«Мы лодками разбили в щепы их флот и истребили лутчее, —доносил 19 июня Потемкин императрице. — Вот, матушка, сколько было заботы, чтобы в два месяца построить то, чем теперь бьем неприятеля. Не сказывая никому, но флот Архипелажский теперь остановить совсем можно… Бог поможет — мы и отсюда управимся».

Успех следовал за успехом. 1 июля флотилия Нассау уничтожила турецкие суда, спасавшиеся под стенами Очакова. В сражениях в лимане противник потерял 15 кораблей, не считая более мелких судов — целый флот, превосходивший Севастопольскую и Херсонскую эскадры вместе взятые. 3 июля в морском сражении севастопольцы заставили турецкий флот отступить.

Победы на юге имели важное стратегическое значение. 25 июня после устроенного в Петербурге благодарственного молебна за победу в лимане в столицу пришло известие о нападении шведов на пограничный укрепленный пункт Нейшлот. Король Густав III не без подстрекательства Англии и Пруссии открыл военные действия поблизости от столицы Российской империи. Рассчитывая на превосходство своего флота, он мечтал захватить Петербург и сбросить статую Петра Великого в Неву. Готовившийся к походу в Средиземное море Балтийский флот остался дома и дал отпор агрессору.

С очаковской осадой связаны обвинения Потемкина в гонениях на Суворова. Эта легенда оформилась под пером Полевого. По словам журналиста, Суворов, недовольный нерешительностью главнокомандующего и медленным ходом осады, воспользовался вылазкой турок и попытался захватить крепость, но, не получив поддержки Потемкина, понес серьезные потери. Раздраженный главнокомандующий сделал выговор генералу, и тот был вынужден перебраться в Кинбурн, где провел без дела четыре месяца. После взятия Очакова Потемкин не простил ослушника: тот оказался исключенным из списка генералов действующей армии. Защитила полководца императрица, направив его в армию Румянцева.

На самом деле армия с осадной артиллерией подтягивалась к Очакову в течение всего июля. Крепость окружалась полукольцом батарей и траншей. Жара и твердая почва затрудняли работы. 25 июля во время первой рекогносцировки, проведенной Потемкиным, турецкое ядро угодило в его свиту, смертельно ранив екатеринославского губернатора генерал-майора И.М. Синельникова. Через день турецкий гарнизон предпринял отчаянную вылазку и напал на левый фланг русской армии, которым командовал Суворов. Завязался горячий бой. Он шел с переменным успехом. В разгар схватки Александр Васильевич был ранен пулей в шею и покинул поле боя. Сменивший его генерал-поручик Юрий Богданович Бибиков не сумел организовать отход, и гренадеры понесли большие потери.

Последовал строгий запрос главнокомандующего. «Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам, — писал он Суворову. — К тому же странно мне, что Вы в моем присутствии делаете движения без моего приказания пехотою, в линии стоящею. Ни за что потеряно бесценных людей столько, что бы довольно было и для всего Очакова. Извольте меня уведомлять, что у Вас происходить будет, а не так, что ниже прислали мне сказать о движении вперед». Не дождавшись рапорта подчиненного, Потемкин посылает второй запрос: «Будучи в неведении о причинах и предмете вчерашнего происшествия, желаю я знать, с какими предположениями Ваше Высокопревосходительство поступили на оное, не донеся мне ни о чем во всё продолжение дела, не сообща намерений Ваших прилежащим к вам начальникам и устремясь без артиллерии противу неприятеля, пользующегося всеми местными выгодами. Я требую, чтоб Ваше Высокопревосходительство немедленно меня о сем уведомили и изъяснили бы мне обстоятельно все подробности сего дела».

Двадцать восьмого июля двумя собственноручными рапортами Суворов подробно донес о происшедшем: несколько раз он безуспешно пытался вывести своих ожесточенно дравшихся солдат из боя. «Тут я ранен и оставил их в лутчем действии. По прибытии моем в лагерь посыланы еще от меня секунд-майор Курис и разные ординарцы с приказанием возвратитца назад. Неверные были сбиты и начали отходить». Следуют сведения о потерях: «…у противника — убито от 300 до 500, раненых гораздо более того. Наши потери — убито 153, ранено 210 человек». Задержку с уведомлением начальства он объяснил тем, что «при происшествии дела находился», а также «по слабости здоровья моего».

Лучшим доказательством того, что у Суворова не было намерения штурмовать Очаков, является отсутствие в его отряде артиллерии. Осадные работы только начинались. В донесении императрице главнокомандующий почти дословно повторил рапорт Суворова, подчеркнув героизм сражавшихся солдат и прибавив, что среди раненых — « Генерал-Аншеф Суворов легко в шею».

В личном письме Екатерине от 6 августа 1788 года Потемкин более откровенен: «Александр Васильевич Суворов наделал дурачества немало, которое убитыми и ранеными стоит четыреста человек лишь с Фишера баталиона. У меня на левом фланге в 6 верстах затеял после обеда шармицель[10], и к казакам соединив два баталиона, забежал с ними, не уведомя никого прикосновенных, и без пушек, а турки его чрез рвы, коих много по берегу, отрезали. Его ранили, он ускакал в лагерь, протчее всё осталось без начальника. И к счастию, что его ранили, а то бы он и остальных завел. Я, услышав о сем деле, не верил. Наконец, послал пушки, под которыми и отретировались, потеряв 160 убитыми, остальные ранены».

Это письмо стало известно только недавно. Потемкин писал государыне правду об осаде Очакова, трудностей которой в Петербурге долго не понимали. Дело 27 июля он представил как один из эпизодов, которыми изобилует война. Упомянув про «дурачество» и неудачный бой, самого виновника неудачи он при этом уважительно назвал Александром Васильевичем.

«Нет, — заявляет Николай Полевой, — Суворову оставалось просить об увольнении… Потемкин был неумолим, он хотел доказать, что если гнев его постиг кого-либо, то для такого опального нет службы нигде ни по практике, ни по степени. Все заслуги Суворова были забыты».

Известен рапорт Суворова главнокомандующему от 2 августа. «Болезнь раны моей и оттого слабость удручают меня, — говорилось в нем. — Позвольте, Светлейший Князь, Милостивый Государь, на кратчайшее время к снисканию покоя отлучиться в Кинбурн. Я надеюсь на Всемогущего, недель чрез две укреплюсь; не теряя ни минуты, буду сюда, естли и прежде того не повелите».

Разрешение было дано. Как мы помним, после кинбурнской победы дважды раненный Суворов остался в строю. Отметим и другое. С армией прибыли старшие генерал-аншефы — И.И. Меллер и князь Н.В. Репнин. Под Очаковом оказался и представитель союзников принц де Линь, который всячески торопил Потемкина со штурмом. На то были свои причины: армия императора Иосифа II с трудом отбивалась от войск визиря Юсуф-паши. Именно де Линь (и только он) написал Иосифу о том, что была возможность взять крепость во время боя 27 июля. Такие авторитетные свидетели осады, как граф Дама и переводчик походной канцелярии Потемкина Роман Цебриков, об этом не упоминают.

Двадцать седьмого июля армия салютовала победе адмирала С.К. Грейга над шведским флотом в Балтийском море. Цебриков делает запись в дневнике:

«И сей день торжествования нашего изменился в несказанную для нас печаль. О Боже! Колико судьбы Твои неисповедимы! После обеда выступает разженный крепкими напитками Генерал-Аншеф Суворов с храбрым баталионом старых заслуженных и в прошедшую войну неустрашимостью отличившихся гренадеров из лагерей. Сам ведет их к стенам Очаковским. Турки или от страху, или нам в посмеяние, стоя у ворот, выгоняют собак в великом множестве из крепости и встравливают их против сих воинов. Сии приближаются; турки выходят из крепости, устремляются с неописанною яростию на наших гренадеров, держа в зубах кинжал обоюду изощренный, в руке острый меч и в другой оружие, имея в прибавок на боку пару пистолетов; они проходят ров, становятся в боевой порядок, палят, наши отвечают своею стрельбою. Суворов кричит: "Приступи!" Турки прогоняются в ров, но Суворов получает неопасную в плечо рану от ружейного выстрела и велит преследовать турок в ров; солдаты повинуются, но турки, поспеша выскочить из оного, стреляют наших гренадеров, убивают, ранят и малое число оставшихся из них обращают в бегство. Подоспевает с нашей стороны другой баталион для подкрепления, но по близости крепости турков число несказанно усугубляется. Наступают сотни казаков, волонтеров и несколько эскадронов легких войск, но турков высыпается тысяч пять из города. Сражение чинится ужасное, проливается кровь и пули ружейные, ядра, картечи, бомбы из пушек и мечи разного рода — всё устремляется на поражение сих злосчастных жертв… Лютость турков не довольствуется тем, чтоб убивать… наимучительнейшим образом, но чтоб и наругаться над человечеством, отрезывая головы и унося с собою, натыкая их на колья по стенам градским, дабы зверское мщение свое простирать и на безчувственную часть… Все в замешательстве, и немного требовалось уже времени для посечения турецким железом наихрабрейших наших воинов, числом против неприятеля весьма немногих, ежели бы Репнин не подоспел было с третьим баталионом и с конным кирасирским полком и не спас сей злосчастной жертвы от конечной гибели, которой пьяная голова оную подвергла.