55. Клеомен видел, что неприятельское войско распущено, что Антигон с наемниками в Эгии на расстоянии трех дней пути от Мегалополя; он знал также, что защищать этот город трудно по причине его обширности и малонаселенности, и что теперь благодаря близости Антигона он охраняется небрежно; но самое важное, по его мнению, было то, что большинство граждан, способных носить оружие, погибло в битве при Ликее и потом на Ладокии. По всем этим соображениям Клеомен около того же времени взял с собою несколько пособников из мессенских изгнанников, которые случайно проживали тогда в Мегалополе, и ночью тайком при их содействии проник внутрь города. Однако на следующий день благодаря мужеству мегалопольцев он был едва не выбит из города, и даже жизнь его была в опасности. То же самое, впрочем, постигло Клеомена и раньше, за три месяца до того¹⁹⁴, когда он ворвался в ту часть города, которая называется Колеем¹⁹⁵. Однако во второй раз попытка удалась Клеомену, потому что он имел многочисленное войско и успел занять выгодные пункты; вытеснив мегалопольцев, царь занял наконец город и предал его разорению, столь жестокому и беспощадному, что никто и не думал о возможности восстановления города. Мне кажется, Клеомен поступил так потому, что у одних только мегалопольцев и стимфалян¹⁹⁶ ему никогда ни при каких обстоятельствах не удавалось найти себе ни сторонников, ни соучастников, ни даже изменников. Напротив, у клиторян¹⁹⁷ любовь к свободе и благородство посрамлены были подлостью единственного человека, Теаркеса, хотя клиторяне справедливо отрицают рождение его на их земле и уверяют, что он был подкинутый сын какого-то пришлого солдата из Орхомена.

56. Так как из историков, писавших в одно время с Аратом, Филарх¹⁹⁸ пользуется у некоторых читателей большим доверием, и так как во многом расходится с Аратом или противоречит ему, то, быть может, полезно будет или даже обязательно для нас остановиться на нем, ибо в изложении деяний Клеомена мы придерживаемся главным образом Арата: не должно допускать, чтобы в истории ложь занимала равное место с истиной. Вообще историк этот во всем своем сочинении многое сообщает и легкомысленно, и без разбора. По отношению к предметам посторонним, быть может, нет необходимости в настоящем случае упрекать Филарха и исправлять его ошибки; напротив, мы должны внимательно исследовать его показания, относящиеся к тому самому времени, которое описывается нами, то есть ко времени Клеоменовой войны. Этого будет совершенно достаточно для оценки характера и значения всего его сочинения. Так, желая показать жестокость Антигона и македонян, а также Арата и ахеян, он говорит: «Мантинеяне, подпав под власть неприятелей, испытали тяжкие бедствия, а старейший и величайший город Аркадии подвергся таким несчастиям, что все эллины цепенели и плакали». При этом с целью разжалобить читателей и тронуть их своим рассказом, он изображает объятия женщин с распущенными волосами, с обнаженною грудью и в дополнение к этому плач и рыдания мужчин и женщин, которых уводят толпами вместе с детьми и старыми родителями. Поступает он таким образом во всей истории, постоянно стараясь рисовать ужасы перед читателями. Но оставим в стороне эту недостойную, женскую черту характера и выясним то, что составляет сущность истории и делает ее полезною.

Задача историка состоит не в том, чтобы рассказом о чудесных предметах наводить ужас на читателей, не в том, чтобы изобретать правдоподобные рассказы и в изображаемых событиях отмечать все побочные обстоятельства, как поступают писатели трагедий¹⁹⁹, но в том, чтобы точно сообщить только то, что было сделано или сказано в действительности, как бы обыкновенно оно ни было. Цели истории и трагедии не одинаковы, скорее противоположны. В одном случае требуется вызвать в слушателях с помощью правдоподобнейших речей удивление и восхищение на данный момент; от истории требуется дать людям любознательным непреходящие уроки и наставления правдивою записью деяний и речей. Тогда как для писателей трагедий главное — ввести зрителей в заблуждение посредством правдоподобного, хотя бы и вымышленного изображения, для историков главное — принести пользу любознательным читателям правдою повествования.

Кроме того, Филарх изображает нам весьма многие превратности судьбы, не объясняя причин и происхождения их; поэтому становится невозможным ни разумное сострадание, ни заслуженное негодование по поводу того или другого происшествия. Так, например, кто из людей не вознегодует за нанесение побоев свободнорожденным? Тем не менее, если потерпевший учинил обиду первый, мы находим, что он понес заслуженное наказание. Мало того: если это делается ради исправления и обучения, то наказывающие свободных заслуживают сверх того похвалы и благодарности. Точно так же умерщвление граждан почитается величайшим преступлением, достойным суровейшего возмездия. Однако убийца вора или прелюбодея несомненно не наказуем, а убийца предателя или тирана стяжает себе всеобщее уважение и почет. Так и во всем окончательное суждение определяется не самым деянием, но причинами его, намерениями людей действующих и их особенностями.

57. Вначале мантинеяне добровольно вышли из союза ахеян и передали себя и родину этолянам, потом Клеомену. В силу такого решения, вступив в союз с лакедемонянами, они за три года до прибытия Антигона покорены были оружием ахеян после того, как город их был взят Аратом с помощью хитрости²⁰⁰. За прежнюю вину они не только не претерпели ничего дурного, но в настроении обоих народов внезапно наступила столь резкая перемена, что о ней заговорили тогда повсюду. И в самом деле, лишь только Арат занял город, как отдал приказание своим солдатам не касаться чужой собственности; вслед за сим собрал мантинеян и советовал им спокойно оставаться у своего имущества , ибо участие в Ахейском союзе дает им безопасность существования. Когда нежданно-негаданно перед ними блеснула надежда, настроение всех мантинеян внезапно и решительно изменилось. И вот тех самых людей, с которыми они только что сражались, в борьбе с которыми, как они видели, многие присные их были убиты и немалое число тяжело ранены, тех самых людей мантинеяне вводили теперь в собственные дома, допускали их к очагам своим и своих родственников и вообще всеми возможными способами выражали свое благоволение, обнаруженное, впрочем, и противной стороной. Такое отношение мантинеян было заслужено ахейцами, ибо я не знаю другого случая, когда какой-либо народ встретил бы подобную снисходительность со стороны победоносного неприятеля, когда из величайших, по-видимому, несчастий народ вышел бы более невредимым, нежели мантинеяне, благодаря добросердечию Арата и ахеян.

58. После этого, предвидя междоусобные распри в своей среде, а равно козни этолян и лакедемонян, мантинеяне отправили посольство к ахеянам с просьбою дать им гарнизон. Те вняли их просьбе и выбрали по жребию из собственных граждан триста человек; выбранные покинули родину и имущество, снялись с места и проживали в Мантинее для охраны жизни и свободы мантинеян. Вместе с ними ахеяне отправили и двести человек наемников, которые вместе с ахеянами охраняли существующий порядок. Вскоре после этого среди мантинеян начались междоусобицы, и, призвав лакедемонян, мантинеяне выдали им город и перебили находившихся у них ахеян²⁰¹. Более тяжкое и преступное вероломство трудно и назвать. Ибо, раз мантинеяне решили порвать окончательно узы признательности и дружбы с ахейским народом, им следовало, по крайней мере, пощадить упомянутых выше людей и по уговору отпустить их на родину. Соблюдение общечеловеческих законов почитается обязательным даже по отношению к врагам. Между тем с целью доставить Клеомену и лакедемонянам достаточное свидетельство совершившейся перемены мантинеяне нарушили общечеловеческие права и по собственному почину совершили нечестивейшее злодеяние. Величайшее негодование возбуждают люди, собственноручно убивающие и мучающие тех, которые раньше взяли их силою и отпустили невредимыми, а теперь охраняли свободу их и жизнь. И какое наказание могло бы почитаться соответствующим их вине? Быть может, кто-либо скажет, что достаточно было бы после победы над ними продать их с женами и детьми. Но по законам войны такой участи подлежат и не повинные ни в каком преступлении. Поэтому мантинеяне заслуживали более суровой и более тяжкой кары, и если бы даже они претерпели то, что рассказывает Филарх, то, наверное, не возбудили бы к себе сострадания в эллинах; скорее, напротив, каратели преступления и мстители только стяжали бы себе одобрение и сочувствие²⁰². Однако несмотря на то, что после победы ахеяне только расхитили имущество мантинеян и продали свободных граждан, не учинив ничего больше, Филарх из любви к необычайному вносит лживые всецело и к тому же невероятные известия. По своему крайнему неразумению, он не мог даже сопоставить ближайшие обстоятельства и спросить себя: почему те же самые ахеяне по завоевании Тегеи не учинили ничего подобного тегеянам? Между тем, если бы источником мести со стороны ахеян была только жестокость их, то, наверное, и тегеяне испытали бы ту же участь, что и другой народ, покоренный в то же самое время; а если в поведении ахеян замечается разница относительно мантинеян, то ясно, что здесь существовали и особенные причины озлобления.