8. Алчность Эвмена и скупость Персея.

Руководствуясь такими соображениями, царь еще в предшествующем году старался узнать через критянина Кидаса, какою²² ценою готов будет Персей купить себе мир. Вот каково было, я думаю, начало сношений между царями. Так как столкнулись здесь два человека, из которых один слыл за величайшего хитреца, а другой за такого же скупца²³, то состязание между ними получалось забавное. Эвмен был уверен, что ему удастся обольстить Персея обещаниями, ради чего он ласкал соперника всевозможными надеждами и подсовывал ему всякого рода приманку. С другой стороны, Персей охотно шел на приманку и поддавался искушению, хотя не желал проглотить ни одного из предлагаемых лакомств, чтобы не пожертвовать чем-нибудь из богатств своих. Ход торгов царей был приблизительно следующий: пятьсот талантов Эвмен требовал за то, чтобы в течение четырех лет не вмешиваться в войну и не помогать римлянам ни на суше, ни на море; а за приведение войны к концу требовал полторы тысячи талантов, причем обещал дать в скором времени заложников и обеспечение. Относительно заложников Персей соглашался, когда и в каком числе они будут отправлены и каким образом устроена будет над ними охрана у кносян. Что же касается денег, то срам будет, уверял он, если станут говорить, что один покупает невмешательство в войну, а другой, — что и того постыднее, — продает его за пятьсот талантов²⁴; но тысячу пятьсот талантов обязывался отправить через Полемократа в Самофракию на хранение в верном месте²⁵; между тем как Самофракия была в его власти. Однако Эвмен, подобно негодным врачам, предпочитал получить задаток, а не заработок, и потому, видя, что не может собственным коварством сломить скупость Персея, совсем отказался от задуманного плана. Так-то, ничем не решив состязания²⁶ в алчности, разошлись цари с равным успехом, как искусные борцы. Слухи о переговорах частью тогда же, частью немного спустя проникли в среду близких друзей Персея, из рассказов которых мы и убедились, что за корыстолюбием²⁷ следуют все пороки.

9. Только еще прибавлю от себя вопрос: неужели алчность не делает из человека глупца? Так, кто может отрицать безумие обоих наших царей: Эвмена, когда он без всякого основания при сильнейшей вражде с Персеем рассчитывал на доверие Персея и на возможность получить от него большую сумму денег, хотя сам не мог дать Персею достаточного обеспечения в том, что деньги будут возвращены, если обещания останутся невыполненными? Потом, каким образом он думал скрыть от римлян получение столь большой суммы? Как он мог не подумать, что, если не тогда же, то впоследствии это должно было обнаружиться? Наконец, он должен был бы ценою полученных денег приобрести себе непременно вражду римлян, и тогда должен был бы, как явный враг их, потерять вместе с полученным богатством и царство, если не самую жизнь. Если теперь, когда он не пошел дальше желания и не совершил никакого деяния, Эвмен навлек на себя величайшие напасти, то что было бы с ним тогда, если бы замысел его был осуществлен до конца? С другой стороны, что касается Персея, можно ли удивляться тому, как он не понял, что для него не было ничего полезнее и благотворнее, как дать деньги Эвмену и предоставить ему проглотить приманку? Если бы Эвмен сдержал слово и своим участием помог окончанию войны, то деньгам дано было бы правильное назначение; если бы надежда его и была обманута, он, по крайней мере, наверное вселил бы римлянам вражду к Эвмену, ибо в его власти было бы разгласить повсюду свое подношение. Легко видеть, в какой тесной зависимости от этого дара были для Персея и победа, и поражение. Виновником всех зол, на него обрушившихся, Персей почитал Эвмена, и он не мог ничем другим отмстить в такой мере своему врагу, как вооружив против него римлян. В чем же источник столь явного безрассудства? В корыстолюбии, и ни в чем другом. Один, лишь бы ему стяжать неправедное богатство, забывал все остальное и на все соглашался; другой, лишь бы не давать денег, готов был претерпеть все невзгоды, закрывая глаза на все прочее. Корыстолюбием внушены были и действия Персея относительно галатов и Генфия²⁸...(Сокращение ватиканское).

10. Послы родосцев в Рим, к Персею, на Крит.

...При голосовании остались в большинстве те из родосцев, которые предлагали отправить посольство для примирения воюющих²⁹. Так разрешило народное собрание борьбу партий (что изложено в сочинении о государственном красноречии³⁰). При этом обнаружился значительный перевес тех родосцев, которые принимали сторону Персея, над согражданами, желавшими спасти родину и сохранить в целости законы. Тут же пританы назначили послами в Рим Агеполида, Диокла, Клеомброта, а к консулу и Персею Дамона, Никострата, Агесилоха и Телефа; те и другие обязаны были озаботиться прекращением войны. В следовавших за сим мероприятиях родосцы совершили новые ошибки, уже ничем не оправдываемые, именно: они немедленно отправили уполномоченных на Крит для возобновления ранее существовавших дружественных отношений со всеми критянами; послы должны были убедить критян в необходимости зорко следить за обстоятельствами и положением дел, действовать заодно с родосским народом, иметь одинаковых с ним врагов и друзей; послам было поручено также при посещении отдельных городов обращаться к населению их с теми же увещаниями (О посольствах).

11. Раздоры в среде родосцев. Перевес македонской партии.

...Когда на Родос прибыли послы³¹ от Генфия с Парменионом и Морком во главе и с ними вместе Метродор, и когда был созван народ, собрание было очень бурное, ибо Дамон и его единомышленники не стеснялись более выражать открыто свое сочувствие Персею, тогда как Теэтета и друзей его удручали последние события. Появление членов, большое число павших в битве всадников³² и поворот в поведении Генфия смущали их. В согласии с вышесказанным был исход народного собрания, именно: родосцы постановили дать дружественный ответ обоим царям⁵*: уведомить, что ими решено стараться о примирении воюющих и просить самих царей быть сговорчивыми. И послы Генфия были приглашены к общественному столу и приняты с большим радушием (там же).

12. Рассуждения автора о всеобщей и частной истории.

...опять³³ другие о сирийской войне, причина которой объяснена была нами подробно. Кто из писателей берется за предметы мелкие и несложные и желает стяжать себе имя и видимость историка не рассказом о самих событиях, но написанием большого числа книг, для того неизбежно придавать мелочам большую важность, короткие по содержанию известия приукрашать и распространять многословием, иные побочные случаи возводить в подвиги и события, величать битвами и правильными сражениями такие схватки, в которых пало десяток или около того пеших воинов и еще меньше конных. Невероятное многословие вносят они в описание осад, местностей и тому подобных предметов. Противоположными приемами пользуется писатель, составляющий всеобщую историю. Поэтому я не заслуживаю хулы за небрежность изложения, когда события, рассказанные у других пространно и с прикрасами, я или обхожу молчанием, или только коротко упоминаю. Нет, читатель пускай верит, что я каждому событию отвел в моей истории столько места, сколько ему подобает. Так, например, когда те историки во всем своем сочинении имеют дело только с осадой Фанотеи или Коронеи, или Але <...>³⁴ то чувствуют себя вынужденными подробно излагать все употребительные при осаде хитрости, вылазки и приступы, а также все положения воюющих сторон. Сверх этого они имеют обыкновение растягивать описания и в них вносить еще кое-что от себя, когда говорят о взятии Тарента, Коринфа, Сард, Газы, Бактр, а также об осаде Карфагена; напротив, они не совсем довольны, когда о подобных предметах мы даем не больше как правдивый, точный рассказ³⁵. То же самое объяснение я предложил бы и по вопросу об описаниях правильных сражений, о речах в народных собраниях, равно как и о всех прочих частях истории. Мы заслуживаем того, чтобы читатели относились снисходительно ко всем нашим предшествующим сообщениям, равно как и к предстоящим, если³⁶ <...> окажется, что мы пользуемся не такими доказательствами, как те историки, не такими приемами изложения и оборотами речи, а также в тех случаях, когда попадаются у нас ошибки в названиях гор или рек или в определениях местностей: во всем этом достаточным оправданием для нас служит обширность нашей истории, разве только уличили бы нас во лжи намеренной или корысти ради. Этого рода ошибки непростительны, в каковом смысле мы много раз уже высказывались в нашем сочинении (Сокращение ватиканское).