— Извините. Я просто забываю, что нужно говорить… словами. — Маша села и, оглянувшись на остальных, тоже открыла тетрадь.

— А, — глухо отозвался философ. — Хорошо, я учту. Давайте продолжим рассматривать статью.

Глава 7. Седьмая ступень

Скорчившись, она сидела на его кровати. Кресло Алекса стояло на середине комнаты — далеко. Может, чтобы она не смогла увидеть, как его трясёт.

До праздников оставалось чуть больше недели, когда Маша решила снова объявиться перед Алексом. Ей стало легче. По крайней мере, больше не хотелось забраться на шкаф и свернуться там клубком.

Гулять по улицам всё равно приходилось осторожно — на каждом шагу напоминая себе, что люди видят её, и что нельзя открыть дверь, не прикасаясь к ней. И что говорить нужно словами.

— Я просто не понимаю. Если ты хотела меня бросить, почему нельзя просто сказать об этом? — Голос Алекса сорвался на высокие ноты.

— Пойми, мне сложно объяснить тебе. Многое произошло. Но ты здесь ни при чём.

Он всплеснул руками, звонко шлёпнул по подлокотникам кресла. Наверное, на кухне вздрогнула его мама. Она сидела там и ждала, чем закончится разговор.

— Скажи честно, ты меня любишь? Вот хоть немного?

Маша сглотнула горькую слюну. Она научилась ходить по улицам и открывать двери, но с чувствами всё равно было сложно.

— Алекс, я хорошо отношусь к тебе. Иначе я бы не пришла. Ты можешь оценить хоть это. Понимаешь, на самом деле, очень мало людей, которые… которым…

— Которые ко мне хорошо относятся, да? Ты это хотела сказать — очень мало людей, которым не плевать на меня? Это всё потому, что я урод?

— Нет, я не о том.

Она вернулась потому, что ей было, к кому возвращаться. Потому что каждый вечер к ней приходила Сабрина и сидела рядом. Маша уже не была сущностью, и она не могла обхватить Сабрину собой. И человеком она ещё не была, чтобы донести благодарность словами. Зимними вечерами они так и сидели друг против друга. Молча.

Потом Сабрина по ночам готовилась к занятиям, чтобы не бросить учёбу окончательно.

— Очень мало людей, способных на хорошее отношение. Способных любить — ещё меньше, наверное. Мы просто могли бы…

— Мы не могли бы, не могли! — закричал Алекс, кулаками ударяя по подлокотникам. Беспомощный и жалкий. — Я тебя люблю и ненавижу, ясно?

— Когда любят — не могу ненавидеть.

— Могут!

В коридоре послышались шаги, и затихли они под дверью. Маша так и видела, как эта женщина стояла там, сжимая и разжимая кулаки — её сына обидели.

— Убирайся, — сказал Алекс.

За дверью его мама вздохнула с облегчением — Маша ощущала её вздох всем телом.

Она могла бы завладеть этим домом. Невидимым руками она потянулась, обхватывая комнату, увидела всё сверху: вычурную люстру, пушистый ковёр, зеркало в ванной и зелёную с переливами плитку.

Маша ощутила в себе силу — забытый сладкий привкус. Женщина за дверью была в её власти, и парень в инвалидном кресле тоже. Она смотрела на них сквозь стены, из зеркал и оконных стёкол, из каждого хрусталика в люстре. Она была полом под их ногами, дверными ручками, которые выскальзывали из их пальцев. Сжать и ударить немного — они увидят. Они закричат, а Маша будет пить их страх. Нет.

Она тряхнула головой. Встала.

— Тогда я пойду. Пока, Алекс.

Тяжёлая дверь хлопнула за её спиной, впиваясь в косяк тонкими щупальцами замков. Маша постояла на лестничной площадке, вдыхая спёртый воздух.

«Человеком быть лучше, чем сущностью, — сказала она себе. — Человеком быть лучше».

— Почему?

— Человек может, что угодно. Столько вариантов! А ты хочешь быть сущностью, не мочь даже выйти из своего дома, застрять там, да?

Сабрина мерила комнату шагами. Она явно злилась — потому что не могла объяснить. Она думала, что лучше — и всё. Но Маша спорила.

— Какие варианты? — в который раз повторила она. — Кто угодно может растоптать мою любовь, уничтожить меня. Просто использовать и уйти. А сущность всесильна. Я была с ним, сколько хотела. Я была ему ближе любовницы. Я могла бы убить его, вытащить его душу и оставить с собой навсегда, если бы только захотела.

Сабрина замолчала и села рядом с Машей на больничную кровать. Мягко просел матрас. Палата была одноместной, им никто не мешал, только в окно, выходящее в коридор, иногда поглядывали медсёстры.

— Маша, ну скажи, зачем он тебе? Он же самовлюблённый престарелый неудачник. В его возрасте мужчины дослуживаются до полковника, горы сворачивают, аномалии на раз-два разделывают, котят там с деревьев снимают. А он что? Ты посмотри на наших преподавателей. Горгулья была военной, но её отправили в отставку из-за ранения. Ли давно на пенсии. С Максимом вообще очень мутная история. Аннет только и способна, что учебник вызубрить и пересказать. А Миф что? Раз он такой умный и сильный, почему не добился большего? Хочешь сказать, он великий учёный? Маша, я смотрела в библиотеке, единственная статья, которую он написал за год, это в соавторстве с тобой.

— Почему он меня не любит? Я некрасивая, да? Глупая? — Язык плохо её слушался, хотелось просто обхватить Сабрину собой, впитать её мысли и донести ей свои. Но так было нельзя.

Глаза Сабрины стали печальными.

— В том то и дело. Ты видела его женщин? Одна — курица-наседка, другая — серая мышь. А ты… он просто боится тебя. Рядом с тобой он — ничтожество, пустое место. Ты уже сейчас обошла его на сотню шагов. Он завидует тебе. Чёрная зависть. Ты даже с сущностью в заброшенной больнице разделалась, а он сбежал в ужасе.

— Он сказал, что я не разделалась. Просто повезло.

— Думаешь, он всегда правду говорит? Он брал тебя с собой, потому что хотел чему-то научить? Да он просто тебя использовал, потому что сам ничего не мог. Ты слышишь меня? — Сабрина повысила голос.

Маша кивнула. Она уже умела говорить, но ещё не умела плакать, и невыплаканное горе стояло комом в горле. В прежнем состоянии она стала бы колотить стёкла и посуду, страшно выть в трубах. Сейчас она могла только беспомощно дрожать.

— Я его не проклинала. Я же никогда не испытывала к нему ненависти.

Сабрина обняла её. Маша прижалась к плечу подруги, непривычно ощущая прикосновения, запахи, звуки. От её волос знакомо пахло арабскими духами. От всего этого кружилась голова.

— Знаю, — сказала Сабрина. — Ты не умеешь ненавидеть. Потому к тебе незнакомые люди на улицах тянутся. Да что люди, даже сущности.

В окна с шорохом сыпался предпраздничный снег — сухая крупа. Переступая босыми ногами, Ляля стояла на табурете посреди комнаты. Топорщился неподрубленными краями подол платья — зелёного в чёрную звёздочку.

— Долго ещё, а?

— Будешь дёргаться — как воткну в тебя булавку, — пообещала Маша, поднимаясь с корточек. Сотнями иголок покалывало онемевшие ноги. — Снимай, буду дошивать.

— Воткни уже, если тебе от этого полегчает, — проворчала Ляля, барахтаясь в сколотом булавками платье. Их перламутровые разноцветные головки были как насекомые на чёрных звёздах.

Как только она осталась в белье, в коридоре зашумели шаги.

— Вот как всегда, — буркнула Ляля, заворачиваясь в покрывало.

Дверь хлопнула. Дыша утренним морозом, в комнату влетела Сабрина. Бросила сумку на стул.

— Как зачёт? — поинтересовалась Маша, поднимая голову от шитья. Она сидела, привалившись боком к процессору — грелась. В комнате было прохладно, хоть давно уже включили отопление. Компьютер успокаивающе гудел.

— Сдала. Ну а что делать, не все же произвели такое неизгладимое впечатление на философа, что он им автоматы влепил. Приходится вот сдавать, как видишь.

Снег таял на чёрных волосах. Сабрина бродила по комнате, звенящая от молчания, как дерево в инее, включая чайник, разгребая тетради на столе. Три учебника по философии отправились в сумку — «на вынос». Два учебника по криминальной психологии — на стол.