— Он убил старого герцога Гиза, — единственное, что он сделал ради самогосебя, и мне, говоря по правде, это понравилось больше всего. Мстить нужно, —заявил молодой Конде. А его двоюродный брат Генрих ответил:
— Я не выношу убийц, да господин адмирал и не убийца. Он только не остановилубийцу.
— А что говорит его совесть?
— Что тут есть разница. Совершить убийство мерзко, — возразил Генрих. —Подсылать убийц — недопустимо. Не удерживать их, пожалуй, можно, хотя не хотелбы я оказаться перед такой необходимостью. А все-таки следовало бы заставитькардинала Лотарингского вылакать полную бочку воды. Только он и его домвиноваты во всех несчастьях, постигших Францию. Они предают королевство в рукиФилиппа Испанского в надежде, что он посадит их на престол. Они одни вызывают кнам, протестантам, ненависть короля и народа. И они хотели убить Колиньи, онипервые начали, он только опередил их. Может быть, ему не надо было этоотрицать. Я лично верю, что господь оправдает его.
Конде заспорил, он думал не только об убийстве герцога Гиза, но и о своемотце, принесенном в жертву адмиралом и павшем под Жарнаком.
— Господин Колиньи не любил моего отца за то, что у него было слишком многолюбовниц, иначе он бы не погубил его. Но господин адмирал умеет договариватьсясо своей совестью, а ты, видно, учишься у него! — заявил юноша вызывающимтоном.
— Смерть твоего отца была необходима для победы истинной веры, — мягкопояснил Генрих.
— И для твоей тоже! С тех пор ты стал у нас первым среди принцев!
— Я был им и до того по праву рождения, — быстро и с внезапной резкостьюотозвался Генрих. — Увы, это бесполезно, если нет денег и есть могущественныевраги и к тому же сражаешься как беглец, которого стараются поймать. А что мыделаем, чтобы все это изменилось? Разве мы наступаем? Я — да! Двадцать пятогоиюня, — этого дня я никогда не забуду, — это был мой день и моя первая победа!Но разве я могу похваляться перед стариком моей первой победой?
— Да и схватка-то была пустячная. Адмирал ответил бы тебе, что хоть ты ипорезвился под Ла-Рошелью, а все же нам пришлось засесть в укреплениях иждать немцев. А когда рейтары наконец явились, помнишь, что было? — Голос Кондезвучал громко и гневно. — Тогда мы поспешили отправить как можно больше войсккоролеве Наваррской, чтобы они очистили ее страну от врагов. И теперь за эторасплачиваемся.
— Ничем ты не расплачиваешься, — сказал Генрих. — У тебя что ни день, тоновая девчонка.
— И у тебя тоже.
Оба подростка выпустили из рук поводья, остановились и в упор посмотрелидруг на друга. Конде даже погрозил кулаком. Но Генрих не обратил на этовнимания; напротив, вдруг обвил руками шею двоюродного брата и поцеловал его.При этом он подумал: «Немножко завистлив, немножко слаб, но по крайности все жене друг, а если нет, так должен стать другом!»
Обнял кузена и Конде. Когда они опустили руки, глаза у него были сухи, а уГенриха влажны.
Все же посылать войска в Беарн стоило, ведь они там побеждали. Господам вПариже придется над этим призадуматься, решил сын Жанны, мадам Екатерине тоже,пожалуй, станет душновато под ее шубой из старого жира. Мы стоим с большейчастью нашей армии в Пуату, на полпути к столице королевства, и мы его завоюемлюбой ценой! Вперед!
Оба потребовали свидания с адмиралом, и Колиньи принял их, хоть и труднобыло ему придать своим чертам выражение решимости и непоколебимого упования набога: уж слишком много ударов обрушил на него господь за последнее время!Однако старый протестант выказал себя твердым в несчастье, он знал, что емупредстоят суровые испытания. Ведь никому нет дела до того, какая тоскаовладевает им в иные часы ночи, когда он остается один и даже к всевышнему ужене находит пути. Все же он выслушал взволнованных подростков с полнымсамообладанием.
Двоюродный брат был необузданнее Генриха. Безо всяких учтивостей онпотребовал, чтобы Колиньи шел на Париж. Бросил ему упрек в робости за то, чтостарик не предпринимает решительных шагов, — осадил Пуатье, и ни с места, никаквзять его не может. Враг же этим пользуется и собирает свои силы.
Адмирал задумчиво смотрел на обоих, на того, кто кипел, и на того, кто молчаждал. Умудренный опытом, старец отлично понимал, чью именно волю и мысльвыражает этот юноша, потому и ответ свой обратил не к Конде, а к Наварре.Колиньи объяснил: позиции врага на пути к Парижу слишком сильны, и не остаетсяничего иного, как искать соединения с войсками, отосланными на юг; кроме того —тут он многозначительно поднял палец, — ему ведь надо позаботиться и обиноземцах: они должны получить свое жалованье. Иначе они сбегут. Сам он ужепожертвовал фамильными драгоценностями, не допустив, чтобы наемники самочиннодобывали себе вознаграждение. Но об этом он умолчал; христианину не подобаеткичиться своими жертвами, и человеку гордому также. Колиньи предоставилмолодому принцу Генриху, разглагольствовать и предъявлять ему незаслуженныеобвинения.
— Вы позволяете им грабить страну. Я, правда, молод, господин адмирал, ивоюю не так давно, как вы. Но я никогда не думал, что чужеземцы, вместо тогочтобы сражаться бок о бок с нами, будут жечь наши деревни и пытать нашихкрестьян, вымогая у них последние крохи. Деревенские жители убивают мародеровиз вашего войска, ибо это хищные звери, мы же расправляемся все ужаснее слюдьми, которые говорят на машем языке.
— Они не признают нашей веры, — отозвался протестант, трагическинасупившись. Генрих стиснул зубы, иначе у него вырвались бы слова — он с ужасомслышал, как они уже звучат у него в душе, — слова возмущения противрелигии.
— Не может быть, чтобы все это свершалось по воле божией! — воскликнулон.
Колиньи решительно отрезал:
— В чем воля божия, — это вы узнаете, мой принц, в конце похода. Но господьбог, видно, хочет еще сохранить меня для угодных ему деяний: стража опятьпоймала убийцу, подосланного ко мне Гизами.
Про себя он решил держать этого молодого критика как можно дальше. Передбитвой под Монконтуром, которую адмиралу опять было суждено проиграть, онотправил обоих принцев, ради их безопасности, в тыл, хотя один бушевал, адругой горько плакал. Потом снова появилась Жанна д’Альбре, и они стали держатьсовет. После нового поражения протестантское войско лишилось еще трех тысячсолдат, и не оставалось ничего другого, как отвести его на юг, не ожидая, чтобыего меньшая часть присоединилась к нему на севере.
Жанна, как обычно, привезла с собой своих пасторов. Она втайне совещалась сКолиньи, и после этих совещаний павший духом старик еще раз стал победителем.Ибо та внутренняя победа, которую мы одерживаем в своей душе, — это главное,военная победа идет за ней по пятам: так верила Жанна. После совещаний еепасторы запевали псалмы, а войско и его полководец чувствовали себя опятьблагочестивыми и сильными.
И вот войско двинулось форсированным маршем, и обе его разобщенные частидействительно соединились. Протестанты прошли через всю страну вплоть дографства Невер. И отсюда они стали угрожать Парижу. Двор сейчас же зашевелился.Колиньи еще продвигался вперед, а госпожа Екатерина и Жанна уже торговались.Войско еще наступало, а мир был уже подписан, и лишь тогда оно остановилось.Этим договором протестантам была дана свобода вероисповедания.
Генрих радовался вместе с матерью: он видел, что она счастлива. И даже самчувствовал себя счастливым, пока ни о чем не задумывался. Однако во времянаступления он заболел, ему пришлось застрять в каком-то городе, и тут, надосуге, он припомнил все ужасы этой войны и навсегда запечатлел их в своейпамяти. А может быть, он и заболел от злодейств, совершенных протестантскимвойском, как некогда свалился как будто в оспе лишь потому, что его принуждалисделаться католиком.
Генрих не скрыл от адмирала мучивших его сомнений. Он сказал:
— Господин адмирал, вы и вправду верите, будто свободу совести можнопредписать всякими соглашениями и постановлениями? Вы великий полководец, выушли от врага и угрожали королю Франции в его столице. А народ в техпровинциях, куда мы принесли бедствия войны, все равно будет твердить омятежниках, которых называют гугенотами, и не даст нам спокойно молиться там,где мы только что грабили и убивали.