Решающая беседа с женихом произошла в начале 1648 года в присутствии Ю. Маттиэ и графа Магнуса[32]. Кристина сказала, что дала обещание кузену в то время, когда была не в состоянии распоряжаться не только собой, но и крестьянским подворьем.

Теперь она даёт ему полную свободу. В то же время, добавила она, если уж ей и придётся выходить замуж, то всем кандидатам она непременно предпочтёт именно его. В любом случае она собирается назначить его своим наследником — так будет лучше для всех, в том числе и для страны.

Карл Густав ответил, что в таком случае для него всё теряет значение и он хочет удалиться из Швеции. Кристина, назвав это романтическими бреднями, сказала, что он упрямствует только из-за того, что сам не понимает своей пользы. Его намёк на то, что невеста, возможно, полюбила другого, королева отмела замечанием, что не обязана в этом ни перед кем отчитываться, и снова повторила: если риксдаг вынудит её к браку, то он станет её мужем.

С этим Карл Густав отправился на войну в Германию.

Были ли у Кристины другие женихи? Да, были. Бранденбург делал несколько «заходов» с предложением реализовать замысел покойного Густава II Адольфа женить курфюрста Фридриха Вильгельма на шведской королеве. Когда стало обсуждаться предложение о том, чтобы Фридрих Вильгельм оставил свою веру — кальвинизм и принял лютеранство, Кристина произнесла громкую фразу: «Мужчина, который предаёт своего Бога, никому не может внушать доверия»[33]. Свои предложения делали датский королевский двор, курфюрст Пфальцский, король Испании Филипп IV, принц Португалии, сын обезглавленного английского короля Карла I и короли Польши. Все эти попытки не имели успеха и пресекались Кристиной на самом раннем этапе. Для замужества нужно было иметь больше сердца, чем для войны, говорила она. Любовь и брак несовместимы. Она же, как известно, до брака опускаться не желала, ибо хотела подняться над недостатками своего пола на такую высоту, которой не достигала до неё ни одна женщина.

В июле 1646 года в Стокгольм прибыло русское посольство — теперь уже от царя Алексея Михайловича. Москва уведомляла о его восхождении на престол и желала подтвердить Столбовский мирный договор от 1617 года. Кристина, возможно, вспоминая свой первый опыт общения с русскими дипломатами, приняла послов сидя на троне в полном величии и великолепии. Вокруг трона стояли 90 лакеев, члены Государственного совета, представители дипломатического корпуса. Присутствовавший на аудиенции П. Шану вспоминал, что русский переводчик молол какую-то несуразную чепуху и никто из его перевода ничего не понял. Впрочем, русские в своих национальных одеждах, отороченных соболями, произвели на француза неизгладимое впечатление. Верительную грамоту, обёрнутую в чёрный креп, посол вручать канцлеру отказался и передал её непосредственно в руки Кристины.

Между тем ситуация во дворце продолжала накаляться.

Уже после брака Делагарди и Марии Ефросиньи Карл Густав по-прежнему жестоко ревновал зятя к Кристине. Королева, со своей стороны, восприняла эту ревность с обидой, доказывая жениху, что её чувства к графу чисты и невинны. Француз Шану порекомендовал ей оказывать больше знаков внимания пфальцграфу и воздерживаться от открытого проявления своих чувств по отношению к графу Кристина осознала, какие осложнения могла вызвать её не поддающаяся контролю страсть, но ничего с собой поделать не могла. Она стала нервной, раздражительной, разбитой и морально, и физически.

Охлаждение Кристины к Карлу Густаву и её привязанность к молодому Делагарди странным образом совпали с другим её бурным увлечением, доставившим современникам и потомкам богатую пищу для слухов, толков и самых чудовищных сплетен. Она воспылала новой страстью, и предметом её любви стала… аристократка Эбба Спарре[34], дочь лантмаршала Ларса Эрикссона Спарре. Эббу Спарре Кристина сделала своей фрейлиной, и как только та появилась при дворе, то сразу ослепила всех своей красотой. Эббу везде звали La Belle Comtesse[35], а слухи о красоте фрейлины достигли даже Парижа. Вполне резонно предположить, что Кристина, действуя, по-видимому, полуинстинктивно-полурасчётливо, переключилась на новый предмет, не менее достойный её королевских чувств, чтобы легче пережить крушение любви к кузену и неудачи с графом Магнусом Делагарди.

Связь Кристины с Эббой Спарре, согласно свидетельствам современников, продолжалась и в годы замужества последней[36]. Б. Уайтлок докладывал в Лондон: «Поговорив со мной, королева представила меня графине Делагарди, которую звали la belle comtesse, и предложила мне побеседовать с ней, её подругой по постели[37], чтобы убедиться, соответствовал ли её ум её красоте». После того как посол нашёл, что большого разрыва между красотой и речами графини не существует, «королева сняла с рук графини перчатки и дала одну мне, а другую, разорвав на четыре части, раздала другим…». На следующий день Уайтлок отослал графине целую дюжину английских перчаток, которые были в Стокгольме в большой моде.

Выражение «подруга по постели» могло, конечно, означать только одно — подругу по любовным играм, если, конечно, королева Кристина не использовала свою фрейлину как живую грелку. Но если вспомнить о спартанском воспитании королевы, позволявшем ей легко переносить жару и холод, то следует признать, что надобность в грелке вряд ли была для неё такой насущной.

Недостатка в историях, свидетельствующих в пользу «запретной связи», нет — главное, сама королева в письмах Эббе не скрывала своих чувств к ней. Правда, С. Стольпе считает многие из них грубыми подделками поздних авторов. Но сохранились оригиналы трёх писем Кристины Эббе, которые признаны подлинными и которые, по выражению писателя, «пышут жаром любви» (приводятся ниже).

Эта любовь казалась всем очень странной, если вспомнить о резко отрицательном отношении Кристины к женщинам вообще, тем более что в интеллектуальном и культурном отношении фрейлина ничего особенного из себя не представляла. Эбба Спарре обладала лишь одним достоинством — она была красива. С. Стольпе, убеждённый католик, полагает, что для королевы, разочарованной женихом, обратить свои взоры на прекрасную фрейлину было вполне естественно. Кристина, говорит он, всю свою жизнь обращала внимание на красивых женщин, а её отношение к Эббе — всего лишь игра, навязанная литературными условностями того времени. Но в том-то и дело, возражает ему другой швед П. Энглунд, что как раз под маской литературных условностей Кристина поддерживала с прекрасной графиней самые настоящие любовные отношения.

Д. Мэссон обращает внимание на то, что роман королевы с Эббой Спарре совпал как раз с периодом, когда двадцатилетняя Кристина начала испытывать отвращение к браку. В одном из писем, отправленных Эббе в 1655 году уже из Рима, королева писала: «Моё счастье было бы несравнимо больше, если бы мне было позволено разделить его с Вами… Клянусь, я была бы достойна зависти богов, если бы удостоилась радости видеть Вас; но поскольку есть все основания сомневаться в этом счастье, Вы должны хотя бы подарить мне удовлетворение верить, что где бы на этой земле я ни находилась, я вечно буду хранить память о Ваших услугах». Королева заканчивает письмо выражением надежды на то, что её минует «печаль забвения со стороны человека, которого я ценю больше всех в этом мире».

В другом письме подруге за 1656 год она пишет: «О, как бы я была счастлива, если бы мне было дозволено снова встретиться с Вами, Прекрасная, но я осуждена на то, чтобы вечно любить Вас и обожать Вас, так и не увидев Вас; ревность, которую звёзды посылают для отравления человеческого счастья, не даёт мне испытать полное счастье, ибо я не могу быть счастливой вдали от Вас… Возможно ли, что Вы меня ещё не забыли? Любите ли Вы меня так, как прежде? Не обманываюсь ли я, что верю, что была тем человеком, которого Вы любили больше всего на этом свете? О, если это так, не открывайте этого! Оставьте меня в этом заблуждении и не завидуйте моему воображаемому счастью… Будьте уверены, что бы ни случилось со мной, я никогда не перестану любить Вас. Прощайте, Прекрасная, прощайте! Целую Вас тысячу раз».