– Нашел бромистый препарат, – сказал полковник, опустив глаза… – На передовую надо приходить спокойным, разумным и немного обозленным. – Полковник налил мне еще стакан и немного долил в свой. – Я знаю, что ты далек от поэтического представления о войне. Ты слишком близко познакомился с ремеслом, каким вынуждены были поневоле заняться наши молодые люди. У меня тоже была семья, Лагунов. – Градов прикусил губу, лицо его нервно вздрогнуло, но он, видимо, взял себя в руки, прямо глядя мне в глаза, добавил: – Моя семья захвачена в Риге. Я коммунист. – Градов закурил от зажигалки. – Я разрешу вам уйти от меня… тебе и твоим товарищам. Но я должен в одиночку поговорить с каждым из них. Я давно командую школой. Так повелось: наступает момент, и, как из осеннего гнезда, навсегда вылетают птенцы, укрепившие свои перья и клювы. Может быть, эта привычка обязательно расставаться с учениками и помогает мне теперь. Хотя сейчас хуже… Я лишился семьи, а с вами я сжился, ребята. Каждого, почти каждого как бы усыновлял своим сердцем… Особенно после боевого крещения у высот Тингуты.

Я был растроган. Мне хотелось много, очень много сказать этому человеку, которого мы несправедливо считали суховатым. Спазмы сжали мое горло, и я не мог вымолвить ни слова.

Градов глянул на меня и понял мое состояние.

Он встал, я поднялся вслед за ним. Полковник подал мне руку.

– Желаю удачи, – сказал он. – Я уверен, что ты не подведешь своих преподавателей. Мне кажется, ты сумеешь командовать ротой.

И вот я у высоты 142.2.

Я командую стрелковой ротой обычного стрелкового полка, не имеющего еще ни одного ордена на своем знамени, не имеющего звания гвардейского, – обычного стрелкового номерного полка.

У меня в подчинении много разных людей. Есть молодые ребята, каспийские рыбаки, сильные, загорелые, с особыми привычками жителей приморских поселений, все равно, будь это ребята из Ланжерона, порта Хорлы, Керченского полуострова или Дербента. Это смелые парни, даже излишне смелые, певцы и балагуры, любящие носить пилотку так, что кажется, ее вот-вот снесет легким ветерком. Они говорят на особом приморском жаргоне, выработали походку враскачку, обязательно обтягивают свои мускулистые торсы тельняшками, стремятся подражать подошедшим к ним на стыки морякам Тихоокеанского флота.

Наряду с этими молодцами можно встретить степенных колхозников, спокойных и рассудительных, с пшеничными, выгоревшими усами, с аккуратными сундучками в обозах, с вышитыми рушниками в вещевых мешках, в удобно пригнанном обмундировании, добротно починенных сапогах. Эти люди по колхозной привычке держатся вместе, ведь они привыкли и в мирной жизни к бригадам, к звеньевой цепи, к взаимной поддержке друг друга, к доброму и надежному чувству сильного локтя. Они пришли под Сталинград, как на косовицу или на молотьбу. Они посмотрели из-под своих заскорузлых ладоней на клубы сталинградского дыма, без устали поднимавшегося к небу, определили: нефть уже не горит, а горят дома, и то редко. Они прощупали пальцами землю, помяли ее в жмени, установили: родит трудно, копать долго, но, зарывшись в нее, можно не бояться вражеского металла, прикроет от врага матушка, выручит и сейчас, в бою.

Они тщательно смазали свое оружие, пригнали ружейные ремни – сейчас сидим, а может, пойдем и пойдем. Помогли освоиться в этом деле молодняку. Они правдами и неправдами заполучили побольше патронов, перетерли их, смазали и снова уложили в картонные пачки.

Любопытство привело их на батареи – посмотреть пушки, можно ли и на них иметь надежду? Оглядели огневые позиции пушкарей и кое-что посоветовали своему брату – рядовому. Ведь что-что, а машины, стоящие на земле-матушке, им близки. Крестьяне умели в мирной жизни применяться к разным местностям, чтобы поставить щиты для задержки снега, чтобы посадить курагу против суховея, чтобы раньше комбайнов косами убрать быстрее созревающие по южному припеку пшеницы.

Если они увидят танк, проверят обязательно и командиров и товарищей: а сколько у него лошадиных сил, а на каком топливе работает, а как его завести на холоде, не вымотан ли моторный ресурс?

Люди эти вполне доверяют технике. Кто же их привел к счастью? Не эти ли заводы, вынужденные делать танки, раньше снабжали их тракторами – снарядами, разорвавшими кабалу чересполосицы. Этих крестьян в шинелях сталинградских воинов не нужно долго убеждать держаться возле танковой брони в атаке, пусть даже потом поноют ноги, побитые на долгой крестьянской работе. Они знают: танк предохранит от шальной пули, от разрывной гранаты и проложит дорогу, подмяв на своем пути и пулеметное гнездо и на виток толстой германской проволоки.

Воины эти надежны и дальновидны. Они мечтают поскорее возвратиться в свои колхозы, быстрее заняться полезным трудом, – уж они не будут мямлить в бою и тянуть дело победы.

К ним присмотрятся ребята-лихачи и кое-чему научатся у них, так же как эти разумные колхозники позаимствуют у каспийцев и резвости и веселости в предчувствии смертного часа, от чего никто не застрахован в бою.

Эти мудрые политики всё взвесили на своих мозолистых ладонях. Они разобрали германское трофейное оружие до винтика-шплинтика и похвалили наших рабочих, приславших им оружие лучше, чем у неприятеля: «Ишь ты, бисовы дети, не только вилы, комбайны, тракторы, плуги умели мастерить, а готовили всякую зброю!»

И надо было видеть, как внимательно они обучали простому, но одновременно и сложному делу молодого осетина или аварца, попавшего в стрелковую роту. Привыкшие к земледельческому полевому инструктажу, колхозники находили слова и понятия, чтобы доходчиво все объяснить.

У каждого из них были свои радости и еще больше горя. Но стоило мне закручиниться, сейчас же кто-нибудь из них постарается рассеять мои мысли о родных, попавших в неволю, либо соленой каспийской шуткой, либо крестьянским, разумным и весомым, как золотое зерно, словом.

По соседству с нами, в траншеях, подрытых чуть ли не у самой подошвы высоты 142.2, была первая рота. Но командир первой роты Андрианов сразу не пришелся мне по душе. Ему было около тридцати трех лет. Пользуясь правами старшего в звании, капитан Андрианов пытался поучать меня. Вначале я решил прислушиваться к его советам. Училище воспитало нас в духе уважения к старшим командирам, к нашим довоенным кадрам офицеров. Постепенно я понял сумбурность его советов, хотя подносились они неизменно громким голосом, в безапелляционном тоне. Я с молчаливой тоской выслушивал голос. Может быть, в военном деле он разбирался и лучше меня – он шел с армией от самого Днестра. Но меня поражало в капитане отношение к подчиненным. Я ни разу не слышал, чтобы капитан ровным голосом отдал какое-нибудь распоряжение. Все приказания он, как правило, подкреплял нецензурной бранью. В первые дни я хотел сблизиться с ним, поделиться впечатлениями о моих бойцах. Не дослушав моих слов, он раскатисто захохотал, вытащил фляжку, алюминиевый стаканчик и сказал: «Давай-ка лучше тяпнем по одной».

С детства мне прививалось отвращение к водке и к людям пьющим. Мое отвращение к водке служило предметом постоянных язвительных насмешек со стороны капитана Андрианова.

Даже внешний облик Андрианова не внушал чувства симпатии. Представьте себе неряшливого черноволосого человека, с короткими ногами, в широченных галифе, с непропорционально удлиненным торсом, с глубоко запавшими глазами. Они никогда не смеялись, хотя капитан всегда хохотал больше и дольше всех. Мне казалось, что глаза капитана Андрианова всегда зорко выискивали повод для насмешек.

После короткой встречи с капитаном Виктор сказал:

– Трудно работать рядом с таким человеком.

– Я не видел еще его в бою, – сказал я Виктору. – Может быть, в бою он орел?

Виктор внимательно посмотрел на меня, покачал головой:

– Перья у него не той расцветки.

Нехода командовал батареей 76-миллиметровых пушек, занимавшей позиции позади нашего полка. Виктор доказывал необходимость при штурмовых действиях стрелковых рот выдвигать полковую артиллерию к переднему краю и, маневрируя огнем и колесами, оказывать поддержку пехоте. Подобный метод был не нов, о нем записано и в уставах. Но командир нашего полка был осторожным человеком. К тому же на личном примере, как говорили старожилы полка, ему хорошо было известно, что потери пушек чреваты для комполка неприятностями чисто служебного свойства.