— Брат родной.

— Вот как. А лошади, которых в конюшню поставили, чьи?

— Были казачьи, станут монастырскими, а покамест я за них перед братом в ответе.

— По нашим сведениям, эти лошади… приобретены сомнительным образом. Придется кое-что тут проверить… Вы, что ж, прямо из Области Войска Донского следуете?

— Так точно, прямохонько оттуда.

— У кого же эти кони приобретены и на каких условиях?

— Кто продавал — тот знает. А до других — это не касаемо.

— Ого! Ну нас-то, положим, все «касаемо»… Где-то, значит, фронт переходили! Оружие имеете?

— Двустволка в санках валяется, с охоты нечищеная, иного оружия нету. А что до фронта… Какой там фронт! В одной станице красные, в другой — белые, в третьей и вовсе не разберешь, какого колера казачки. Чего ж такой фронт не перейти? Окопов, проволоки, часовых покамест незаметно. А степь — она широкая.

— Оружия, говорите, нету? Проверим! Дело служебное. Сабурин, Букетов — просмотрите. Карманы и верхнюю одежду.

Один из подчиненных бегло обыскал Сашку, другой ощупал и встряхнул на вешалке его казакин и полушубок. Все трое отошли в угол посовещаться вполголоса.

Сашка погладил Макара по голове.

— Не робей! Ишь как напужался. Нешто взрослые сделают худо такому мальцу?

А старик дед Павел, молча наблюдавший всю сцену с печи, наклонился к Сашке и что-то прошептал ему на ухо. Сашка явно удивился… Мальчик, чуть оправившись от испуга, отважился приподнять голову и поглядеть внимательнее на начальника чекистов.

Странно! Лицо начальника изменилось, когда он прикрыл рукой свою бородку и поправил усы. На них легла тень от лампы, почернила их. Скошенный уголок тени превратил растрепанные усы в маленькие, четко подстриженные… Макар где-то видел это лицо без бороды, с черными усиками под носом. Уголки с кантами… Старый полковник Зуров, только сильно помолодевший!.. Одно лицо! Да и голос начальника чекистов сильно похож на дядюшкин.

…Ясно припомнилась ночь, полковничий стол и голос человека, только что положившего телефонную трубку:

«Значит, матушка твоя и Борис Сергеевич остались на Нижнем Острове, в шалаше?..»

Почти тот же самый голос раздался и сейчас:

— Вот что! Есть у нас особый разговор к Александру Овчинникову. Эй, хозяин! Может, и для незваных гостей бутылочку найдешь? Самогонку-то варишь? Сказать, где аппарат прячешь?

— Этим не занимаемся, а поставить — отчего же, можно! Артамоша, поищи-ка там!

Новые гости скинули шинели, уселись за стол. Начальник, уже без тужурки, посадил Овчинникова рядом с собой.

— Давай-ка мировую выпьем. Парень ты, видно, хват. Скажи мне прямо: вот с этих коней, что ты провожаешь, много ли тебе самому прибыли останется? Сколько заработаешь?

Сашка пожал плечами.

— Моего тут интересу, прямо сказать, немного.

Начальник весело засмеялся.

— Это, брат, я сразу смекнул. А теперь спрашиваю: хочешь ты один всю выгоду, весь барыш получить? И еще хороший подарок в придачу взять?

Овчинников глуповато ухмыльнулся и развел руками.

— Как не хотеть? Только казна монастырская скуповата, а брат Иван — того прижимистее. Где ж я могу к своему интересу прийти? Пустые слова! Деньги Иван возьмет, коней — монастырь. А мне — куртаж да выпивка. Весь интерес!

— Понимаешь, Овчинников, у нас есть военное задание, государственное — перейти фронт в расположение противника, в тыл белым армиям. Требуется нам бывалый проводник, такой, как ты. Мы тебе и предлагаем: выведи нас хоть на Дон, хоть на Каму, к белым. Поедем верхами, на этих твоих конях. У монастыря мы их отберем, теперь кавалерийские кони считаются имуществом военным, подлежат изъятию с возмещением… после войны. Просто удивительно, как их у тебя по дороге не конфисковали!

— Да уж мы знаем, как проехать. Не впервой.

— Такой удалец нам и нужен. Как прибудем на место — коней тебе вернем. Делай с ними что хочешь. Хоть монастырю верни, хоть продай для своего интереса. Сразу на ноги станешь. И брат тобой помыкать больше не сможет.

— Если мы теперь коней монастырю не представим — мораль на нас падет. На меня и на брата Ивана. Задаток брали. Мне — позор, брату — разорение. Потому несогласный я. А то бы поехал с вами, знамо дело.

— Скажи, а в Пермские леса ты пути-дорожки знаешь? Сумел бы провести нас туда так, чтобы… словом, не через людные места?

— Мы людными местами и не ездим. Под Пермь я прошлый раз подавался, большую партию оттуда пригнал. Каждую деревню, каждую тропу знаю. Да только не могу! Брату — раззор!

— Что ты заладил: брат, брат! Нечего время на болтовню терять. Перед монастырем и перед братом мы тебя оправдаем, расписку с божьих слуг возьмем, чтобы молчали про этих коней. Чья тебе расписка надобна: игуменьи, келаря, матери-казначеи?

— Да больше отец-протоиерей с нами дела имел. Он в конях поболе игуменьи смыслит. У него и задаток брали.

— Вот и отлично. Сейчас прямо к нему и махнете! Расписку с него вытребуете, чтобы перед братом тебе чистому остаться. С тобою вместе двоих своих молодцов пошлю. Вернетесь с распиской отца Николая — и в дорогу! Завтра же! На Каму. К Пермским лесам…

— Эх, граждане, — словно размечтался вслух Сашка Овчинников. — За таких коней и золотишком получить можно, не керенками такие пахнут! Не против я с вами на Каму податься. А кони точно ли моими останутся?

— А то чьими же? Выходит, по рукам?

Военные, встав из-за стола, опять пошептались.

Один, видно, в чем-то не соглашался с начальником. Макар уловил фразу: «Не напрасно ли распыляем силы?» Этот военный был не первой молодости, с живым, нервным, уже слегка отечным лицом, двигался торопливо, кривил губы при разговоре. Начальнику пришлось даже слегка голос повысить:

— Вечные препирательства, товарищ Сабурин! Даю вам с Букетовом ровно… — он глянул на ручные часы, — семь часов на поездку в Яшму с Овчинниковым. Заложи-ка, Александр, парочку своих гнедых. Остальных мы покараулим до твоего возвращения сюда. Ну хлопните по стакашку на дорогу!

— Что ж, — сказал Сашка, выкушав «посошок», — не прочь я на своих слетать. Артамоша, заложи там любую пару. За два часа в Яшме будем, а утречком снова свидимся. Ждите!

Сашка скосил глаза на миску с остывшими щами. Марфа поняла, подхватила миску, сняла со стены полотенце. Сашка стал прощаться с дедом и мимоходом шепнул Макару:

— Не бойся! Эти тебя не обидят!

Марфа повозилась в сенях с миской и внесла в горницу нечто завернутое в кусок влажной газетной бумаги.

— Мясца на дорожку я вам из щец вынула, Александр Васильевич! Дорожкой пригодится, покушаете!

— Давай, давай, хозяюшка, от гостинца грех отказываться! — И Сашка небрежно пихнул сверток в карман полушубка, наброшенного на плечи поверх зеленого казакина вместо тулупа.

У Макара сердце колотилось так, будто с каждым толчком грудь его наливалась горячей кровью. Замысла Сашки он не понимал. Ведь помирился же тот с этими военными, кто бы они ни были? Зачем же тайком берет наган, вынутый Марфой из щей?

На дворе Сашка уже разбирал вожжи, два конвоира с винтовками усаживались в санках за его спиной. Начальник подошел к санкам.

— Одно помни, Александр Овчинников! Я тебе верю и остаюсь ждать твоего возвращения. Но при малейшей хитрости или обмане первая пуля будет тебе. И не одна — сразу две!

— Эх, начальник! — обиделся Сашка. — Хуже-то ничего на дорожку не пожелаешь? Лишь бы поп Николай не заупрямился насчет документа — тогда как, а?

— Вот уж на этот счет не тревожься! — крикнул начальник. — Выдаст все, что потребуем!

Макарка и опомниться не успел, как санки исчезли. Только снег взвихрился за легким возком.

Во дворе Макар разглядел еще одни розвальни, на которых чекисты прибыли в трактир. Они — тоже в виде легкой берестяной лодки на широком вощеном полозе, как монастырские. Значит, тоже рассчитаны на Козлихинское болото?.. И еще одно неожиданное открытие сделал Макар во дворе: у четвертого чекиста, что оставался все это время наружным караульщиком, оказался картавый говор с польским акцентом. Тоже знакомый: не этот ли поляк-прапорщик вел его по ярославскому откосу к особняку Зборовичей? И откликается на имя Владек! Жаль, что этим открытием не успел поделиться с Сашкой.