— Это и выговорить нелегко. Союзники… нас предали. Ярославская операция оказалась преждевременной и потому… изолированной. Борис Викторович Савинков лично поручил мне сообщить отцу и Александру Петровичу Перхурову, что… никаких иностранных судов в Архангельске нет! Десант, обещанный союзниками к 8 июля, не прибыл! Поддержать нас поэтому некому… Что с вами, пан Здислав?

Капитан Зуров привскочил со стула, потому что потрясенный известием инженер Зборович, патриот белого Ярославля, лишился чувств.

…В этот же вечер отец и сын Зуровы впервые за долгие месяцы разлуки оказались с глазу на глаз в своем старом доме. Озабоченный Зуров-отец пришел прямо с военного совета. Участвовали в нем генералы Карпов, Афанасьев и Гоппер, полковники Ливенцов и Зуров. Обсуждали некое отчаянное решение. Но пока Зуровы, старший и младший, обменивались новостями личного порядка.

— Знаешь, Паша, кого нынче похоронили? Помнишь Коновальцева?

— Твоего управляющего или его сына? Росли вместе…

— Сына. Николку. Смелый был офицерик. Так и не повидался напоследок с отцом. В начале событий я послал Коновальцева-старшего по нашим делам. Он привез из Яшмы того юношу, Макарушку Владимирова, по моему распоряжению; сейчас прячутся в бакенной, на том берегу. Теперь велю им податься назад в Яшму. Обстоятельства переменятся — вернем снова.

— Мне сдается, папа, напрасно ты их сюда и вызывал.

— Французы подвели! Были надежды, что совдепия вот-вот рухнет. Потому и хотелось мальчишку под рукой иметь. Как-никак «владелец» нашего имения…

— Конечно, глаз за ним нужен, Коновальцев должен все время держать его под надзором… Что решил нынче военный совет, папа?

— Понимаешь, положение труднее час от часу. Если изолированно держаться в городе — сомнут. И вот Александр Петрович предложил план. Мы приняли. Остается… выполнить!

Капитан и полковник видели в стенном зеркале свои отражения. Собеседники, отец и сын, были очень похожи, только пятидесятилетний полковник отяжелел и стал седым, капитан же в свои двадцать пять был строен и интересен. Пробираясь в осажденный Ярославль, он сбрил офицерские усики и выглядел прямо юнцом. Вместе с тем в лице было что-то резкое и жесткое, лишь отчасти смягченное цветущим возрастом и красивым оттенком ухоженной кожи.

— План таков, Паша: создаем отряд человек в 50, самых надежных и решительных. Только офицеры. Лучшие, конечно. Может быть, пристегнем для видимости какого-нибудь социалиста из меньшевиков, но с ними масса хлопот и мороки, народ же слушается их слабовато… Во главе отряда станет Перхуров. Мы сами предложили ему.

— Кто же будет командовать обороной здесь, в городе?

— Очевидно, генерал Карпов. Позиции отличные, тут кто хочет удержится, пока боеприпасы есть. Но их уже маловато, посему одной обороной мы свои войска не выручим… Итак, Перхуров с группой прорыва выйдет красным в тыл, на оперативный простор. Поднимет крестьян в северной и восточной частях уезда. Отряд станет ядром для образования белого партизанского движения во всей губернии и шире. Понимаешь, эдакая Поволжская Вандея! Силами крестьянской Вандеи мы выручим блокированные в Ярославле войска, соединимся с чехословаками либо с союзниками на Севере. Вот, Паша… Как тебе нравится перхуровский план?

— Знаешь, папа, если бы я сомневался в Александре Петровиче, то назвал бы всю затею авантюрой с целью выйти сухим из воды. По сути, это же дезер…

Полковник предостерегающе поднял руку.

— Не договаривай, Паша! Дело, разумеется, несколько щекотливое, но иного выхода нет. Лучше какое-нибудь решение, чем никакого. Как ни говори, даже при частичном успехе сохранится некий офицерский костяк. Знаешь, как в народе говорилось раньше: были бы кости целы, а мясо нарастет! Но ты не думай, будто я считаю шансы плана низкими. Уж кого-кого, а Александра Петровича мужички послушают!

Капитан Зуров только вздохнул. Ему вспомнились ночлеги по деревням… Какими словесами честили мужички организаторов заговора в Ярославле! Чтобы из этих красных крестьян можно было бы навербовать сторонников белого мятежа?

— Когда намечен прорыв?

— Очевидно, послезавтра на рассвете. Вот только как погода?.. Туман бы! Тем временем все подготовим. Перхуров сам взялся обеспечить деньги из банка. Управляющий один миллион уже выдал, обещал дать еще полтора. Больше нету в сейфах, говорит…[2] Стельцов обеспечит боеприпасы и оружие. Ради секретности придется на несколько часов сосредоточить припасы здесь, в подвале особняка.

— Решено ли, где прорываться? Огонь на всех участках плотнее час от часу.

Полковник понизил голос до шепота, словно его могли подслушать:

— Перхуров рассчитывает прорваться… пароходом. Завтрашний день — на подготовку, а утром 17-го… Потому-то и нужен… туман поплотнее!

— Значит, вниз по матушке, по Волге?

— Нет, не вниз, а вверх по матушке…

Днем 16 июля немало офицеров разного возраста и разных рангов являлись в особняк Зборовича, оставляли тяжелые свертки и мешки в маленьком дворике, а подпоручик Стельцов с прапорщиком Владеком Зборовичем уносили их в подвал особняка.

После полудня сам полковник Георгий Павлович Зуров пришел в особняк со странной ношей, завернутой в старый плащ. Следом с таким же узлом протиснулся в дверь офицер в форме военного врача, отрекомендовался доктором Пантелеевым и тут же откланялся.

Особняк стал неузнаваем. Верхний этаж почти снесло снарядами. Окна всюду выбиты, несмотря на защитные мешки. В залах, когда не жгли свечей, стоял подвальный мрак. Никто не убирал комнат, в них сделалось тесновато — лишившиеся крова друзья искали приют в полуразрушенном особняке…

Свертки, доставленные сюда полковником Зуровым и доктором Пантелеевым, содержали нечто особенно ценное: личное оружие генералов и полковников перхуровской армии. Идя на опасное дело, решили закопать это оружие, слишком дорогое и нарядное, чтобы им драться, и слишком почетное, чтобы бросить на произвол судьбы.

В гостиной подпоручик Стельцов шушукался с пани Барковской. Она пошла к роялю, а подпоручик стал счищать обрывком портьеры мусор с крышки инструмента. От этого в гостиной поднялось такое облако пыли, что полковник Зуров закашлялся.

Он ждал сына Павла с позиций. Они условились встретиться здесь, а передвижение по улицам стало смертельно опасным — красные артиллеристы наращивали огонь на подавление. Два бронепоезда и десятки батарей били по городу. Никак не верилось, что еще так недавно по Волжской набережной мог проехать с шиком автомобиль «непир»!..

Павел Зуров нес с позиций взрывчатку для накладных зарядов — запас для партизанских действий. Поклажа не из приятных, если пробираться под таким обстрелом! Приготовления Стельцова у рояля раздражали полковника, он курил папиросу за папиросой… Наконец капитал Зуров, невредимый, появился в гостиной. Стельцов тотчас снес в подвал увесистый, двухпудовый рюкзак капитана. Затем трое младших офицеров — Павел Зуров, Михаил Стельцов и Владек Зборович — вышли во двор закапывать генеральское оружие. Нижнему чину такую операцию не поручишь!

Из-за грохота обстрела приходилось объясняться жестами или кричать. Офицеры с лопатами дошли до каменной ограды с решеткой. Она отделяла двор от сада, тенистого и красивого даже сейчас! Старые липы и две серебристо-синие ели то и дело вздрагивали от разрывов, а под самой оградой зияла свежая воронка: фугасный снаряд выметнул землю из-под куста сирени. Обломанные ветки клонились над воронкой, будто хотели прикрыть ее. На острия чугунной решетки взрывом забросило целый кустик пионов, и крупные алые цветы свешивались оттуда.

Втроем подтащили «к яме жестяное корыто с пушечным салом, заранее припасенным. Зуров развернул свертки. Великолепные эфесы шашек и сабель с золотыми насечками и узорами на ножнах блеснули на солнышке. Сабельные эфесы с дужками, рукояти шашек без дужек, металлические ножны сабель, кожаные — шашек, лучшие клинки мира, способные рассечь шелковый платочек в воздухе… со всем этим богатством приходилось торопливо прощаться! Офицеры извлекали сверкающие клинки, окунали благородную сталь в пушечное сало, вкладывали клинки назад в тесные темницы ножен и погружали сабли в густую смазку. Затем осторожно опустили корыто на дно воронки, прикрыли сверху промасленной бумагой и двумя слоями досок крест-накрест — в таком виде оружие могло пролежать в земле десятилетия!