– Да, американцы забылись, и явно хотят вернуть времена холодной войны, – дождавшись, когда официантка покинет комнату, произнес Швецов. Он, разумеется, знал, что люди из Службы безопасности президента слышат и видят все, происходящее возле главы государства, но камеры и микрофоны – это не одно и то же, что говорить просто в присутствии посторонних. – Этот Бейл, – продолжил Алексей, – он ведь планировал специальные операции против нашей страны еще в восьмидесятые, возглавляя какой-то из отделов ЦРУ. И, насколько я успел выяснить, большая часть его замыслов воплощалась с самым превосходным результатом, так что мы имеем дело с профессионалом тайной войны. Это матерый волчара, правда, кажется, немного задержавшийся в прошлом веке. Но, как ни печально, сейчас американцы имеют все шансы выиграть холодную войну, которую буквально сейчас они же и начали, с гораздо меньшими потерями, чем это было в девяносто первом, хотя и тогда они не особо ощутили какой-либо ущерб.

– Они хотят нас задавить, и даже взрыв на газопроводе используют для введения против России санкции, то есть, по сути, для установления блокады нашей страны в той или иной мере, – кивнул Скворцов, бывшей кем-то более значимым, чем просто секретарь, пусть и допущенный к самому президенту. Этот молодой человек с блестящим образованием имел на все свой взгляд, довольно радикальный, подчас, и не стеснялся его высказывать. Сейчас, как выяснилось, мнение Скворцова и самого президента совпадало до мелочей.

– Да, сейчас мы нуждаемся только во времени, и ни в чем больше, – вздохнул Алексей. – У нас есть ресурсы, материальные и людские, чтобы поднять экономику, вывести ее на первое место в мире за считанные годы. У нас есть гениальные задумки, есть технологии, которые во всем этом "цивилизованном" мире считают пока просто фантастикой, причем ненаучной. Но у нас нет времени, чтобы воплотить все эти технологии и реализовать давно проработанные до малейших деталей планы. И я боюсь, Ваня, нам это время никто не предоставит. Опять придется бороться за свое будущее, и эта битва, мне кажется, вполне может стать последней в истории России, так что проиграть ее мы просто не в праве.

– Не думаю, что такое может произойти, – пожал плечами Скворцов. – Наш народ, и это признают не только друзья, но и явные наши соперники, те, кто от века враждебно относится к нам, обладает свойством совершать невозможное в самых сложных условиях. В сорок первом немецкие танки стояли в пригородах Москвы, фашистские офицеры в простые полевые бинокли могли видеть Кремль. Тогда ведь многим казалось, что все кончено, что надежды больше нет. Но прошло не так уж много времени, и уже русские танки проехали по улицам Берлина, а имена советских солдат остались на стенах захваченного Рейхстага.

– Народ может просто не понять, что происходит, – помотал головой президент. – В девяносто первом и в девяносто третьем народ или бездействовал, или занимал сторону своих же врагов. Именно стадный инстинкт наших людей похоронил великую державу. Признаюсь, я мечтаю возродить ее, Иван, – горячо произнес Швецов. – Хочу видеть Россию действительно сильной, независимой, не оглядывающейся вечно на Америку в надежде услышать сдержанное одобрение самого незначительного поступка. Я хочу знать, что всякий, кто живет в нашей стране, гордится ею, не мечтая сбежать на Запад, чтобы стать там хоть кем, но только бы покинуть свою родину.

И для этого на самом деле нужно не так уж много. Наши прежние вожди сделали ставку на военную мощь, при них было создано оружие, которое и сейчас, по прошествии десятков лет остается эталоном качества, надежности и эффективности. Но они ошиблись, уделяя внимание танкам и ракетам, но забыв о том, что на прилавке любого магазина в любом городе или селе всегда должен быть хотя бы один сорт колбасы.

– Нет, – убежденно произнес Алексей, чувствуя, как его исподволь охватывает сильное возбуждение, – начинать нужно с экономики. Идея автаркии, самодостаточности сейчас актуальна как никогда, и наша страна, обеспеченная в должной степени практически всеми ресурсами, водой, лесом, территориями, почти неосвоенными, способна стать полностью независимой от остального мира, самодостаточной. Я не сторонник какой-то изоляции, "железного занавеса", но, прежде всего, мы должны сами кормить свой народ, не надеясь на караваны с зерном из-за океана. Это первое, что определяет реальную мощь страны. Мы не должны зависеть от капризов своих соседей, не должны зависеть от случайностей, от колебаний курса каких-то заморских акций. Прежде всего, Россия должна сама, исключительно на своей территории производить и создавать все, необходимое для нормальной жизни своих граждан, излишки произведенного выбрасывая на мировой рынок. За счет этого мы создадим запасы того, чего в нашей стране сравнительно мало, или, как, например, поступили американцы со своей нефтью, не вовсе не станем использовать источники какого-то, к примеру, сырья, ввозя его из-за рубежа до тех пор, пока это возможно.

Алексей говорил, и перед глазами его вставали картины будущего. Он видел, словно наяву, огромную державу, гордую и сильную, никому не грозящую зря, но и никого не боящуюся, страну, в которой в изобилии всего, что только нужно, страну, которой люди гордятся и делают все возможное, чтобы вознести ее, да и самих себя, свой народ, еще выше.

– Прекрасная мечта, – кивнул попавший под очарование грез своего президента Скворцов, хоть и выросший в совсем иной стране, униженной и слабой, но мечтавший хотя бы дни свои закончить действительно в великой державе. – Я уверен, за вами пойдут многие, и они не устрашатся жертв, пожалуй, неизбежных, ради осуществления этой мечты.

– Даже коммунисты, те, кто казалось бы, должен первым подхватить эту мысль, колеблются, опасаясь каких-то последствий, – мрачно усмехнулся Швецов. – Они не против помечтать, как мы с тобой сейчас, Иван, но не готовы перейти от слов к делу. Вся их идеология, все их лозунги, это просто ширма, алая ширма, используя которую, их лидерам по-прежнему удается собирать многотысячные митинги, привлекая стариков, верящих в честность людей под красными знаменами. Мне почти не на кого опереться, и пока я тщетно ищу союзников, отпущенный мне срок истечет. У меня слишком мало времени, и нужно хотя бы дать пример, чтобы тот, кто сменит меня, не должен был начинать все с чистого листа, и двинулся бы указанным путем, довершив начатое. Но мне теперь все чаще кажется, что я не успею ничего совершить. Какие-то силы, таинственные и непонятные, равно изнутри и извне мешают мне, разрушая все планы и замыслы. И я боюсь оказаться слишком слабым, чтобы суметь преодолеть их.

Беспокойство действительно не оставляло Алексея уже долгое время, хотя он и не смог связно объяснить бы, чем оно вызвано. Просто за последние недели произошло слишком много событий, либо странных настолько, что не могли быть простой случайностью, либо, напротив, кажущихся вполне обычным совпадением, обычным настолько, что в случайность их, опять же, почти не верилось.

Все эти события, начиная от странного ультиматума арабов и заканчивая нападением на газопровод в России, и подземные нефтехранилища в кажущейся такой далекой Германии, сплетались в прочную нить, уверенно затягивающуюся петлей вокруг целой страны. И что будет дальше, что произойдет на завтра даже, а спустя хотя бы час, человек, ставший правителем этой страны не знал. Он не в состоянии был сейчас что-то предугадать, опередить события, поскольку не знал их закономерности, и мог лишь реагировать на случившееся, делая это, возможно и быстро, но все же недостаточно, чтобы не позволить материализоваться следующему звену этой не нити вовсе, а цепи. И неведение это было хуже всего.

Пытаясь унять волнение, тревогу, с которой все никак не удавалось справиться, Алексей отхлебнул чая. Ароматный напиток, с мятой и бергамотом, согревающей волной коснулся сердца, которые ныло, не унимаясь, уже много дней подряд, и президенту вдруг полегчало. Но, как оказалось, не его одного мучило беспокойство.