Неожиданно раздалось частое цоканье металлических каблучков о паркет (тогда еще не были в моде широкие каблуки). Американка со спутником вошли в тот момент, когда действие картины приближалось к развязке. Она снисходительно улыбнулась. Невольно я перевел взгляд на парня за стойкой. Он все так же, не отрываясь, напряженно следил за действием…

Я уже начал было беспокоиться, не изменилась ли программа, как вдруг во весь экран широко улыбнулось открытое лицо Оно-сэнсэя. Передача называлась «День моего любимого произведения». Она проводилась впервые. Участвовать в ней пригласили человек двенадцать маститых поэтов, прозаиков, художников, скульпторов. По замыслу организаторов именитые деятели культуры должны были рассказать зрителям о своих любимых произведениях.

…Медленно проплывает перед взором скульптура, а за ней — в разных ракурсах — фигуры «артистов». И вдруг — взрыв, все исчезает. На экране английские буквы «Drink dry vermouth» — «Пейте сухой вермут!», «Всего 750 иен!»

Не успел я опомниться, а на экране опять, как Афродита, рожденная из пены морской, поплыло классическое изваяние «моего любимого произведения». И снова знакомые лица поэтов Оно Тосабуро, Янахира Исаку (он же профессор эстетики киотоского университета Досися), Адати Кэнъити…

Женщина развернула черную мусульманскую шаль — тоже «любимое произведение». И вновь — оглушительный взрыв: «Пейте „Сантори виски“!», «Бутылка — 300 иен!» Теперь уже взывали не английские, а японские надписи… Словно соревновались бутылки и люди — кто кого затмит на этом изменчивом, как осеннее небо, стеклышке телеэкрана.

Знаменитый сёдока Сакаки Бакудзан — каллиграф, чье искусство славится в Осака, красивой скорописью начертал на белом листе картона стихотворные строки. «О, это мое любимое произведение! — воскликнул, смеясь, Оно. — Я повешу его у себя в комнате…» На листе картона были его стихи.

Только я схватил фотоаппарат, чтобы запечатлеть момент, как на экране под грохот джаза появились конкуренты искусства — этикетки, бутылки, ярлыки с ценами… Затем вырвались вперед «негры»-танцоры во главе с популярной эстрадной певицей Юми Каору. «Негры» с бокалами виски в руках танцевали американский «степ». Поэтов я больше не видел: неистовствовала реклама. Тема напитков вытеснила все остальное… В час ночи, изнемогая, телевизор хрипел: «Пейте сакэ, Сэкайтё“!», «Пейте сакэ „Глава мира“!»

…На другой день я был невыспавшимся и злым: никто не верил, что «мое любимое произведение» — телекомпания «Иомиури».

Официант-писатель

…В таинственном полумраке от дуновения ветерка колеблется тусклое пламя настольных ламп под алыми колпаками, словно цветущее поле маков. Не удержавшись, приподнимаю колпак: под ним полыхает спиртовка… Так вот он, ресторан «Кита», или по-русски «Север», — обитель влюбленных, где романтика уживается с баснословными ценами и, наоборот, совсем невысокими.

В дверях нас встретил юноша, безукоризненно одетый, застенчивый и почтительный.

— Наш студент Кобаяси, — представил его кто-то из поэтов, преподавателей Осакской литературной школы.

Заказываем «Маку-но ути» — «Во время антракта», скромное блюдо, названное так потому, что обычно его берут в театральных буфетах: и дешево, и ждать недолго. Из напитков — пиво. Под звуки джаза поднимаем тост — за успехи официанта, да, да, того, что, застенчиво улыбаясь, мгновенно сервировал наш стол. Ведь он и есть тот самый Кобаяси Кадзуми, который только что поступил в Осакскую литшколу!

— Хочу написать повесть, но какую, еще не решил, — отвечает на мой вопрос восемнадцатилетний «автор».

Наверно, он напишет о своей жизни, о той всемогущей действительности, что разбивает иллюзии и сердца, ломает веру и коверкает души. Обычная история, каких немало. После смерти отца заботы легли на плечи сына. Мать, сердечница, лежит в больнице. Теперь не до учения — надо жить, а значит, работать, зарабатывать деньги. И вчерашний школьник становится официантом. Как же складывается его рабочий день?

— Работаю с шести вечера до трех ночи. Сплю до двенадцати дня. Раз в неделю хожу на лекции в Лит-школу.

Кобаяси лишь пригубил пиво — пить нельзя, он на работе… А вокруг пили и ели. Да, это и был тот самый контраст, о котором часто пишут наши туристы, контраст между таким вот парнем и теми, из «золотой молодежи», кто прожигал свою жизнь и доходы родителей.

Что-то безумное выдувал саксофон, и не было и намека на здешнее, восточное, в этом зрелище: лихие джазисты, европейские платья, девушки с богатыми украшениями, яро отплясывавшие с холеными партнерами модный тогда «монки-дансу» — «обезьяний танец».

А Кобаяси обслуживал, улыбаясь почтительно и застенчиво.

Там, где зарождаются тайфуны

Середина августа. Июльский удушливый зной спал, но жарко еще, очень жарко. Правда, сегодня хмурое, словно осеннее, утро. И порывистый ветер. Зябко поеживаясь, подхожу к ожидающей машине. Женя Ильин, мой старый соперник по шахматам, уже ждет с дорожной сумкой в руках. Он инженер-энергетик, в Японии впервые. Его «хобби» — фотографироваться с известными людьми или на фоне памятников. Поэтому он с радостью отправляется со мной за сто километров от Всемирной выставки в префектуру Вакаяма в гости к поэту Таки Сигэру.

Любезным приглашением посетить поэта я воспользовался незамедлительно. Я знал Таки Сигэру по книгам, собирался о нем писать, уже давно подбирал материалы, перевел кое-что из его стихов. Во всяком случае мог уже в какой-то мере соглашаться или не соглашаться с оценками его творчества и того места, которое он занимал на японском Парнасе. По справедливому утверждению Акияма Киёси, видного исследователя японской поэзии, Таки Сигэру входит в тройку лучших поэтов-марксистов, участвовавших в движении за пролетарскую поэзию 20–30-х годов.

…Погода явно начинает портиться. Заморосил мелкий дождь. А мы даже не выехали за пределы Осака. По данным метеосводки, ожидается тайфун, и сегодня — первый день его приближения. Первый из трех. Сначала мелкий дождь, а через три дня ураганные вихри могут срывать крыши с домов и ломать деревья. Ну что ж, посмотрим, такого мне еще не приходилось видеть, хотя я и пересекал Японию от Токио до крайнего севера.

Тучи сгущаются. Мы с трудом выбираемся из Осака и едем дальше на юг. Верить в это приходится на слово: пригорода в нашем представлении нет и нет, вокруг тянутся дома городского типа. Юг Японии заселен густо, не то что северный остров Хоккайдо.

«Идзумиоцу славится производством шерсти», — читаю в путеводителе, а мимо проносятся всё новые промышленные центры. Что это? У каменных перил на повороте дороги под проливным дождем стоит с поднятой рукой полицейский. «Андзэн дайити!» — «Безопасность прежде всего!» Этот призыв я видел на сталелитейных заводах в Муроране, на бакелитовых предприятиях компании «Сумитомо», на строительстве ЭКСПО-70. Об этом же безмолвно напоминает фигура полицейского… из цемента. На опасных участках пути в Идзумиоцу денно и нощно дежурят эти фигуры, искусно имитирующие живых людей.

В городе Сакаи дорога идет по старому побережью океана, точнее, Осакского залива, почти вплотную к воде. Теперь океан плещется справа от нас на расстоянии километра. Его «отодвинули»: засыпали часть залива, залили бетоном и асфальтом и на отвоеванном участке суши воздвигли огромный нефтекомбинат.

У города Сакаи своя, как отмечают местные патриоты, «длинная славная история». Еще в XV в. это был крупный торговый порт страны, экономический и культурный центр. Сейчас в нем насчитывается свыше пятидесяти пяти тысяч жителей.

Приморские промышленные районы Сакаи и Сэмбоку отвоеваны у Осакского залива. Здесь сосредоточено более семидесяти предприятий тяжелой и химической индустрии, экспортирующих продукцию за границу. Появление этих районов — одна из попыток решить проблему перенаселенности, дефицита жилья и строительных площадок для заводов и фабрик. Проблема рождена чрезмерной индустриализацией Осака, что, в свою очередь, объясняется не только выгодным расположением города на берегу залива в центре страны, но и нежеланием вкладывать капиталы в другие, удаленные и малоосвоенные районы Японии.