Бабушка сказала еще что-то, но я не расслышала и взбежала по лестнице в ванную.

В ней не было душа, но вполне можно обойтись ванной. Наполнив ее горячей водой, я намылилась, затем подставила голову под струи воды из-под кранов и смыла всю грязь последних дней. Я чувствовала себя так, будто заново родилась.

Одеваясь в холодной ближней спальне и потирая руки от холода, который теперь ощущался в полной мере, я задержалась перед платяным шкафом. Его пыльное дно, гнетущие сумерки напомнили, что мы с Дженнифер обнаружили в нем. Затем, расчесав влажные волосы, я спустилась в гостиную. Мы позавтракали за троих — съели яичницу с беконом, гренки.

— Ну, я вижу, что у тебя снова хороший аппетит! Ты ешь, как голодный волк!

— Бабуля, я отлично себя чувствую!

— У тебя снова появился румянец. Что же, я рада, что ты наконец надела один из моих кардиганов.

— Пришлось. Здесь холодно.

Я широко улыбнулась ей и большими глотками выпила свой чай.

Стояла отличная погода, давно такой не видела. Небо было ослепительно голубым, по нему плыли белые облачка, пели птицы, трава казалась такой зеленой, что ее запах можно было почувствовать, не выходя из дома. Мое настроение резко поднялось, хотелось кричать от радости.

— У тебя был грипп, — сказала бабушка. — Он прошел. Видишь? Без всяких врачей. Они не нужны, когда тело знает, как бороться с гриппом.

— Правильно, бабуля. — Я улыбнулась про себя, вспомнила доктора Виктора Таунсенда и его удивительный способ лечения. — Смотри, твой артрит тоже прошел.

— Дорогая, он не прошел, а просто затаился до следующей грозы.

Мы обе посмеялись, и жизнь вернулась в прежнюю колею. Мы слушали радио и пришли к согласию, что британская экономика стремительно ухудшается. Когда вскоре после полудня приехали тетя Элси и дядя Уильям, я бросилась открыть им дверь и обняла обоих.

Они приходились Виктору внуками. Только посмотреть на дядю Уильяма, разве они не похожи? Мы оделись потеплее и вышли на холодную улицу. Светило яркое солнце, и даже пронзительный холод казался приятным.

Дедушка пребывал в том же состоянии, в каком мы его оставили несколько дней назад. Он лежал на спине, уставясь отсутствующим взором в потолок. Тетя Элси в обычной последовательности открывала пачки с печеньем, бутылочки с соком, все время рассказывая об ужасной непогоде, которая задержала нас, и о новом ребенке, появившемся на свет в семействе герцогини кентской, а я сидела на прежнем месте и наблюдала за ним.

Вот сын Виктора. Его зачали в ту ночь в ближней спальне, в ту ночь, которая подарила жизнь не только ему, но и мне. Стало ясно, что сколько бы мне ни отведено прожить, я всегда буду оглядываться и помнить: я познала, каково быть по-настоящему любимой одним мужчиной.

Мы целый час просидели у койки моего дедушки. Тетя Элси и дядя Уильям, как и прежде, непрестанно говорили, делая вид, будто дедушка слышит. Я почувствовала, что невыносимая вонь исчезла, что кислый запах, сначала вызывавший у меня отвращение к этому человеку, тоже пропал. Глядя на него, я подумала, как хорошо, что все кончилось. В какие-то мгновения мне было страшно потерять Виктора и остаться одной лицом к лицу с настоящим. Однако сейчас все изменилось. Я дитя из настоящего, а не из прошлого. Виктор принадлежит тому времени, в каком он родился — прошлому. Мы не сможем встретиться снова. Но я рада, поскольку ни на что на свете не променяю ту единственную нашу встречу. Я не печалюсь из-за того, что то мгновение осталось позади. Оно и сегодня приносит мне радость. Оно дало мне возможность жить дальше, став более совершенной личностью.

Мне осталось лишь выполнить последний долг.

Когда тетя Элси заявила, что пора уходить, и начала собирать вещи, я ее остановила:

— Тетя Элси, подожди минутку. Я хочу кое-что сказать дедушке.

Она удивленно взглянула на меня.

— Можно, я скажу это ему наедине? Можно? Я уеду и вряд ли скоро вернусь в Англию… ну, понимаешь, я просто хочу немного поболтать с ним перед отъездом.

Тетя Элси взглянула на дядю Уильяма.

— Ты хочешь, чтобы мы ушли?

— Если вы не возражаете.

— Не думаю, что он услышит тебя… — она осеклась и покачала головой. — Ну конечно, поговори с ним, дорогая, ему это будет приятно. Мы с Уильямом можем подождать в машине. Так что не спеши.

— Спасибо, тетя Элси.

Я подождала, пока они складывали свои стулья, и затем увидела, как они вышли из больницы и направились к стоянке. Опустившись на колени у койки дедушки, я шепотом обратилась к нему:

— Дедушка, ты слышишь меня? Это Андреа.

Его безжизненные и затуманенные глаза смотрели в потолок.

— Дедушка, — снова сказала я тихо и настойчиво. — Это я, Андреа, твоя внучка. Ты меня слышишь? Я думаю, ты меня слышишь. Но мне кажется, что ты попал в ловушку. В ловушку тела, которое не может двигаться, но ты меня слышишь. Я права?

Я снова взглянула на него, на его спокойное лицо, на грудь, которая едва заметно поднималась и опускалась от слабого дыхания. Ничто не говорило о том, что он меня услышал. Я продолжала:

— Дедушка, я должна тебе кое-что сказать, прежде чем вернуться в Америку. Речь идет о твоем отце, Викторе. Выслушай то, что мне хочется тебе сказать.

Не знаю, как долго я стояла у этой отдававшей плесенью койки и шептала на ухо человеку, пребывавшему в бессознательном состоянии, но я говорила медленно, четко и рассказала обо всем, что со мной случилось в доме на Джордж-стрит. Я ничего не пропустила — с самого первого вечера, когда услышала мелодию «К Элизе» до сна, который видела вчера вечером в гостиной, и последних слов, которыми мы обменялись с Виктором. Я рассказала ему каждый эпизод, не упустила ни единой мелочи. Я не спешила и старалась, чтобы он меня понял. В заключение я сказала:

— Так что видишь, дедушка, твоя мать не презирала тебя. Она тебя любила. Она тебя очень любила. В самом деле ты был единственной радостью в ее жизни. Тебе говорили, будто она умерла, думая о том, как ты был зачат, но она умерла от разбитого сердца, она подумала, что Виктор забыл о ней. Дедушка, тебе все время казалось, будто она должна была ненавидеть тебя, будто ей было неприятно даже смотреть на тебя. Но в действительности все было как раз наоборот. Ты напоминал ей об одном мгновении счастья во всей ее жизни. Дедушка, ты был ребенком двух любящих сердец — дитя любви.

Я ждала у койки, не догадываясь, что говорю уже четверть часа и что с ним уже произошла перемена. Передо мной было лишь лицо несчастного маленького мальчика, живущего у беспомощной бабушки, миссис Таунсенд, которая из-за путаницы в голове без устали рассказывала ужасные истории об его отце, отчего малышу по ночам снились кошмары.

Я наклонилась близко к нему и напоследок шепотом сказала еще, что его мать и отец снова соединились в другом царстве, нам непостижимом, но дедушка в нем скоро окажется и что оба родителя будут его там ждать. Наконец я встала с колен и присела на корточки, не понимая, удалось ли мне достучаться до него. Его лицо не изменилось, глаза оставались стеклянными. Но вдруг его тонкие губы зашевелились, и казалось, будто он хочет что-то сказать.

Я наклонилась к нему и спросила:

— Дедушка, что ты хочешь сказать?

Губы искривились, собираясь произнести какое-то слово, но они не слушались и дедушке требовались большие усилия. Пока он так мучился, слеза скатилась по его щеке и упала на подушку. Затем в его глазах блеснул странный свет, когда его взгляд устремился к точке, находившейся где-то между койкой и потолком, будто ища что-то, и по его щеке снова покатились слезы.

У него подрагивал подбородок, но слову никак не удавалось слететь с губ.

— Дедушка, что случилось? Скажи мне.

Он хотел было приподнять голову, его глаза сосредоточились на каком-то объекте, парившем над койкой, и на его искривленных губах мелькнуло подобие улыбки. Он твердо, четко произнес: «Папа». Я поняла, кого увидел мой дедушка.

И в это мгновение он умер. Умер с улыбкой на устах.