5. Великодушие Сципиона.

При виде разоренных городов карфагеняне послали просить Ганнибала не медлить более, идти навстречу неприятелю и кончить войну одним сражением. Явившимся с просьбою послам Ганнибал отвечал, что пускай карфагеняне занимаются всеми делами, но не касаются этого, ибо момент для битвы он выберет сам. Несколько дней спустя Ганнибал с войском покинул окрестности Гадрумета¹² и расположился лагерем близ Замы¹³, — город, лежащий дней на пять пути к западу от Карфагена. Отсюда Ганнибал отрядил трех соглядатаев для разведок о том, где стоят лагерем римляне и какие лагерные порядки поддерживаются римским военачальником. Захваченные соглядатаи приведены были к Публию; вопреки общепринятому обычаю он не думал наказывать пленников, напротив, дал еще им в провожатые трибуна, которому велел показать соглядатаям, ничего не утаивая, все расположение стоянки. Когда осмотр был кончен, Публий спросил еще соглядатаев, все ли с одинаковым старанием показал им проводник. Получив утвердительный ответ он дал им денег на путевые издержки, провожатых и отпустил, наказывая им сообщить Ганнибалу все так, как они видели. По возвращении соглядатаев Ганнибал, изумленный великодушием и отвагою римлянина, возымел страстное желание говорить с Публием. Приняв такое решение, он послал к Публию глашатая сказать, что желает говорить с ним о завершении борьбы¹⁴. Публий принял сообщенное глашатаем предложение и добавил, что пришлет уведомить, где и когда ему желательно будет видеться с Ганнибалом. С этим ответом глашатай возвратился в стоянку.

На другое утро к Публию прибыл Масанасса и с ним тысяч шесть пехоты и около четырех тысяч конницы¹⁵. Публий радушно встретил Масанассу и приветствовал его по случаю покорения всех народов, раньше подвластных Софаку, потом снялся со стоянки и дошедши до города Нарагары¹⁶, расположился лагерем: занятая под лагерь местность, удобная во всех отношениях, дозволяла иметь воду на расстоянии выстрела из лука¹⁷.

6. Свидание Ганнибала с Публием и беседа их.

Отсюда-то Публий и послал сказать военачальнику карфагенян, что готов видеть его и беседовать с ним. При этом известии Ганнибал снялся с места, подошел к неприятелю стадий на тридцать и разбил лагерь на возвышенности, которая, казалось, была удобна для этого во всех отношениях, только отстояла немного далеко от воды, так что солдаты Ганнибала сильно терпели от жажды. На другой день Публий и Ганнибал вышли каждый из своей стоянки в сопровождении небольшого числа конных воинов, которых оставили потом назади, и одни с переводчиком вышли на середину. После приветствия первым заговорил Ганнибал, что он желал бы, чтобы ни римляне никогда не простирали своих вожделений за пределы Италии, ни карфагеняне — за пределы Ливии. Ибо страны эти, говорил он, и сами по себе представляют прекраснейшие владения, и границы их как бы намечены самою природою. «Так как мы первую распрю нашу и войну подняли из-за Сицилии¹⁸, потом из-за Иберии, так как, наконец, мы, все еще не наученные превратностями счастья, дошли в своем ослеплении до того, что одним из нас угрожала, другим угрожает теперь опасность утратить родную землю, то долг наш — положить конец нынешней распре, если будет на то милость богов. Посему я готов кончить вражду, ибо собственный опыт научил меня понимать, сколь изменчиво счастье, по каким иногда маловажным причинам судьба дает решительный перевес одной или другой стороне, обращаясь с нами как с неразумными детьми. Только, Публий, я сильно боюсь, что ты не внемлешь моим увещаниям при всей убежденности их, ибо ты слишком молод еще, и начинания твои как в Иберии, так равно и в Ливии всегда имели желанный конец, и превратностей судьбы ты не испытал на себе до сих пор¹⁹. Но вот тебе один достаточный пример человеческой судьбы, не из далекого прошлого взятый, но принадлежащий нашему времени: тот самый Ганнибал, который после битвы при Каннах был чуть не обладателем всей Италии, вскоре затем подошел к самому Риму, в сорока стадиях от города разбил свой лагерь и уже держал совет о том, что делать с вами и с землею вашего города. Теперь я в Ливии, прихожу к тебе, римлянину, для переговоров о жизни моей собственной и карфагенян. Советую тебе памятовать эту превратность и, не возносясь гордынею, принимать решения, приличествующие смертному, то есть каждый раз брать наибольшее из благ и наименьшее из зол. Неужели рассудительный человек по доброй воле может предпочесть миру такую войну, какая предстоит тебе? Ибо даже победою ты не приумножил бы славы ни твоей, ни твоего отечества, в случае же поражения погубишь собственными руками славу и почет, добытые раньше. Каково же заключение моей настоящей речи? Все, из-за чего до сих пор мы враждовали, пускай принадлежит римлянам, именно Сицилия, Сардиния, Иберия, и никогда карфагенянин да не поднимает войны из-за этих земель против римлян; римлянам точно так же должны принадлежать и все прочие острова между Италией и Ливией. Заключенный на таких условиях мир, как я убежден в том, вернейшим образом сохранит безопасность карфагенян в будущем, а тебя и всех римлян покроет величайшей славой».

8. Ответ Сципиона.

Так говорил Ганнибал. В ответ ему Публий напомнил, что не римляне, а карфагеняне были виновниками войны за Сицилию и за Иберию и что это, верно, знает прекрасно и Ганнибал. Сами боги свидетели в том, даровав победу не той стороне, которая несправедливо нападала, но той, которая защищалась от нападения. Ему не хуже всякого другого известна превратность счастья, и он по возможности сообразуется с слабостью человека. «Так, если бы ты предложил эти условия мира раньше, до перехода римлян в Ливию и по добровольном очищении Италии, ты не ошибся бы, я полагаю, в своих ожиданиях. Но тебя вынудили удалиться из Италии, а мы перешли в Ливию и удержали поле битвы за собою, так что, несомненно, положение дел сильно изменилось. Потом, чего же мы достигаем²⁰, — вот что важнее всего. После поражения твоих сограждан и согласно просьбе их мы заключили письменный договор, в коем сверх нынешних твоих предложений значилось, чтобы карфагеняне освободили военнопленных без выкупа, чтобы выдали палубные суда, уплатили пять тысяч талантов и поставили заложников. Таковы были условия обоюдно принятые. Обе стороны обратились с ними через послов к сенату нашему и народу, мы с заявлением, что согласны на эти условия, карфагеняне с просьбою утвердить их. Сенат одобрил условия, народ утвердил. Карфагеняне получили, чего желали, а потом подвергли это, предательски нарушив договор. Что остается делать? Поставь себя на мое место и отвечай. Не изъять ли нам из договора наиболее тяжелые для вас условия? Для того разве, чтобы карфагенянам получить награду за свое преступление и принять для себя за правило награждать своих благодетелей вероломством. Или же для того, чтобы они возблагодарили нас за удовлетворение их желаний? Однако теперь те же карфагеняне по получении того, о чем просили и молили, не замедлили поступить с нами, как с злейшими врагами, лишь потому, что возымели слабую надежду на тебя. Если бы при этих обстоятельствах отягчены были условия прежнего договора, то еще можно бы обратиться к народу снова с предложением²¹ мира; напротив, обсуждение не может быть допущено, если принятые уже условия мира сокращаются. Каково же заключение моей речи? Вам остается или отдать себя и отечество ваше на наше благоусмотрение, или победить нас на поле сражения».

9. Приготовление к битве.

С этими словами Ганнибал и Публий разошлись в разные стороны, не придя ни к какому соглашению. На следующий день, чуть рассвело, противники вывели свои войска из стоянок и выстроились к бою: карфагенянам предстояло бороться за свое существование и за господство над Ливией, римлянам за мирное владычество. Неужели кто-нибудь может оставаться безучастным к повести об этом событии? Никогда еще не было столь испытанных в бою войск, столь счастливых и искусных в военном деле полководцев; никогда еще судьба не сулила борющимся столь ценных наград. Победителю предстояло получить власть не над Ливией только и Европой, но и над всеми прочими досель известными нам странами мира. Так вскоре и случилось.