– Ты не понял, урод? – милиционер, возмущенный тем, что с ним спорит какой-то нетрезвый солдафон, упрямо выпятил челюсть. – Оба поедете в отделение, и лучше вам это сделать добровольно.

– Ты на кого наезжаешь? – спасенный Бурцевым сержант, в крови которого бурлил адреналин, смешанный, вероятно, с приличной дозой алкоголя, кажется, не различал милицейскую форму. – Да я таких как ты штабелями укладывал!

Если бы стражей порядка оказалось только двое, они, конечно, прорвались бы, но милиционеров было четверо, и, как оказалось, спецсредством под наименованием "палка резиновая" они владели очень даже неплохо. После короткой стычки, в которой обе стороны понесли некоторый ущерб в виде ушибов и иных не особо тяжких увечий, оба сержанта оказались сперва в "собачатнике" патрульной машины, затем в дежурной части и, наконец, в пропахшей мочой камере в недрах милицейского участка. Только там Олег узнал, что его товарища по несчастью зовут Вячеславом, и что он имеет честь служить в войсках спецназначения. Славе было немного стыдно за то, что он едва не поддался всего трем гражданским, и еще больший стыд он испытывал от осознания того, что не смог уйти от нетренированных, не нюхавших пороху столичных милиционеров.

– Да меня командир заставит в противогазе отжиматься, пока я в собственной блевотине не захлебнусь, – сокрушенно произнес, устроившись на нарах, спецназовец. – От пары мусоров не отбиться, это ж подумать надо! Не, Олежа, мне теперь точно трындец, если в часть вернусь, – невесело подытожил он.

Потянулись томительные часы ожидания, плавно переросшие в дни. Хотя оба сержанта даже в горячке боя не потеряли свои документы, их все рано задержали для выяснения личности, а учитывая, что они посмели оказать сопротивление при задержании, тремя сутками их пребывание в камере могло теперь и не ограничиться. Вот так орденоносцы, герои войны превратились в обычных зеков.

Олег понимал, что на выяснение личностей никак не могло уйти почти двое суток, ведь и нужно было только связаться с командованием их подразделений, или с московской комендатурой, где тоже знали о приезде группы офицеров с Кавказа. Ясно было, что милиционеры просто хотят поиздеваться над задержанными, и Бурцев внутренне уже согласился отсидеть трое суток, лишь бы этим месть стражей закона и ограничилась.

Звук шагов за мощной стальной дверью и грохот замка заставили сержантов встрепенуться, ожидая появления надзирателя. Бойцы, деятельные натуры, уже обдумали план побега, довольно быстро оценив уровень подготовки дежуривших в камерах предварительного заключения милиционеров, и решив, что нейтрализовать немногочисленную охрану им было бы вполне по силам. Разумеется, реализовывать этот замысел сержанты не собирались, хотя в первые минуты, движимые отчаянием и злостью, и могли бы решиться на это. Им, прошедшим настоящую войну с безжалостным противником, пара милицейских сержантов и младший лейтенант, старший смены, навряд ли смогли бы оказать серьезное сопротивление.

Чуть скрипнув петлями, тяжелая дверь с закрытым задвижкой оконцем распахнулась, но вместо привычного уже сержанта милиции на пороге появился ни кто иной, как майор Беркут.

– Подъем! – Командир спецназа, одетый в парадную форму, решительно шагнул в полутемную камеру, и задержанные сержанты при его появлении инстинктивно вскочили на ноги, приняв уставную стойку смирно. – Что, мать вашу, не надоело еще здесь сидеть?

Свирепый взгляд майора обжигал, словно пламя, став вдруг очень даже материальным. Олег невольно опустил взгляд.

– Товарищ майор… – спецназовец Слава попытался что-то сказать, но впечатавшийся ему в солнечное сплетение кулак командира вогнал все слова обратно в глотку. Пытаясь сделать вдох, сержант согнулся, с трудом сдерживая стоны.

– Кого я вижу, – усмехнулся Беркут, взглянув на Бурцева. Майор оценивающе окинул десантника взглядом, от которого не укрылась помятая форма с оторванными аксельбантами. – Что, сержант, пришел мой черед тебя из дерьма вытаскивать? Этого охламона, – майор указал на оправившегося от неожиданного удара Славу, – я еще поучу, когда вернемся в часть. С четырьмя гопниками не справился, засранец! Такому не в спецназ, в стройбат нужно идти. Тебя, сержант, учить не буду, не мой ты боец, но уж командиру твоему по-дружески скажу, пусть дрючит, как сам желает. Хотя, конечно, молодец ты, парень, не бросил в беде товарища по оружию, – Беркут усмехнулся, хотя правильнее его гримасу было назвать оскалом. – Мне в общих чертах рассказали, как дело было. Вот только ментов бить не стоило, а если уж начали, мать вашу, так всех надо было вырубить и валить, пока они не очухались. Ладно, все, – майор, не глядя на ошеломленных происходящим бойцов, направился к выходу: – Посидели, и будет.

– Ну что, товарищ майор, – младший лейтенант, начальник смены, ждал внезапно появившегося в отделении Беркута снаружи, хотя и из коридора он видел, как офицер воспитывает своих проштрафившихся солдат. – Забираете их с собой?

– Да, лейтенант, – Беркут, с трудом выяснивший, куда подевался его боец, не стал, придя в участок, сообщать о своей принадлежность к спецназу, то есть, фактически, к военной разведке, но и без этого сумел договориться со здешним начальством. Стоила ему эта беседа трех бутылок водки, предназначавшихся, как его клятвенно заверили оживившиеся при виде драгоценной влаги стражи закона, исключительно для компрессов побитому при задержании десантников патрульному.

– Ну, тогда доброго пути, – развел руками милиционер, при всем желании едва ли сумевший бы помешать майору увести из отделения своих людей, да и не осмелившийся бы это делать.

Выйдя из участка, Бурцев глубоко вдохнул, наслаждаясь весенними ароматами, пусть и были они сдобрены едкими выхлопными газами и запахом гнили, который распространяла вокруг себя мусорная свалка неподалеку. Все же по сравнению с вонью застарелой блевотины и мочи, которой приходилось дышать в камере, это были просто райские ароматы.

Лишь только покинув отделение милиции, старший сержант Олег Бурцев с некоторым удивлением узнал о нарастающем конфликте между Соединенными Штатами и Ираном, в который уже начали включаться соседние государства. В каждом выпуске новостей, следовавшим один за другим с интервалом менее тридцати минут по радио в маршрутном такси, в котором сержанты и майор, во избежание неприятностей не отходивший от них ни на шаг, ехали в гостиницу, где жили приглашенные в Кремль офицеры, обязательно упоминали о возможной новой войне в Заливе. Всякий раз утопление иранского катера и последовавшая за ним реакция причастных к этим событиям стран обрастали новыми и новыми подробностями, столь необычным, что в них явно виделись измышления репортеров и редакторов новостей.

Олег слушал взволнованные или, напротив, чрезмерно спокойные комментарии без особого интереса. Он привык к тому, что в мире постоянно хоть где-то идет война, и если это происходило вдали от родных границ, то все оно не стоило беспокойства. Люди от рождения готовы убивать себе подобных, и если это не касается тебя лично, твоих родных и близких, то нет нужды задумываться об этом. Не в силах одного человека изменить весь род людской, значит, нужно смириться с происходящим.

Старший сержант, видевший войну изнутри, не раз собиравший разорванных на куски товарищей, которым в бою повезло меньше, чем ему самому, вытаскивавший из взорванных бронемашин обгоревшие тела солдат, в отличие от большинства обывателей не любил пространные рассуждения о возможном развитии событий с обязательным сравнением возможностей сторон и взвешиванием их правоты. Это могли себе позволить люди, никогда не знавшие, что такое минометный обстрел, когда смерть с воем летит с небес, и нет возможности укрыться, как ни ввинчивай свое тело меж холодных камней, или снайперский огонь, когда ты вжимаешься в землю, точно зная, что каждое движение видит затаившийся в сотнях метров противник, выбирающий, выстрелить ли в голову или в грудь такой уязвимой жертве.