окнами под надежную охрану швейцарских гвардейцев и также подвергали весьма унизительным для них допросам. Герцог Алансонский, понимая, что находится в отчаянном положении, во всем сознавался, передавая мельчайшие детали планировавшейся операции, каялся в своих прежних связях с Колиньи и даже признавался в намерении жениться на Елизавете Английской. Католическая партия, и в первую очередь Гизы, наседали на Екатерину Медичи, требуя, чтобы она избавилась наконец от этих неисправимых заговорщиков, в первую очередь от короля Наваррского. Хотя они били в самое больное место королевы-матери, указывая ей, сколь опасен был, учитывая безнадежное состояние короля, этот заговор для герцога Анжуйского, она повела себя достойно, не желая совершать столь чудовищное преступление — обрекать на смерть собственных сына и зятя. Правда, она потребовала от них полного признания и покаяния — и получила: главные заговорщики «признались», что их подбили на заговор Ла Моль и Коконна. Благополучно свалив вину на других, Генрих Наваррский, дабы заслужить прощение, поклялся в совершенной преданности королю, пообещав даже «преследовать мятежников, нарушающих мир и спокойствие в королевстве». Принц Конде, которого в момент заговора не было при дворе, счел за благо бежать к немецким князьям, тем самым навсегда выскользнув из рук Екатерины Медичи. Кто действительно хотел бежать, тот бежал, а кому хотелось лишь поиграть в заговор, тот заигрался.
В этом заговоре «политиков» и «недовольных» оказались замешанными и такие важные персоны, как маршалы Монморанси и Коссе, которых в качестве наказания посадили в Бастилию, а также знаменитый астролог королевы-матери Козимо Руджиери. Хотя этот колдун и внушал многим страх, ему тоже не удалось избежать ареста. Вскоре в руки Екатерины Медичи попал и граф Монтгомери, невольно послуживший в свое время причиной безвременной смерти Генриха II: в ходе успешной военной операции в Нормандии маршал Матиньон взял его в плен и доставил в Париж, где после суда скорого и неправого его обезглавили, а затем еще и четвертовали его бездыханное тело. Не имея возможности или не желая привлечь к ответственности главных виновников, королева-мать срывала злость на пособниках, тех, кому отводились в заговоре второстепенные роли. Самую дорогую цену заплатили Ла Моль и Коконна. Им публично, на Гревской площади, отрубили головы. Маргарита, «любившая» де Ла Моля, и герцогиня де Невер, предававшаяся любовным утехам с Коконна, совершили безумный поступок, о котором в хрониках того времени повествуется в различных версиях: в более умеренной интерпретации, они похитили тела своих возлюбленных, дабы похоронить их в освященной земле аббатства Сен-Мартен-су-Монмартр, в более пикантном варианте — похитили только головы, которые похоронили в известном лишь им месте, предварительно уложив их в золотые ковчежцы. Самую невероятную историю (которую тем не менее охотно принимают на веру любители «жареного») поведал в своем сборнике исторических анекдотов Тальман де Peo: эти две экстравагантные дамы, облачившись в знак траура по утраченным любовникам в платья, украшенные костями и черепами, распорядились забальзамировать сердца Ла Моля и Коконна, уложили их в золотые футлярчики и потом носили в мешочках под своими фижмами.
После наказания виновников заговора Карлу IX ненадолго полегчало, но потом началась долгая агония, в которой его мучили кошмары. Будучи менее бесчувственным, чем его мать, он проводил бессонные ночи, мучаясь угрызениями совести за преступления, которые сам же позволил совершить. Из-за таинственной болезни все его тело покрывалось кровавым потом. Он в ужасе беспрестанно повторял своей старой кормилице-гугенотке, не отходившей от его изголовья: «Кормилица, кормилица, что за кровь вокруг меня? Не та ли, что пролилась по моей вине? Какой страшный совет мне дали!» Та, естественно, как могла, успокаивала его, говоря, что вся вина лежит на тех, кто заставил (!) его сделать это. Разве первое лицо в государстве может быть в чем-то виновато? Перед смертью Карл IX будто бы поручил заботам Генриха Наваррского свою супругу и дочь; законного сына у него не было, имелся лишь бастард, граф Овернский, родившийся от фаворитки Марии Туше, которая еще сыграет свою роль в судьбе короля Франции Генриха IV.
Карл IX скончался 30 мая 1574 года и был похоронен в аббатстве Сен-Дени 12 июля того же года. В своих мемуарах Маргарита написала, что с его смертью лишилась поддержки и опоры в жизни — забыто было, что венценосный брат велел ей порвать с Гизом и выйти замуж за короля Наваррского, тем самым принеся ее в жертву политическим интересам; при этом он будто бы даже говорил, что отдает ее не Генриху, а в его лице всем гугенотам. Впрочем, вполне вероятно, что он по-своему любил ее; возможно и то, что Карл и Маргарита, как твердили злые языки, любили друг друга не как брат и сестра… Что же до Генриха Наваррского, то он воспользовался ослаблением надзора в связи со смертью короля, чтобы бежать, однако все три предпринятые им попытки жалким образом провалились — и та, что задумала устроить ему в своей карете Маргарита, переодев его в женскую одежду и снабдив маской, когда герцог Алансонский пожелал участвовать в бегстве, что создавало дополнительные трудности и от замысла пришлось отказаться, и та, что Генрих предпринял в самый день похорон Карла IX. Сорвалось и бегство из Лувра в лодке по Сене. Тогда Генрих, дабы усыпить бдительность Екатерины Медичи, предался разгулу придворной жизни, а та и не возражала, усматривая в этом способ удержать зятя при дворе. Выбор был широк, поскольку «летучий эскадрон» фрейлин Екатерины изъявлял готовность на любые услуги, снабжая королеву-мать полученными при этом сведениями конфиденциального характера. Генрих искренне привязался к Шарлотте де Бон-Санблансе, баронессе де Сов, которая, однако, не стеснялась изменять ему с герцогом де Гизом, несколькими другими придворными и даже, вероятно, с самим герцогом Алансонским, ставшим после смерти Карла IX, когда ожидалось восшествие на престол Генриха III, герцогом Анжуйским. Маргарита не уступала ему в любовных похождениях, но между ними по-прежнему сохранялись доверительные отношения.