Глаза Джуни наполнились слезами.

— Что мы будем делать?

Мы с Джуни навещали Лили с первого дня, когда это было позволено. Я касался ее руки, смотрел в ее глаза. Ее уже не было с нами. Душа Лили давно ушла. Ее никогда не было ни в больничной палате, ни на месте аварии – там я тоже проверял, просто чтобы увериться. Так что мы ничего не могли сделать.

— Джуни, мы не можем… — начал я.

— Ты не понимаешь. Я виновата в том, что она там оказалась. — По ее щекам текли слезы, и ей было не до того, чтобы их вытирать.

— Почему? Потому что вы поссорились за несколько месяцев до этого и она перестала с нами общаться?

Я думал, со временем Джуни с Лили помирятся, мне это не казалось какой-то проблемой. Пока мы с Джуни не пришли на первый день занятий в 12 классе (Лили перешла в 11) и не увидели Лили, одетую в мини-юбку, неустойчиво ковыляющую на шпильках в окружении ровесников-элиты. Она прошла мимо нас задрав нос, с таким видом, будто мы не знакомы. Две с половиной недели спустя она ехала на мамином микроавтобусе, потеряла управление и врезалась в дерево.

Я покачал головой.

— Не мучай себя, Джун. Ты пыталась извиниться за то, что бы там между вами не произошло, но она даже не стала слушать тебя. Она сама сделала выбор – общаться с теми людьми и пойти на ту вечеринку. Мы тут не при чем.

Сказав это, я вдруг осознал, что совершенно прав. Может быть, я мог бы что-то изменить, может быть, мог бы ее спасти, ответь я тогда на ее звонок. Но именно она бросила нас, променяв на других друзей. Все, что я сделал – не ответил на звонок от человека, который месяцы с нами не говорил. И она даже не оставила мне сообщение.

Мне сразу полегчало, словно груз с плеч свалился. Я бы все что угодно отдал за то, чтобы Лили снова была жива и здорова, даже если бы она при этом не желала быть моим другом. Но я не виноват в том, что с ней случилось. Это было стечением множества обстоятельств, лишь одно из которых было подвластно мне – я мог ответить на звонок.

Однако на Джуни мои слова не подействовали так же, как на меня.

— Ты не понимаешь, — глухо повторила она, уставившись в пространство.

Я мягко встряхнул ее за плечи.

— Перестань. Это не твоя…

В этот момент я увидел на сцене Алону, окруженную всеми мертвыми, которых я когда-либо видел в коридорах школы Граудсборо.

Если вам интересно, почему у нас в кафе есть сцена, то по той же самой причине, по которой столики в нем расположены ярусами на разных уровнях. Наше кафе построено в виде аудитории, и некоторые умники называют его «кафеторием». Выходя от стойки раздачи, вы оказываетесь на одном уровне со сценой, но прямо с противоположной стороны. Отсюда идут ступеньки, ведущие к разным ярусам со столиками. Дружки Алоны, так называемая элита первого яруса, сидят, как это ни странно, в самом нижнем ряду, служащим оркестровой ямой в моменты, когда членам драмкружка приходит в голову показать всем какую-нибудь из написанных ими же ангстовых апокалиптических сценок под почему-то бодрую музыку. Но и тут наверное нет ничего удивительно, потому как этот ряд – самый дальний от учительских столиков. Чем дальше столики от этого яруса, тем сидящее за ними все более и более непопулярны. Мы с Джуни и Эриксоном едим за стеклянными дверями, что напрочь отрезает нас от какого-либо уровня популярности. И это к лучшему.

Но сцена… сцена для элиты первого яруса все равно что священный Грааль. Они, наверное, считают, что должны занимать ее, возвышаясь над посредственной толпой, но в этой привилегии им отказали. После того, как несколько лет назад какой-то парень сломал себе ногу, спрыгнув со сцены, никому кроме членов драмкружка – и только если они готовили сцену к постановке – не позволялось во время обеда забираться на сцену. Этой зимой все сходили с ума, раскрашивая декорации к весенней постановке «Смерть и мороженое». Понятия не имею, о чем она была, но почти все декорации были в черно-красной гамме и девчонки с первого яруса время от времени вскрикивали, когда в них летели брызги от краски.

Неудивительно, что Алона, воспользовавшись своим невидимым-для-большинства статусом, заняла вожделенную сцену. Но я все равно был немало шокирован, увидев ее на барном стуле за высокой, годов так 1950-х, стойкой (с той самой постановки… не спрашивайте, понятия не имею, какое отношение она имеет к смерти или мороженому) и что-то записывающей, в то время как рядом выстроилась длиннющая витляющая цепочка из призраков, терпеливо ожидающих своей очереди с ней заговорить.

— Какого черта? — пробормотал я.

Джуни вышла из состояния прострации и взглянула на меня. По настоящему взглянула.

— Ты что? — она положила прохладные пальцы на мою руку. — Выглядишь так, словно увидел…

Не дослушав ее, я отстранился и направился к ведущим к сцене ступенькам. Не буду драматизировать и говорить, что все в кафе, завидев это, затаили дыхание, но в мою сторону начали поворачиваться головы. В конце концов за четыре года учебы тут я никогда не спускался ниже третьего яруса и сейчас будто напрашивался на тумаки от элиты с первого или второго ярусов.

— Что ты творишь, Уилл? — громко прошептала Джуни мне в спину, но я, спускаясь по ступеням, не обернулся.

Стоило мне ступить на пол первого яруса, как по кафе пронесся шепот и все начали разворачиваться и смотреть на меня. Разговоры стихли, и наступила такая тишина, что, клянусь, я слышал, как приминается ворс ковролина под ногами.

Дружки Алоны просто прожигали меня взглядами, ничего не предпринимая. Первый ярус был их святая святых, никто не смел заходить на эту территорию. Те, кто по незнанию или недопониманию оказывался здесь (к примеру, новичок, или ботаник, решивший, что если Мисти списывала у него на химии, то можно к ней запросто подойти, или какой-нибудь дурень-утопист, считающий, что популярные ученики – такие же люди, как все) обычно поспешно сбегали, почувствовав на себе тяжесть пронизывающих злобных взглядов. Но только не я.

Я не проходил мимо дружков Алоны, держась ближе к столу элиты одиннадцатого класса. Те, конечно же, мнили себя лучше меня, но медлили и не лезли драться, ожидая реакции двенадцатиклассников.

Я достал из кармана мобильный.

— Что ты там делаешь? — спросил я Алону, стараясь, чтобы мой голос прозвучал спокойно. — Обзавелась новыми дружками?

Я боялся, что Алона не услышит меня или не поймет, что я обращаюсь к ней. Но мне сыграла на руку звенящая тишина, сопровождающая вступление на запретную территорию.

— Уилл?

Я не посмел поднять на нее взгляд. Если я уставлюсь на сцену под таким углом, то буду похож на психа, таращащегося в никуда. То есть, я буду казаться еще большим психом, чем меня уже считают.

Через несколько секунд в поле моего зрения появились белые кеды. Алона опустилась на колени и перекинула волосы за плечи. Я почувствовал исходящий от нее знакомый, сладковатый запах.

— Что ты делаешь? — ошеломленно спросила она. — Хочешь, чтобы тебя прибили?

— Что я делаю? Что ты делаешь? — процедил я сквозь сжатые зубы. — У тебя там на сцене полкладбища Граундсборо.

Алона кинула взгляд через плечо, будто и не осознавала этого факта, пока я его не озвучил.

— Ну… да, они все приходят и приходят. Такое ощущение, что кто-то там у них флаеры раздает, — засмеялась она.

— Ха-ха-ха. Очень смешно. Чем ты там занимаешься?

— Веду записи, — пожала Алона плечами. — Это моя работа, как твоего проводника и…

— Как моего кого? — Не сдержавшись, я поднял на нее глаза.

— Как твоего духа-проводника. Ну, знаешь, того, кто помогает тебе в работе с духами. — Алона умолкла, задумавшись. — Можно сказать, что я твой менеджер.

— Мой кто? — слабо повторил я. Кажется, меня заклинило.

— Менеджер. Ну, вроде как у тебя есть талант, а я помогаю тебе сходиться с людьми, которым ты нужен. Плюс, они ведут себя тихо, когда их кто-то выслушивает, — Алона мотнула головой в сторону призраков за спиной, — а у меня есть шанс сделать что-то хорошее. — Она слегка поерзала, глядя на кого-то поверх моего правого плеча.