А тут на седьмом участке невесть от чего возник пожар. Сгорели столярные изделия, которые поступили для оборудования уже подведенного под крышу будущего моторного цеха. По этому случаю на строительство приехали сотрудники ГПУ. Разбирались, искали и, прихватив с собой тех, кто отвечал за охрану объекта, уехали. Скворцов и на сей раз остался в тени.
В декабре тридцать седьмого года — в день празднования Дня Конституции — руками верных подручных, братьев Иворовских, кулацких сынков, бежавших из ссылки и забившихся в эти дальние уральские края, был открыт вентиль цистерны с серной кислотой. Опять вспыхнул пожар. Пылала, казалось, даже земля. Пламя перебросилось на стоявшую неподалеку емкость с дизельным топливом. Снасти почти ничего не удалось. Двое из тушивших пожар — молодые супруги Светловы — получили серьезные ожоги и вскоре скончались. Их торжественно похоронили. На траурном митинге выступающие слали проклятия империалистам, их посыльным — врагам народа, призывали к бдительности. Говорил речь и старый кадровый рабочий строительства Скворцов. Он тоже слал проклятия и призывал к бдительности. А вскоре органы ГПУ, по анонимному письму Игната, арестовали зазевавшегося сторожа сгоревших цистерн — потомственного уральца — за «содействие врагам народа». Позже были арестованы заведующий технической конторой и диспетчер. Это уже не входило в планы и расчеты Игната. Он струхнул основательно: чем черт не шутит. А вдруг диспетчер расскажет на допросах о недавнем разговоре с Игнатом о том, что эту стройку он, Скворцов, считает ненужной, что она «у черта на куличках», что только зря народ сюда согнали в эти богом забытые и людьми проклятые края. Что тогда?
Обошлось...
Спустя некоторое время Скворцов попытался привлечь для своих дел кондуктора, часто совершавшего рейсы с товарными поездами на ближайшую от стройки станцию. Пытался, но получилась осечка. Кондуктор, старый железнодорожник, прибывший на стройку вместе с другими специалистами-путейцами по направлению НКПС из Подмосковья, дал Игнату отпор. Предупредил, что хотя он, Скворцов, является старым кадровым рабочим, но ведет вредные разговоры с ним, за что можно, как выразился он, и тюрьму схлопотать. Игнат спохватился, что сболтнул лишнее и свел разговор на шутку, дескать, хотел проверить его пролетарскую устойчивость. А в один из ближайших рейсов труп несговорчивого железнодорожника обнаружили обходчики на путях — его переехал поезд чуть выше пояса. Видимо, сорвался кондуктор по неосторожности с площадки товарного вагона. Братья Иворовские чисто сработали, но, конечно, не за малое вознаграждение.
Итак, Дупель действовал, но хозяева были им не очень довольны, все торопили его, требовали более ощутимых ударов по стройке.
К осени на объект стали прибывать по вербовке большие группы молодежи, закончившей школы ФЗО в разных концах страны. Будущему уральскому предприятию требовались кадры. Скворцову становилось все труднее и труднее выполнять задания своих заграничных хозяев. Молодежь день и ночь, почти без отдыха, трудилась под дождем и снегом. В цехах, случалось, сменялись и спали, но не ныли, не хныкали. Смотрел Игнат, удивлялся: они работали, как черти, и висевший над их головами большой лист фанеры с коротким призывом «Даешь социализм!» был для них убедительнее самых убедительных Игнатовых посулов. Нет, не нашел он путей к сердцам и умам молодых строителей.
Были среди прибывших и люди зрелого возраста. Скворцов приметил мужчину, чуть моложе его годами, по говору — казак с Дона или Кубани. Это был, как позже выяснил Игнат, бежавший из ссылки, .осужденный за участие в попытке организации кулацкого восстания, бывший белоказачий подъесаул, казак станции Раздольной — Степанишин Сидор Панкратьевич.
Пригрел его Скворцов, достал документы на имя Таль-нова. Устроил к себе на склады в бригаду грузчиков подсобным рабочим. А через некоторое время в двенадцатой бригаде, строящей цех термической обработки, заболело около десятка рабочих, на третий день двое из них скончались, через несколько дней умерли еще трое. Врачи объявили карантин. Лаборатория дала заключение: пищевое отравление — в котел кем-то был подсыпан яд. Как администрация не стремилась сгладить этот случай, укрыть его от рабочих, чтобы не возникла паника, слухи об отравлении все же просочились в бараки. Началось волнение, многие испугались врагов, «которые могут всех отравить». Малоустойчивая часть вербованных спешно покинула стройку. Только активное вмешательство руководства, коммунистов и комсомольского актива позволило успокоить страсти. Людей призвали еще больше крепить бдительность.
Тальнову и Дупелю приходилось все труднее.
... Однажды встретились на пустыре за складами Скворцов и иностранный специалист, инженер проектного бюро Румпель. Всего одно слово сказал инженер, но какое это было слово — пароль! Игнат весь обратился в слух.
— Слушайте, что я скажу,— инженер оглянулся по сторонам,— шеф требует, чтобы вы проникли глубже в инженерно-техническую или более крупную хозяйственную среду. Мелкие укусы, как видите, не достигают цели. Действуйте.
И ушел, попыхивая трубкой, по своим делам. Скворцом задумался. Так, так... Значит, Румпель — человек «оттуда». И такое задание. Но легко сказать «проникни». Как же проникнуть? Надо для этого учиться в вузе... Может, попросить у Румпеля достать документы об окончании вуза и переехать в другое место — на другую стройку, но... так легко погореть — образования-то нет, дм и опыта технического руководства тоже.
Но выход нашелся сам собой. Осенью 1938 года Скворцом, как «старый кадровый рабочий», по его просьбе был командирован на годичные курсы повышения квалификации работников сферы материально-технического снабжения промышленности.
Тальнов, проводив своего патрона, остался один.
И вдруг, месяца четыре спустя, Тальнова пригласили к находившемуся на стройке парторгу ЦК Широкову. Принял он Тальнова вежливо. Расспросил о житье-бытье, в том числе, как бы между прочим, поинтересовался Скворцовым. Спросил, что он о нем знает. Тальнов,понял, что запахло «жареным». Он сделал удивленный вид — его, простого рабочего, спрашивают о бывшем начальнике, посланном учиться на большого руководителя. В общем, прикинулся простаком и ничего вразумительного не сказал.
— Ну, хорошо, товарищ Тальнов,— поднялся за столом Широков.— Извините, что отнял у вас время.
Возвратившись к себе в общежитие, Тальнов стал лихорадочно обдумывать положение. Что это? Шефа взяли или просто какое-то недоразумение?
Вскоре на стройке узнали о том, что Скворцов с места учебы сбежал. Приехали работники ГПУ, провели обыски у некоторых лиц, в том числе в каморке, где жил Скворцов. Арестовали и увезли братьев Иворовских.
И уже ни для кого не было секретом, что Скворцов — враг, скрылся, разыскивается органами ГПУ.
А спустя полмесяца после этого события Тальнов по поручению отдела снабжения поехал в ближайший район в качестве приемщика материалов. На второй день он передал на стройку с попутчиками записку, в которой писал, что приболел и вернется через неделю-другую, как только поправится.
Больше его на стройке не видели. Махнул в родные края. Некоторое время скрывался вместе с бывшим своим односумом на Дону, в астраханской степи, в плавнях. Потом Тальнов подался в Крым. Там и застало его воскресенье 22 июня 1941 года.
Отшельники
Задолго до войны, еще в тридцатых годах, Акулина Мещерякова и Евстафий Желтов поженились и уехали из станицы в город, поселились в Ростове, на рабочей окраине. Она поступила санитаркой в медпункт табачной фабрики, а Евстафий все пытался замяться торговлишкой. Да не те настали времена. Не давала ходу частной инициативе рабоче-крестьянская власть. Пришлось незадачливому купчишке пойти на фабрику.
С приездом в город Желтовы вначале снимали угол у одной старушки, а затем получили и свою комнатку. Жили средне. Деловой и, в общем-то, неглупый Евстафий притерся в трудовом коллективе. Затаив все обиды на неудобства жизни тех времен, Евстафий трудился. Посещал собрания, старался выполнять план, помышлял на какие-нибудь курсы устроиться, чтобы стать высокооплачиваемым рабочим. Благо к сыновьям казаков после опубликования в 1925 году специального решения партии стали относиться с меньшим недоверием, считая их детьми трудового крестьянства.