Менее всего княгине Марии Алексеевне хотелось приобретать незаслуженную репутацию коварной женщины, устраивающей дуэли между поклонниками. Понимая, что любимый ею Михаил Лермонтов не рвется к прочному союзу, она предпочла уйти в московское затворничество. В марте 1840 года она писала А. Д. Блудовой: "Вы знаете, моя дорогая, нет большего позора для женщины, чем низкие домыслы о ней со стороны тех, кто ее знает. Но если женщина слишком горда, она часто предпочитает склонить свою голову перед гнусной клеветой, нежели оказать честь этим клевещущим на нее людям, представляя им доказательства своей чистоты…"
Верно же писал про нее Лермонтов:
Всё понимал Михаил Юрьевич, но… заехал по пути на Кавказ к Марии попрощаться, написал чудесные стихи и умчался подальше, боясь связывать себя женитьбой…
Но вернемся к самой дуэли с Барантом. После дуэли Михаил Лермонтов поехал к своему издателю Краевскому, где и обмыл рану. Он был энергичен, в веселом настроении, много шутил. Что уж там таилось в душе его — неизвестно. Слухи о такой громкой дуэли быстро разнеслись по всему городу. Полковой командир Лермонтова генерал-майор Плаутин вынужден был потребовать у своего офицера, к которому относился всегда одобрительно, ясных и подробных объяснений. Михаил Юрьевич подробно отчитался своему командиру:
"Ваше превосходительство, милостивый государь! Получив от вашего превосходительства приказание объяснить вам обстоятельства поединка моего с господином Барантом, честь имею донести вашему превосходительству, что 16 февраля, на бале у графини Лаваль, господин Барант стал требовать у меня объяснения насчет будто мною сказанного. Я отвечал, что все ему переданное несправедливо; но так как он был этим недоволен, то я прибавил, что дальнейшего объяснения давать ему не намерен. На колкий его ответ я возразил такою же колкостью, на что он сказал, что если б находился в своем отечестве, то знал бы, как кончить это дело. Тогда я отвечал, что в России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и что мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно. Он меня вызвал, условились и расстались. 18 числа в воскресенье, в 12 часов утра, съехались мы за Черною речкою на Парголовской дороге. Его секундантом был француз, которого имени я не помню и которого никогда до сего не видел. Так как господин Барант почитал себя обиженным, то я предоставил ему выбор оружия. Он избрал шпаги, но с нами были также и пистолеты. Едва успели мы скрестить шпаги, как у моей конец переломился, а он слегка оцарапал (мне) грудь. Тогда взяли мы пистолеты. Мы должны были стрелять вместе, но я немного опоздал. Он дал промах, а я выстрелил уже в сторону. После сего он подал мне руку, и мы разошлись. Вот, ваше превосходительство, подробный отчет всего случившегося между нами. С истинной преданностью честь имею пребыть вашего превосходительства покорнейший слуга
Михаил Лермонтов".
Плаутин был удовлетворен объяснением. Казалось, дуэль не будет иметь последствий.
И все же 10 марта 1840 года Лермонтов был арестован и посажен в ордонанс-гауз, где содержали подсудимых офицеров. Как пишет Аким Шан-Гирей: "История эта оставалась довольно долго без последствий, Лермонтов по-прежнему продолжал выезжать в свет и ухаживать за своей княгиней; наконец, одна неосторожная барышня Б… (очевидно, Бахерахт. — В. Б.) вероятно, без всякого умысла, придала происшествию достаточную гласность в очень высоком месте, вследствие чего приказом по гвардейскому корпусу поручик лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтов за поединок был предан военному суду с содержанием под арестом, и в понедельник на Страстной неделе получил казенную квартиру в третьем этаже… петербургского Ордонанс-гауза, где и пробыл недели две, а оттуда перемещен на арсенальную гауптвахту, что на Литейной…"
Думаю, ожесточение властей против Лермонтова началось после дружной атаки всего семейства де Барантов на Бенкендорфа и Нессельроде. Они чрезвычайно испугались повторной дуэли, предложенной Лермонтовым Эрнесту де Баранту во время встречи на гауптвахте. Никого не интересовало, что встреча была обусловлена громкими заверениями Баранта о том, что Лермонтов лжет, уверяя, что стрелял осознанно в сторону. Это уже была не стычка двух молодых забияк, а столкновение двух держав, и для сглаживания русско-французских отношений Нессельроде и Бенкендорф сделали всё, чтобы удалить Михаила Лермонтова из Петербурга.
В показаниях на суде Михаилом Лермонтовым написано: "Я спросил его: правда ли, что он недоволен моим показанием? Он отвечал: "Точно, и не знаю, почему вы говорите, что стреляли, не целя, на воздух". Тогда я отвечал, что говорил это по двум причинам. Во-первых, потому, что это правда, во-вторых, потому, что я не вижу нужды скрывать вещь, которая не должна быть ему неприятна, а мне может служить в пользу; но что если он недоволен этим моим объяснением, то когда я буду освобожден и когда он возвратится, то я готов буду вторично с ним стреляться, если он этого пожелает. После сего г. Барант, отвечав мне, что он драться не желает, ибо совершенно удовлетворен моим объяснением, уехал".
Я вполне согласен со всеми характеристиками Корфа, в том числе и о Лермонтове, как о лучшем поэте, и его расстановкой всех сил. Больше всего мне жалко в этой истории княгиню Марию Щербатову, которая мне виделась бы лучшей женой для Лермонтова из всех женщин, окружавших его. И какой стойкий характер: гибель мужа, гибель сына, потеря любимого человека, полное обнищание, и никаких упреков. После дуэли она переехала в Москву, и, уезжая на Кавказ через свою любимую Москву, Михаил Лермонтов побывал у нее, но уже с прощальным визитом. Разве что посвятил ей замечательное стихотворение:
"Сквозь слезы смеется. Любит Лермонтова", — записал в своем дневнике А. И. Тургенев, посетив княгиню уже в Москве. Многие уверяют, что и Михаил Лермонтов тоже испытывал к княгине самые серьезные чувства. Что же помешало ему распорядиться ими?
Удивляет и то, что многие лермонтоведы нигде не упоминают госпожу Бахерахт, сосредоточиваясь на княгине Щербатовой, как якобы главной причине дуэли. Неужели гамбургского посланника боятся обидеть?
И в ордонанс-гаузе, и позже на Арсенальной гауптвахте поэт не сидел без дела. Он писал на всех попавшихся ему обрывках бумаги, не было бумаги, писал прямо на стене. Среди написанных и уцелевших для истории стихов "Соседка" (1840), посвященное дочери сторожа ордонанс-гауза: