Тяжелая дорога. Лошади еле плетутся. Проводник все время кричит, что их нужно бить. Я твержу, что животные стараются из последних сил и что их могут бить только плохие люди. Бедняги едва держатся на ногах, а предстоит подъем в гору, на перевал. Страшно подумать. Надо дать лошадям передохнуть. А вот и лужайка. Но тут в зарослях что-то задвигалось, послышалось фырканье, и на дорогу выскочили буйволы. Вначале животные — их было шесть или семь — неслись прямо на нас, а потом резко свернули к реке. Мы последовали за ними. Немного освежившись у воды и напоив лошадей, присоединяемся к двум похожим на арабов всадникам в плащах и головных платках. Поскольку они хорошо знают дорогу, мы можем спокойно следовать за ними.

На перевале дует сильный ветер. Кажется, будто я в Татрах. Маталоко не видно, а уже шесть часов. Еще немного — и стемнеет.

— Ничего, — говорит проводник, — уже близко.

Едем дальше. Въезжаем в селение, минуем какие-то сады, заборы… Костела не видно…

— Мы на правильной дороге?

— Наверное.

— Фью-ю… Нехорошо. Ты здесь когда-нибудь был?

— Еще нет.

Ай да проводник!

Между тем кони начинают беспокоиться. Дороги совсем не видно. Того и гляди вместе с камнями полетишь вниз. Хорошо, что я заметил расселину. Остановил коня буквально в метре от нее. Нет, так не годится. Решаю свернуть с дороги в сторону огоньков какой-то деревни, примерно в километре от нас. Там можно будет взять проводника. На наше счастье, он сразу нашелся. Это один из двух всадников, за которыми мы следовали по пути на перевал. Теперь мы на верном пути, но нам еще предстоит полтора километра тяжелейшей дороги. Наш новый проводник пошел впереди, мы следом. Увидев впереди себя бодро шагающего человека, моя лошадка обрела уверенность в себе. (Скорее носом, чем глазами, отыскивает дорогу среди камней.

С каким облегчением я вздыхаю, когда мы наконец преодолели подъем. Теперь дорога идет вдоль ограды семинарии. Здесь наш любезный проводник прощается с нами. Теперь мы без труда справимся сами. Мой спутник все время говорит о каком-то румах тингги (высоком доме). Не вижу, здесь никакого высокого дома. Только позднее узнал, что местные жители в свое время так называли двухэтажное здание семинарии, в котором жили ксендзы и которое тогда действительно было самым высоким строением в этой части Флореса.

Остановился я у здешнего священника Яна Козловского. Он покормил меня и устроил ночлег. Какой роскошный ужин: молоко, которого я не брал в рот с тех пор, как сошел с корабля.

Я очень устал: шутка ли — двенадцать часов в седле! Тем не менее надо решить вопрос о том, как добраться до Маумере. Я хотел бы отправиться как можно скорее. Рассчитывать на корабль в Энде не приходится, он отправляется завтра, но, может быть, удается долететь от Маумере до Денпасара самолетом? Тогда я побывал бы еще на островах Бали и Ломбок.

Климат здесь совсем иной, чем в Бангке. Ночью спал под одеялом!

Семинария в Маталоко недавно праздновала свое сорокалетие. Следы этого события можно увидеть на стенах в виде рогов кербау. Судя по их числу, юбилей отмечался очень широко и торжественно. Степень значительности праздника здесь вообще выражается числом убитых животных. Когда, например, деревня Вого в свое время переселялась с гор ближе к полям, в долину, где условия жизни лучше (в горах она была защищена от врагов, что с прекращением междоусобных войн перестало иметь значение), сто кербау пало под ударами парангов. О том, чтобы съесть столько мяса, естественно, не могло быть и речи. Туши разлагались, отравляя смрадом окрестности. Но разве это имеет значение, если память и слава об этом торжественном пире сохранятся на долгие годы? Власти и здесь не одобряют такого рода пиршеств, однако научить людей разумно отмечать праздники — дело не простое.

Чтобы не терять времени, изучаю окрестности. В таких деревнях, как эта, можно увидеть много интересного. Вот, например, столб, прикрытый небольшим навесом, весь украшенный великолепной резьбой. На Флоресе резьбу я вижу впервые. Столб символизирует мужскую силу, стоящий рядом домик — женскую. В деревне, расположенной недалеко от семинарии, установлено три таких столба, из них два без домиков. Один из столбов увенчан небольшим крестом. Из-за этих столбов порой бывают недоразумения. Поставленные бог знает когда, эти столбы неприкосновенны до сих пор. Однажды произошел форменный скандал: перед одной из церквей оказался такой столб. Епископ велел приходскому священнику его убрать. Тот отказался. Будучи индонезийцем, и притом родом с Флореса, он хорошо знал своих земляков и не хотел из-за столба рисковать жизнью. Священник в шутку сказал, что приедет ночью на мотоцикле, обольет столб бензином и подожжет его.

— Ни в коем случае, — серьезно ответил индонезиец, — они отомстят.

Здесь мне были показаны все места для отправления культа. Один жертвенник устроен прямо на перевале (кербау неплохо прогулялся перед смертью), другой — на соседней вершине. Хотелось бы посмотреть оба, но перебраться с перевала на вершину просто немыслимо. И все-таки попробую, хотя ничего не увижу вокруг: туман, как у нас в Татрах.

Трава выше человеческого роста заслоняет все вокруг, пот заливает глаза, рубашка промокла; руки изранены острыми колючками, но я карабкаюсь вверх. Украшение этой местности — вулкан Амбуломбо скрыт в тумане. А теперь спуск, идти надо осторожно: склон усеян камнями; из-за травы не видно ям, того и гляди свалишься. В бамбуковой роще немного отдыхаю. А вот и кампунг — у самого подножия горы. Позднее я узнал, что переселение кампунгов от вершин к подножиям осуществлялось по инициативе голландцев и было вызвано трудностями с водой. В некоторых местах воду приходилось носить из очень удаленных источников, к которым ходили через день. Нехватка воды отразилась на нравах здешнего населения: баджавы и особенно жители Маталоко по сей день не отличаются любовью к чистоте. В этом я убедился после дождя, когда вода, смыв с лиц часть грязи, оставила светлые полосы.

В кампунге я обратил внимание на кое-какие мелкие детали: во-первых, нередко здесь соединено несколько домов; во-вторых, в одежде как мужчин, так и женщин преобладает черный цвет.

Осматриваю еще один кампунг, около семинарии. Здесь чисто, красиво, дома стоят на каменных фундаментах, крыты железными крышами… В них живут старые служащие миссии. Поскольку им не могут поднять жалованье выше какого-то определенного уровня (местный учитель, например, состоящий на государственной службе, получает пять долларов в месяц), миссия за долгую и безупречную службу награждает их такими вот домиками, которые кажутся прямо-таки роскошными по сравнению с остальными домами в кампунгах.

Однако пора ехать дальше, на третий день сажусь в переполненную машину, где уже разместились семь человек и багаж. По дороге узнаю много интересного. Например, что все здешние мосты построены австралийцами в последние пять лет, что люди, живущие в горах, до сих пор боятся иностранцев, поскольку те много строят и их дома долго стоят. Прочность их объясняют тем, что в фундаменты якобы закладываются человеческие головы. Горцы свалили, что называется, с больной головы на здоровую. У них самих действительно существовал такой обычай, с которым боролись португальцы, вместо человеческих голов закладывавшие в фундаменты головы кербау. Полагают, что искоренить этот обычай до конца не удалось: еще совсем недавно, когда затевалось более или менее крупное строительство, таинственным образом исчезал человек. Случалось и так, что, если умирал правитель, падало дерево, убивавшее сразу нескольких. Таким образом, покойный лежал уже не на голой земле, а на платформе из тел убитых. Иногда в поисках человеческих черепов жители кампунгов разрушали фундаменты церквей. Всем запомнилась проповедь одного католического священника, кажется голландца, произнесенная в связи со строительством американцами нового моста. Перспектива строительства повергла в панику жителей кампунга. Тогда священник сказал: «Вы только посмотрите, какое это большое строительство! Неужели вы воображаете, что для подобного сооружения годятся ваши глупые головы? Подумайте сами, какая для этого фундамента понадобилась бы большая и крепкая голова!» Говорят, что ему таким образом удалось успокоить своих подопечных.