К сожалению, я не могла объяснить этим людям, что если бы двадцать тибетцев напали на одного непальского мальчика, я бы с такой же яростью обрушилась на тибетцев; так что ирландско-непальским отношениям инцидент этот мог немало повредить. Он был пагубен для репутации и других европейцев, проживающих в долине. Природа базарных сплетен такова, что, когда час спустя я покидала Покхару, мне рассказали, что какая-то медсестра из больницы «Сияние» только что избила (почти до полусмерти!) беззащитного мальчика, который просил у нее денег. Мне и в голову не пришло, что толпа могла принять меня за миссионера.

Вчера я перебралась в другую комнату, что отняло у меня в общей сложности минут пятнадцать. Переезд должен был состояться четыре дня назад, но наступила пора посадки риса, и за последнюю неделю Кришна ни разу не открыл свой магазин. Он появился лишь вчера утром, да и то на минутку, чтобы передать мне ключ.

У моей новой комнаты много преимуществ: красный глиняный пол, заново обмазанный матерью Кришны после отъезда Тхуптена; крохотное окно в задней стене, которое можно открыть. Правда, в потолке восемь дыр вместо четырех, однако с этим можно смириться, так как два открытых окна снижают температуру, а спать на гладком полу значительно удобнее, чем на неровных досках. К сожалению, глиняная обмазка на фут поднимает уровень пола, так что голова моя теперь, когда я стою, почти касается потолка. Сегодня я замазала дырки свечным салом, и пока эта уловка оправдывает себя.

Среди предметов первой необходимости одежда — единственное, что можно приобрести здесь по разумной цене. Недавно я купила семь ярдов коричневой хлопчатобумажной ткани за девять шиллингов и четыре пенса, а мой сосед-портной за пять шиллингов сшил мне шорты и две рубашки, так что за четырнадцать шиллингов и четыре пенса я обзавелась тремя новыми предметами туалета. Кэй уверяет, что в шортах и рубашке одного и того же тускло-коричневого цвета я похожа на заключенного. Ну и что, ведь никто здесь на это не обращает внимания!

Глава 7

ПЕСТРЫЕ КАРТИНКИ

Последние три недели я сильно болела. Мне хотелось вылететь в Катманду 7 августа, но с 6 августа Покхара на десять дней оказалась в полной изоляции. Может быть, это и к лучшему, потому что как раз тогда я стала жертвой чудовищного расстройства желудка.

Если бы знать, что в течение десяти дней самолета не будет, такая изоляция была бы весьма приятной. Но когда нужно лететь как можно скорее, а тут приходится ждать самолета и непрерывно поглядывать на небо, откуда он в любую минуту может появиться, то затянувшаяся неопределенность становится совершенно невыносимой. И все же, живя рядом со взлетной полосой, я была в более выгодном положении по сравнению с теми потенциальными пассажирами, которые влачили бесцельное существование в сырой «Аннапурне», где в условиях сезонной нехватки продовольствия не помогала даже изобретательность Кесанга.

К 8 августа уже девять иностранцев ожидали самолета, чтобы вылететь в Катманду. Алан Маквильям выходил из себя — ему необходимо было попасть в Дели для неотложной консультации. В углу безутешно томился Питер Джонсон, отсчитывая впустую потраченные дни своего двухнедельного отпуска, который он (после восемнадцати месяцев работы в отдаленной горной деревне в составе «Корпуса мира») намеревался весело провести в Калькутте. Здесь же был индийский инженер, страдавший диабетом. Он лежал на чарпаи[52] и без конца повторял, что его запасов инсулина надолго не хватит. Американка, меряя шагами веранду, уверяла, что такая скудная диета истощает ее энергию, но двигалась она при этом довольно бодро. Нервы у немецкой четы агрономов (они занимались составлением почвенной карты долины) также были взвинчены до предела. Супруги путешествовали вместе со своими капризными детьми. Они упорно приписывали отсутствие самолетов нерасторопности непальцев. На десятый день атмосфера в «Аннапурне» настолько накалилась, что все избегали смотреть друг другу в глаза. Только тибетец мог в этой обстановке сохранять спокойствие, что Кесанг и делал.

Затопленная долина представляла собой довольно резкий контраст тому шумному оживлению, которое обычно царит там с рассвета. Большую часть времени наша «улица» в Парди — это коричневый поток по колено глубиной. Вскоре на глиняном полу в нашей прихожей начала бурно расти трава. Таши страшно обрадовалась, таким образом она была избавлена от частых походов по лужам к своему привычному месту.

16 августа я прибыла в Катманду и прежде всего попыталась заказать обратный билет на двадцатое; но самолеты непальской авиакомпании туда не летали ни вчера, ни сегодня, и лишь благодаря любезности швейцарцев мне удалось вернуться сегодня на маленьком самолете.

Когда трое швейцарцев и я в 9 утра явились в аэропорт Гаучар, нам сказали, что прогноз неясен, и следующие четыре часа мы провели в так называемом ресторане, откуда пилот периодически выходил взглянуть на небо. В половине второго по радио поступило благоприятное сообщение из Покхары, но, поскольку Катманду оставался совершенно закрыт облаками, я считала, что с места мы не тронемся. Однако пилот бодро заявил, что стоит рискнуть, имея в виду, что мы можем вернуться, если условия ухудшатся.

Полет на мини-самолете больше напоминает поездку на автомобиле с крыльями. С переднего сиденья видны работающие на холмах люди. Однако у меня полет оставил самые мрачные воспоминания. Когда мы набирали высоту, я не могла различить узкую щель между горами, через которую только и возможны полеты в Покхару. Нас выручил пятнадцатиминутный интервал хорошей погоды, последовавший сразу после нашего побега из туманного ада. Вскоре новая стена облаков преградила нам путь, и, когда мы вошли в центр ее, я стала вспоминать своих близких. Пилот связался с Катманду и закричал в микрофон:

— Может, мы и повернем обратно, точка. Посмотрю, сколько это будет продолжаться, точка. Подождите две минуты, точка. Предупреждаю Покхару, точка.

Как ни странно, но минуты через две (очень долгих) туман действительно начал рассеиваться и в Катманду ушло новое сообщение:

— Все хорошо, прекрасная маркиза.

Затем передали в Покхару, что теперь они могут спокойно отправлять самолеты. Минут через десять мы снова попали в облако, и я отчаянно дрожала в ожидании столкновения с возвращающейся «Дакотой». К счастью, в самой долине Покхары было безоблачно, и в половине третьего мы приземлились. Ярко светило солнце.

В Парди меня удивительно тепло встретили соседи. Возможно, они наконец признали меня за свою — так же, как безмятежно улыбающегося слепого мальчика-нищего, одиноко бродящего по долине, или оборванного сумасшедшего индийца, говорящего на безупречном английском и часами просиживающего в чайных, где он ведет горячие дискуссии с самим собой о достоинствах индуизма и христианства.

Недавно я узнала, что Бхупи Шерчан — мой молодой друг из Покхары, широко известный в Непале поэт, — обладатель книги Э. Кавакути «Три года в Тибете». Это редчайшая книга о Тибете, и я уже давно ищу во всех книжных магазинах Великобритании и Индии английский ее перевод, который был опубликован в Мадрасе в 1909 году. Мне казалось непостижимым, что скудный запас английских книг в долине может включать Кавакути, но Бхупи объяснил, что эта книга была подарена его деду автором, которому могущественный клан Шерчанов — одна из богатейших купеческих семей в Непале — по пути в Тибет оказал большую помощь.

Ранее, в период вынужденного безделья, я провела массу времени за чтением Кавакути и по-настоящему полюбила этого эксцентричного, но набожного японского буддийского монаха, сочетавшего глубокие знания с детской непосредственностью. В 1900 году, в совершенстве изучив тибетский язык, он, рискуя жизнью, под видом ламы, нелегально проник в Тибет, чтобы изучить религию страны. Благополучно пережив множество опасных и разнообразных приключений, он вернулся домой, чтобы написать своеобразный отчет о Тибете на стыке двух столетий. Книга настолько захватила меня, что я не могу не процитировать несколько самых интересных, на мой взгляд, отрывков, прежде чем с большой неохотой верну ее Бхупи.