В тот же день генерал Салиньи информирует генерала Газа-на: «Неприятель покинул после полудня Муттенталь. Можно предположить, что он направится к Гларису и энергично атакует вас завтра». Газану обещаны резервы, но он предупрежден: «Не нужно ввязываться в генеральное сражение!»

В донесении правительству Франции — Директории — Массена вынужден признать:

«Каждый день мы ввязываемся в смертельные сражения, дни 8-го и 9-го [вандомьера] (19 (30) сентября и 20 сентября (1 октября) 1799 года. — В. Л.) были страшны, в схватках сражались целыми часами прикладами и штыками. Пушки, знамена, пленные, поля сражений в течение одного дня переходили от одной стороны к другой. Страшная резня на всех позициях — вот что происходит здесь каждый день.

Переход Суворова от Белинцоны до Глариса уже стоит ему двух проигранных сражений. Дни 3-го и 4-го вандомьера (разгром корпуса Хотце и поражение Корсакова. — В. Л.) дали первый импульс к успеху кампании. Швейцария, как я вам об этом часто говорил, граждане Директора, это ключ от Франции, мишень для стран коалиции».

Как мы помним, Массена и его генералы собирались пленить Суворова и его армию. Вместо этого приходилось доносить о «страшных» повседневных боях, умалчивая о своих потерях. Чуть ли не десять раз в переписке французских генералов упоминается «русский князь», оказавшийся среди оставленных в долине раненых.

Поручик Орловского мушкетерского (генерал-майора Мансурова) полка князь Мещерский 3-й звался Константином. Сочетание слов «князь» и «Константин», учитывая горячку тех дней, могло породить у французского командования смутную надежду на то, что в плену оказался сын российского императора Константин Павлович. Князь Мещерский умер от полученных ран вечером 24 сентября.

23 сентября (4 октября) Сульт выражает Газану свое недоумение: «Я с удивлением увидел, мой дорогой друг, что войска, которые вы имеете в этом месте, никакого движения не произвели».

Французы кинулись догонять уходившую русскую армию, но все попытки разгромить арьергард, которым командовал Багратион, не увенчались успехом. Сберегая последние патроны, русские переходили в штыковые атаки, заставляя противника постоянно останавливаться и даже отходить.

Преследовавший Багратиона Молитор красочно расписал в донесении Сульту от 26 сентября (7 октября), как его артиллерия громила русский арьергард, как в руки победителей попали 1800 пленных и… три маленькие горные пушки (брошенные из-за отсутствия зарядов). Но как он ни преувеличивал потери противника, ему всё же пришлось признать, что «остатки русской армии в плачевном состоянии, умирая с голода, пересекли высокие горы, которые отделяют долину от Гризон» — иными словами, ушли.

Этот последний этап Швейцарского похода оказался самым тяжелым. В.П. Энгельгардт, много сделавший для увековечения памяти Суворова в Швейцарии, в 1890 году записал рассказы местных жителей, слышавших о суворовском походе от своих бабушек и дедушек. Вот одно из таких повествований:

«Бабушка моей жены, жившая тогда в… доме (где теперь находится памятная доска), часто рассказывала мне о происшествиях и пережитом за это время…

По ее рассказам, большинство русских находилось в печальнейшем положении: полуголодные, полунагие и страшно утомленные, преследуемые французами, они должны были выступить в отвратительную погоду и снег через высокую и трудную гору.

Они нападали на местных жителей, разграбили съестное, скот и платье, забрали сено для лошадей и для ночлега; срывали с людей платье и обувь и сожгли все заборы и деревянные покрытия домов.

Несмотря на это, многие, в самой жалкой одежде и даже с босыми ногами, при ужасной погоде, когда почва до самой долины покрыта снегом, совершили поход, бывший для многих последним.

Французы преследовали их… затем возвратились назад.

Это был ужаснейший поход для несчастных русских, которые, застигнутые ночью на горе, в снег и бурю, страшно усталые, холодные и голодные, должны были сделать остановку.

Проводники бежали при первой возможности. Солдаты большею частию растеряли свою амуницию и шли по всем сторонам. Многие падали в пропасти. Большая часть нашла себе смерть на горе.

Много лет спустя в пропастях и оврагах, находящихся возле перевала, встречались их печальные останки».

Конечно, рассказ содержит преувеличения. Большая часть армии перешла Панике и спустилась в Иланц, затем вступила в Кур. Старый и больной главнокомандующий разделил со своими солдатами, офицерами и генералами все тяготы перехода.

Командир швейцарского полка Фердинанд де Ровереа 1(12) октября в Линдау видел спустившиеся с гор суворовские войска. Отметив перенесенные ими трудности, он отметил главное: «И все-таки не слышалось ни малейшего ропота и дисциплина не послаблялась ни в чём».

Правоту решения русского полководца вывести армию через труднопроходимый перевал Панике признал мастер войны в горах Лекурб. «Если горы для него и были губительны, — говорится в составленном Лекурбом историческом бюллетене 2-й дивизии, — то они, по крайней мере, помогли ему увести остатки своих войск. На равнине он был бы полностью разбит, окружен со всех сторон, его бы атаковали с фронта, тогда как его открытые фланги были бы раздавлены».

28 сентября (9 октября) Массена донес Директории: «Я полностью разбил Суворова; его армия потерпела полное поражение». Но он явно преувеличивал успех, скрыв свои потери (около пяти тысяч человек против шестисеми тысяч у Суворова) и не упомянув о том, что основным силам русских удалось вырваться из каменной ловушки. Армия Суворова ушла, уведя с собой 1400 пленных французов, которых потом обменяли на своих.

1(12) октября Массена приказывает Сульту, не теряя времени, идти на Кур: «Надо выгнать оттуда Суворова, пока он не реорганизовал своей армии». Французский главнокомандующий опасался не напрасно. Выведя армию из окружения, Суворов соединился с левым флангом союзников. Через пять дней его отдохнувшие и подкормившиеся воины были готовы к новым боям.

Можно верить преданию, согласно которому Массена, ставший одним из лучших маршалов императора Наполеона, признавался, что готов отдать все свои победы за подвиг армии Суворова в Альпах.

«Вся Европа следила с напряженным вниманием за разыгрывавшейся в Швейцарии кровавой драмой, — отмечает А.Ф. Петрушевский. — Газеты ловили новости налету и сообщали с театра войны сотни былей и небылиц без всякого разбора. Нетрудно понять… в каком беспокойстве находился Император Павел, получая известия о происходящем позже всех… Переписка государственных людей с Суворовым и между собою показывает, что на него возлагалась вся надежда, но что эта надежда не спасала от мучительной тревоги».

«От Суворова никаких известий, а с ним Великий князь, — взволнованно писал Воронцову Ростопчин. — Газеты противоречат, то он побеждает, то разбит и уничтожен». «Вы должны были спасать царей, — обращается к полководцу Павел. — Теперь спасите русских воинов и честь Вашего Государя».

Наконец в Петербург пришла радостная весть. «Да спасет Вас Господь Бог за спасение славы Государя и русского войска, — в восхищении писал Суворову Ростопчин. — Что скажут злодеи Ваши и злодеи геройства? Казнен язык их молчанием… До единого все Ваши награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры… В Вене Ваше последнее чудесное дело удостоилось названием une belle retraite (прекрасное отступление. — В. Л.); если бы они умели так ретироваться, то бы давно завоевали всю вселенную».

Суворов, вырвавшись из каменного мешка, резко и точно объяснил Разумовскому суть интриг австрийского руководства и прозорливо указал на их последствия:

«Тугут выгнал меня из Италии, где сердца мои были до Лиона и к Парижу. Он их остудил хищничеством Пиамонта, где у меня была бы хранительная армия в спине для моих спокойных винтер-квартир, ежели не лутче — во Франции…

Эрцгерцог из Швейцарии ушел, жертвуя Корсаковым в угодность злодеям, — жертва мною и великодушным Великим Союзником, жертва всеми частями общего блага!