Макуильямс остановился на полпути к парадной двери и поднял голову.

— Я вам что-то хочу сказать, сэр.

Макуильямс вернулся, вошел и закрыл за собой дверь.

— Да?

— Понимаете… это самое… как бы это сказать… В общем, если бы, допустим, вот здесь на тротуаре выстроились рядом сто человек белых…

— То у тебя появилось бы желание их перестрелять, так? — сухо улыбаясь, предположил Макуильямс.

От неожиданности Рыбий Пуп выкатил глаза.

— Зачем, сэр? Я совсем не про это.

— Но ведь ты ненавидишь белых, Пуп, — угадал я?

— Нет, сэр. Не сказал бы, что ненавижу. Просто боюсь, сэр.

— Страх — тоже разновидность ненависти.

— А что поделать? Вы бы на моем месте тоже боялись.

— Что ж, вполне вероятно, — медленно сказал Макуильямс.

— Их десять против каждого нашего. У них оружие, и каждым словом они дают тебе понять, что ненавидят тебя… Я их не сразу научился ненавидеть. Правда.

— А когда же?

— Что же мне испытывать, кроме ненависти, когда меня хотят убить. — Рыбий Пуп старался не встречаться глазами с белым.

— Ты вернул меня, чтобы что-то сказать.

— Ну да, вот я и говорю — если бы, например, выстроились передо мной на тротуаре сто человек белых, то ведь мне нипочем не определить, какой из них честный, а какой обманет. С виду-то, знаете, все одинаковые, ни на ком ничего не написано…

— Я понял твою мысль.

— Но вы, по-моему, честный, — выложил ему наконец Рыбий Пуп.

— Ты что, только сейчас уверовал в мою честность? — с удивлением глядя на него, спросил Макуильямс.

— Если откровенно, то да, сэр.

— Что ж, Пуп, приятно слышать. И на том спасибо.

— Откуда мне знать, ненавидит какой-то белый нас, черных, или относится к нам справедливо?

Макуильямс долго не отзывался, пристально глядя ему в глаза.

— Скажи, Пуп, а Тайри доверял мне?

— Нет, сэр, — откровенно ответил Рыбий Пуп.

— Почему?

— Он вас не знал, сэр.

— Почему тогда он ко мне принес эти чеки?

— Полагался на судьбу, — тихо объяснил Рыбий Пуп, сглатывая слюну. — Он был готов к тому, что вы можете его выдать властям.

— Ну а ты, Пуп, мне веришь?

— Я думаю, вы честный человек.

— Из чего ты это заключил?

— Вы, кроме неприятностей, ничего не заработаете тем, что сюда пришли, и раз вы все-таки пришли, не побоялись, значит, вы честный.

— А доверять-то ты мне доверяешь? — Рыбий Пуп опять покосился на камин и ничего не ответил. — Вероятно, честность тебе не внушает доверия, если она белого цвета?

— Мы, черные, как нас жизнь заставляет, так и живем, — опять уклонился от прямого ответа Рыбий Пуп.

— Ладно, Пуп. Я пошел. Спасибо за откровенность. И вот что. Дай-ка я пожму тебе руку…

— Чего, сэр?

— Руку хочу тебе пожать.

— Мне? Вы?

— Ну да. — Макуильямс протянул ему руку.

— Это за что же?

— За то, что правду мне говорил.

Глядя на белого широко открытыми глазами, Рыбий Пуп медленно подал ему руку.

— До свидания, Пуп.

— До свидания, сэр.

Дверь захлопнулась. Не сводя с нее глаз, Рыбий Пуп стоял и терзался. Позвать назад этого белого, отдать ему чеки? Нет, на такое он был еще неспособен, настолько он еще не доверял никому на свете. Пока нет. Он лег на кровать и, сам не зная почему, горько заплакал, зарывшись лицом в подушку.

XXXVI

Наутро он проснулся в страхе — что-то принесет ему новый день? Бежать отсюда, раздумывал он, одеваясь, или остаться, попробовать приспособиться? Когда он подъехал к похоронной конторе, его ждал на пороге Джим.

— Кантли явился, — шепнул он.

— Да?

Призывая на помощь все свое мужество, Рыбий Пуп толкнул дверь в контору. Там, одетый в штатское, лихо заломив шляпу на правый глаз, посасывая сигарету, покачиваясь на стуле, сидел Кантли и строгал ножом спичку. При виде Пупа он громко защелкнул нож и грузно поднялся на ноги, испытующе глядя ему в лицо серыми глазами.

Рыбий Пуп стоял, чувствуя, что беззащитен перед этим взглядом, стоял, не в силах определить, к какому разряду явлений действительности относит его сознание белого человека.

— Доброе утро, начальник, — невнятно проговорил он.

— Поздненько ты сегодня, — без улыбки заметил Кантли, пряча ножик в карман.

— Да, сэр. — Рыбий Пуп выжал из себя заискивающую улыбку. — С похоронами этими кувырком все пошло.

— Пуп, у меня к тебе разговор.

— Да, сэр?

Уверенный, что поплатится жизнью, если выдаст, какие образы таятся в его мозгу, Рыбий Пуп старался подавить в себе ощущение, что белый читает у него в мыслях.

— С Макуильямсом виделся вчера вечером, а? — спросил Кантли.

— Да, сэр. Слышу, кто-то стучит в дверь, открыл — а это он, — заговорил Рыбий Пуп, каждым словом стараясь подчеркнуть, что он тут ни при чем. — Знаете, начальник, чего удумал этот Макуильямс — что будто бы после папы остались какие-то погашенные чеки. Ерунда это, начальник. Я ему так и сказал. Какие были чеки, те папа ему все отдал. А других никаких нету.

Кантли провел по губам языком и подошел к нему вплотную.

— Точно знаешь, Пуп?

— Точно, сэр. Папа сам говорил.

— Ну это-то еще ни черта не доказывает! — Кантли сплюнул. — Тайри, как выяснилось, был куда хитрей, чем я думал. Этот ниггер бесстыдно врал мне со слезами на глазах. Один раз он меня одурачил, но уж во второй раз — дудки, не выйдет, хоть он и на том свете. Мог бы сообразить, сукин кот, что я с него глаз не спущу… Сам божился, что, дескать, сжег все чеки, только один завалялся в сейфе, а сам потащил их к этому стервецу Макуильямсу. Короче, Пуп, если еще существуют какие-то чеки, чтобы они мне были тут, и притом — без промедлений!

Откуда-то в нем возникла убежденность, что просто отпираться — мало, необходимо врать так, чтобы крепко поверили, иначе ему не жить. Чеки были оружием — воспользоваться этим оружием было страшно, но и сдавать его врагу не хотелось.

— Больше никаких чеков нет, начальник! — У него задрожал голос. — Клянусь вам! Я на вас работаю. С чего бы я вдруг пошел вам наперекор? Как вы скажете, так я и буду делать! — Задыхаясь от стыда, он уронил голову на грудь и разрыдался.

— Нечего, нечего, — проворчал Кантли. — Можешь не разводить тут сырость, мне от этого ни жарко ни холодно.

Уловив в голосе белого облегчение, Рыбий Пуп немного расслабился. Да, он сейчас играл, играл вопреки себе, ломал комедию не хуже Тайри, и ненавидел себя за это, и ненавидел белого за то, что он вынуждает его притворяться.

— Пуп, ты возил письмо к женщине по имени Глория Мейсон?

— Возил, сэр.

— Какого содержания письмо?

— Не знаю, сэр.

— В тот же вечер, как умер Тайри, ты сломя голову полетел отдавать это письмо. Почему?

— Я прочел завещание и исполнил, что велел папа.

— Толстое было письмо?

— Даже и не скажу, сэр. — Рыбий Пуп захлопал ресницами, прикидываясь простаком.

— Слушай, ты же держал его в руках! Вспомни!

— Держать-то держал, сэр. Но только…

— Толстое оно было или нет?

— Что-то в него было вложено, это да. Но чтобы сказать, что уж очень толстое…

— Ну такое, допустим? — Кантли отложил примерную толщину на пальце одной руки.

— Не-ет, это многовато…

— Тогда какое же? — Серые глаза Кантли, не мигая, впились в его лицо.

— Не знаю, сэр. Знаю только, что в нем были деньги…

— А в самом письме сколько было страниц?

— Страниц-то? Много… Начальник, письмо было не такой толщины, как та пачка чеков, что папа дал мистеру Макуильямсу.

— Больно ты умный, ниггер! Ведь брешешь все!

— Нет, сэр! Не брешу!

— А где сейчас эта Глория?

— Я почем знаю, начальник. Мистер Макуильямс говорил, уехала.

— Ты не знал, что у нее за домом стоит докторова машина?

— Нет, сэр. Я за дом не ходил, — соврал он.

— Макуильямс не говорил, где она?