— Молчите, сир! Но когда вы в один прекрасный день въедете в столицу вашегокоролевства, не забудьте поднять взор к одному из балконов. Вот и все, этогодостаточно.
— Вы въедете в столицу вместе со мной, мадам.
— Разве это может быть? — спросила она, замирая от волнения, ибо — увы! —когда забьется сердце, разум умолкает.
— Вы будете моей королевой. — Тут он торжественно поднялся и посмотрелвокруг, словно ища свидетелей, хотя их было поблизости немало. И действительно,из кустов вышли его люди, а вдали показались спутники графини. И вдруг лицокороля омрачилось, он топнул ногой и резким тоном воскликнул:
— А кто меня выдал моим врагам? Но они не поймали меня, им удалось захватитьтолько моего слугу? Я знаю, кто! Покойная королева Наваррская!
Он так ненавидел Марго, что называл ее покойницей. Она его покинула,укрепилась в городе Ажене и там умышляла его гибель. Он желал ей того же.Стоявшая перед ним графиня испугалась: она увидела стихийное кипение чувств. «Ачто я для него? Совсем чужая. Что останется после меня? Его письма — толькослова, да и те он говорит самому себе. Лишь тот, кто одинок, обращается к своеймузе». На миг графине точно открылось будущее: она увидела бесконечные обиды,он вечно будет обманывать ее, никогда не женится, в конце концов начнет дажестыдиться своей подруги, ибо фигура ее расплывется, на коже появятся пятна… Номгновение промчалось — вот она уже снова ни о чем не догадывается. Грянулибарабаны, и появился полк.
Разделенный надвое, быстрым шагом, легким и бодрым, он вышел из-за рощи, нашироком лугу обе половины соединились и сомкнули ряды. Офицеры доложилиграфине, что ее полк прибыл. А она, словно приглашая короля принять этот дар,слегка присела, подобрав свое длинное платье. Он взял ее за кончики пальцев,приподнял их и подвел даму к выстроившимся во фронт солдатам. Тут она опятьсклонилась перед ним, и на этот раз очень низко; затем воскликнула — и голос еезвонко прокатился над головами двух тысяч солдат:
— Вы служите королю Наваррскому!
Король поцеловал руку графине Грамон. Он приказал знаменосцу выйти вперед, ак ней обратился с просьбой освятить знамя. Она сделала это и прижала тяжелыйзатканный шелк к своему прекрасному лицу. Затем король Наваррский один прошелпо рядам, он схватывал то одного, то другого солдата за куртку, узнавал их ивдруг кого-нибудь обнимал: этот уже служил ему. И всем хотелось услышать то,что он говорит каждому из них; наконец он обратился ко всем.
— И я и вы, — заявил он, — сейчас белые да чистые, как новорожденные, нодолго такими не останемся. Наше военное звание требует, чтобы мы были сплошьпорох и кровь. Целым и невредимым остается только тот, кто хорошо мне будетслужить и не отступит от меня даже на длину алебарды. Я всегда умел справлятьсяс лентяями. Тесен путь к спасению, но нас ведет за руку господь…
Так говорил король Наваррский, обращаясь к двум тысячам своих новых солдат,а они верили каждому его слову. Тут же грянули барабаны, колыхнулось знамя, ион вскочил на коня. У него уже не было времени подставить руку графине, чтобыона, опершись на нее ногой, тоже могла сесть в седло. Она села сама и помчаласьвпереди своих придворных дам и кавалеров.
Генрих не посмотрел ей вслед: у него был свой полк.
Во весь опор
Едва достиг он со своим полком большой дороги, как вдали на ней заклубиласьпыль; что могло там быть, кроме врага? Уже доносился топот копыт. Генрих велелсвоим солдатам залечь во рву, а часть спрятал в лесу, пока не выяснится, накого придется нападать. Между тем из желтых облаков пыли уже вынырнули первыевсадники; сейчас они будут здесь. Вперед! Генрих и его дворяне ставят конейпоперек дороги и хватают скачущих за поводья. От толчка один вылетает из седлаи, уже валяясь под копытами, кричит в великой тревоге:
— Король Франции!
В это мгновение облако пыли оседает, и из его недр появляется то, что онаскрывала: карета, запряженная шестеркой, форейторы, конвой, свита — поезднесется во весь опор. Генрих уже не успевает очистить дорогу, и карета,покачнувшись, вдруг останавливается. Кучер осадил лошадей, они дрожат, а онбранится, всадники приподнимаются на стременах, иные размахивают оружием.
— Мы друзья, господа! — кричит Генрих; он указывает на ров и на рощу.— Я привел с собою целый полк, чтобы охранять короля!
— Вот дьявол, оказывается, он поджидал нас! — Они растерянно переглянулись ирасступились перед ним. — Мы скачем от Парижа без передышки, никто не мог насобогнать, разве что на крыльях!
Генрих спешился, подошел к окну кареты и снял шляпу. Стекло занесло пылью, иего не открыли. Никто из слуг, стоявших поблизости, и не подумал о том, чтобыраспахнуть перед королем Наваррским дверцу кареты. Но так как все былиизумлены, то воцарилась тишина. Генрих и сам затаил дыхание. И он услышал средиполного безмолвия, что происходит за пыльным стеклом окна. Он услышал, чтокороль судорожно рыдает.
Очень многое пронеслось при этом в памяти Генриха, очень многое. Но лицоничего не отразило, он сел в седло и поднял руку. Поезд тронулся — карета,запряженная шестеркой, форейторы, конвой, арьергард, а также полк Наварры;солдаты двинулись быстрым шагом, легко и бедро. Они не отставали и пешком, ибокоролевский поезд уже не мчался. Все это было очень похоже на бегство, какбудто король Франции без оглядки бежал из своей столицы в самую — своюотдаленную провинцию. Именно так оно и было, и, как ни был Генрих поражен, онвсе понял: «Куда же король едет? Ко мне? Неужели дело дошло до того, что он уменя ищет защиты? Но я сделаю так, что ты никогда об этом не пожалеешь, ГенрихВалуа», — думал Генрих Наваррский, ибо в подобных случаях бывал он сердцемжалостлив и благороден.
Когда они достигли города, уже наступил вечер. Стража у ворот не знала, ктосидит в карете, а жители, смотревшие в окна, едва ли могли разобратьчто-нибудь, так как было темно. Карета и войско двигались во мраке, а еслипопадался висевший над улицей фонарь, король Наваррский посылал кого-нибудьвперед, чтобы его потушили. Возле ратуши он дал знак остановиться. Не успел онсойти с коня, как дверца кареты отворилась. Король вышел: он тут же обнялсвоего кузена и зятя, но молча, не заговорил и потом. Сильнее, чем он этосознавал, жаждал король обнять отпрыска своего дома, хотя бы в двадцать первомколене.
Короля раздражало все вокруг — здания и войска, занимавшие площадь и улицу.Из дома вынесли лампу, и Генрих заметил на лице короля испуг и зарождающеесянедоверие: — Я хочу видеть маршала де Матиньона, — сказал король. Он вспомнил,что должен поддерживать не губернатора, а его заместителя. Нельзя отступать отзаученного плана!
— Сир! Его сейчас нет в Бордо, и гарнизон его крепости нас так сразу невпустит. А в ратуше я дома: Ваше величество здесь будут в безопасности, и васпримут хорошо.
Услышав столь легкомысленные слова, сказанные его зятем и кузеном, корольнахмурился еще больше. Он чуял в этом какой-то умысел и подвох и был отчастиправ; ибо по пути сюда Генрих, несмотря на благородство и чуткость сердца,тщательно обдумывал, где и как лучше всего завладеть этим Валуа. И решил, что,пожалуй, удобнее в ратуше, ибо там всем управлял его друг Монтень. Следуяглазами за взглядом короля, Генрих воскликнул:
— У моего полка одна цель — охранять ваше величество!
А король надменно ответил:
— У меня у самого есть полки.
— Ваши конники, сир, под командой — маршала де Матиньона рассыпались погорам и долинам, чтобы сразиться с моими.
Король вздрогнул. Он понял, что попал в западню. А Генрих, увидев это,почувствовал к нему сострадание; быстро наклонился он к королю и настойчивопрошептал ему на ухо: — Генрих Валуа, зачем же ты приехал? Доверься мне!
На лице несчастного короля отразилось некоторое облегчение: — Пусть твоивойска уйдут отсюда, — потребовал король также шепотом, и Генрих немедленноотдал приказ, чтобы они удалились; но для офицеров добавил: пусть полк остаетсяв городе, отрежет его от крепости и будет готов отразить нападение врага.Валуа, мы не уверены друг в друге. Он был счастлив доложить: