Она отважилась искать его в Подсолнечной балке, – а там стояли танки, она искала его среди пленных, согнанных к ветрякам, и запоминала, сколько там врыто зенитных орудий.

Попросив ее позорче наблюдать, пообещав, что еще наведаюсь в село, я сказал «до свидания» и отошел от крылечка.

Вдруг она сбежала с крыльца и сунула мне в руку записку. Я сунул бумажку в карман и, наполненный какой-то гордой радостью, проскользнул на прежнее место, стараясь держаться в тени сарая и высоких грушевых деревьев.

Часовой медленно, вразвалку прошел к дому.

– Надо брать его, «Вест», – сказал я Бахтиарову.

– Мне нужен напарник, – прошептал мне на ухо Бахтиаров, – я возьму «Зюда».

– Хорошо.

Бахтиаров стал у кустов сирени, перебросившей через забор свои ветви. Эти темные ветви и падающие от них глухие тени скрывали Кима.

«Зюд» – Загоруйко – присел у ног Кима.

Правее Бахтиарова, застывшего, как чугунная тумба, лежали братья Гумеяко. Часовой приближался. Вот он почти у сирени. Сделай он шаг в сторону – и схватить его будет трудней. Еще одна секунда, и «Вест» ударяет ребром ладони по горлу немца. Это прием джиу-джитсу. Ким напрягается всем своим сильным телом, будто свитым из стальных тросов, поднимает фашиста и бросает его на землю у корней сирени. Ким тяжело дышит, сопит, придавливая часового коленом. Проворный Данько быстро и плотно заталкивает в рот пленника паклю.

Луна побледнела. Скоро рассвет, пора возвращаться.

Днем мы не сумеем вернуться той же дорогой. Танковые дозоры нас не пропустят. Возвращаемся удлиненным мархцрутом – через болотистую низину степного озера Цаца, примыкающего к нашему району обороны.

Бахтиаров несет пленного. «Язык» весит не меньше восьмидесяти килограммов. Ким молча тащит его и только изредка, когда после минуты привала нужно перебросить «языка» на другое плечо, толкает в бок кулаком.

Если мы замечаем движение вблизи нас и вынуждены остановиться, Бахтиаров кладет пленника лицом к земле и коленом придавливает его спину, придерживая связанные ремнем руки немца.

Впереди идущий дозор обнаружил проволоку, которую немцы успели навить на подходе к камышам. Проволока задержала нас. По моему приказанию Загоруйко режет ее. Слышится характерный щелк ножниц. Слева поднимаются ракеты. Неужели нас заметили? Распластались на земле, почти не дышим. Ракеты освещают местность. Надо брать правее, к камышам, и тогда держаться круто на восток, чтобы попасть к своим высотам.

Погасли ракеты. Мы побежали к озеру и быстро Достигли берега. Позади нас заработали пулеметы. Несколько разрывных пуль фыркнули у кустов зеленоватыми, магниевыми огнями.

Мы выбрались к озеру.

Где-то вдали, будто подражая звукам пулемета, заквакала лягушка, смолкла. Легкий, холодноватый туман поднимался над водой. Хотелось пить и есть.

Мы двигались в камышах вдоль берега по тропке, очевидно промятой охотниками. Пленник шагал вместе с нами.

Отрывисто, сварливо залаяли овчарки. Мы прилегли. Лай доносился оттуда, где за выкошенной осокой виднелась приозерная высотка. Мы заметили контуры зенитных орудий, пригнувших стволы к земле.

У батареи, вероятно, расположился сторожевой пост полевого караула.

Собаки – самое неприятное для разведчика. Их очень трудно провести.

Продвигаемся вброд, осторожно раздвигая камыши, чтобы не сломать. Последним идет «Зюд» – Загоруйко, так как мы идем на север.

И туг я вспоминаю о записке.

Что может писать мне незнакомая девушка? Я вспоминаю влажные, испуганные глаза, блестевшие словно смородинки, омытые теплым дождем. А потом я вспоминаю и другие глаза – полевые цветочки, образ, запечатленный в моем сердце!

Я бреду по воде, с трудом поднимая ноги. Мои мысли снова и снова возвращаются к записке.

Мы остановились у камышевой просеки. Перед нами была протока. Я сбил щелчком каплю, прилипшую к стеклу компаса, и определил по закрепленному азимуту, что нужно пересечь протоку.

Я раздвинул молодой камыш. Трава на берегу была затоптана и пожелтела.

Кругом никого не было видно. Но мне казался подозрительным крутой пригорок. Место было удобным для установки пулемета.

Как же пройти около двадцати метров открытой водой?

Я вспомнил детские годы и интересные рассказы Устина Анисимовича. Мои предки, древние славяне, по словам доктора, умели обманывать врага и не задыхались под водой, держа во рту полую камышинку. Вокруг нас стоял старый, твердый камыш. У каждого из моих ребят были острые ножи и ружейные шомполы. Мы очистили камыш изнутри. Подготовка к переходу протоки была завершена быстро.

Я решил первым перейти протоку.

Прежде чем погрузиться в воду, я снял пилотку и засунул за пояс: она могла всплыть. По цепи был передан мой приказ – итти следом за мной, как только я достигну противоположного берега, итти не разом, а по двое.

Погрузившись с головой в воду, согнув колени, я двигался по дну. Камышинку прикусил зубами за косо срезанный конец и плотно сжал губы, чтобы не наглотаться воды. Я двигался с открытыми глазами и видел темнозеленую воду, речную траву – чмару, причудливыми кустами поднимавшуюся кверху. Несколько раз из-под моих ног выскакивали черепахи, какая-то мелкая рыбешка испуганно промелькнула возле ствола моего автомата. Очень длинными показались мне эти двадцать метров подводного перехода.

Наконец я дошел до осклизлых палок камыша, затем камыш погустел, встал стенкой. Я сделал еще несколько шагов, высунул голову и жадно глотнул воздух.

Молоденький тритон, сидевший на поверхности речной травы, изумленно приподнял головку и нырнул в воду. Несколько пиявок успели присосаться к моим рукам и шее. Я отодрал их и отбросил в камыши.

Мои разведчики уже переходили протоку. Я видел срезанные концы камышинок и пузырьки воздуха.

«Язык» совершенно точно исполнял все требования могучего Кима. И вот в приозерной низине, у ветл, мы увидели огни бездымных костров, которые умели разводить наши училищные кашевары. Мы были у себя дома. У двух ракит, напоминавших мне пристань на Фанагорийке, стоял караул. Курсанты тоже заметили нас и следили за нашим передвижением в высоких осоках. Я поднял руку и крикнул:

– Свои!

Кто-то схватил меня сзади и гаркнул над ухом:

– Пароль?

Виктор держал меня в своих объятиях.

– Сережа, милый, – говорил он радостно. – Сережа!

Виктор довел меня до берега, усадил на траву и, с трогательным вниманием рассматривая мое лицо, расхохотался:

– Ишь, как тебя измордовали черти в болоте!

Мы смотрели друг на друга и, кажется, не могли наглядеться.

– Еще в полночь твои ребята пригнали свиней, – рассказывал Виктор. – Всполошило трофейное стадо вторую роту. Успели ребята прихватить по кабану. Мои артиллеристы тоже не растерялись. Сейчас видишь костры? Жарят свинину.

– Не попадет ли мне от полковника, Виктор?

– За свиней, что ли?

– Мне было приказано не отвлекаться.

– Но задание, я вижу, выполнил? – Виктор указал на немца.

Я вспомнил о записке. Надо скорее вытащить ее из кармана и просушить. Солнце уже выглянуло, и редкий туман быстро испарялся. Потянуло ветерком, зашептали листики приозерных тополей.

Я осторожно развернул записку.

Виктор с любопытством потянулся ко мне.

Девушка обращалась к какому-то товарищу Каратазову с просьбой о том, чтобы… Хотя зачем своими словами передавать содержание записки, если эта записка лежит передо мной.