П. Энглунд высказывает гипотезу о том, что шведский монарх, принимая решение о сражении, возможно, находился под влиянием фактора, очень далекого от разума и логики. Король не мог не осознавать «неслыханную тяжесть безнадежного положения» шведов и, чувствуя «взмахи крыльев приближающейся катастрофы», хотел уйти от ответственности, но для него, человека долга, был лишь один способ сделать это —смерть. Историк ссылается далее на свидетельства многих шведских военных, которые утверждали, что король под Полтавой и в других сражениях после этого сознательно искал смерти. Когда полковник Сигрот доложил на военном совете, что не может ручаться за надежность своих солдат, у Карла вырвались слова о том, что «...пусть ни он сам (Сигрот), ни кто-либо другой из армии не вернется живым» из этого похода.

Военный совет, открытый пополудни, закончился к 16.00.

После этого в монастырь был вызван Юлленкрук. В сенях его встретил фельдмаршал и повел в келью к королю. Король лежал на постели и был в хорошем настроении. Реншёльд объявил о решении военного совета и приказал генерал-квартирмейстеру составить план построения пехоты в четыре колонны. Юлленкрук попросил показать ему ордер баталии, и фельдмаршал раздраженно сунул ему в руки бумагу. Пока Юлленкрук изучал план боевого порядка шведской армии, фельдмаршал занервничал и нетерпеливо спросил его: «Вы можете поделить пехоту на четыре колонны?» Грубый тон, привередливость и нетерпение фельдмаршала свидетельствовали, очевидно, о его внутреннем волнении и сознании большой ответственности. Король был настроен более благодушно и ответил за Юлленкрука: «Да, да, Реншёльд! Он может».

Дотошный Юлленкрук поинтересовался у Реншёльда, в каком направлении должна будет маршировать пехота: налево или направо от русских редутов. Ре н шёльд буркнул «налево», после чего повернулся к Карлу и сказал, что раз уж Юлленкрук возьмет на себя труд позаботиться о пехоте, те он, если у его королевского величества не будет других указаний, отправится к кавалеристам. Карл отпустил фельдмаршала, и тот вместе с Юлленкруком покинул келью. Реншёльд, увидев среди собравшихся у входа в монастырь офицеров генерала Левенхаупта, пригласил его сесть на скамейку прямо под окном кельи короля, а Юлленкрук вышел в комнату к тафельдекеру Хюльтману и расписал пехоту так, как его просили, указав во главе каждой колонны командующего генерал-майора.

Пока Юлленкрук «ставил» шведскую пехоту в четыре колонны, Реншёльд посвятил Левенхаупта в планы на грядущий день. Вероятно, фельдмаршалу захотелось как-то сгладить то неприятное впечатление, которое он оставил у генерала после утреннего столкновения на построении армии, поэтому он говорил мягким и дружелюбным тоном. Он спросил, знает ли Левенхаупт о том, что решил его величество. Левенхаупт ответил отрицательно, и тогда Реншёльд сообщил ему, что на следующее утро шведская армия пойдет в наступление и что он хотел бы вручить ему расписание боевого порядка пехоты. Левенхаупт не скрыл своего удивления, но заявил, что готов выполнить любой приказ короля. Из расписания генерал узнал, что пехоте надлежит наступать в четырех колоннах и оставаться в этом порядке до конца марша. Левенхаупт, согласно Энглунду, зная, как трудно построить полки в кромешной украинской ночи, попросил разрешения заняться этим заблаговременно, но в этой просьбе ему было отказано. «Нельзя выводить полки средь бела дня, если мы хотим застать русских врасплох» — так или примерно так ответил Реншёльд. Больше никаких сведений о предстоящем сражении Реншёльд генералу не сообщил[160]. Фельдмаршал после этого ускакал в Пушкаревку[161], а из монастыря вышел Юлленкрук, вручил Левенхаупту результаты своего труда и сказал, чтобы он зашел к королю и получил на завтра какие-то указания. О чем шла речь в комнате у Карла XII, Левенхаупт в своих мемуарах не упоминает. Более того, он отрицает само существование такого разговора. Педантичный генерал не пропускает в своих посмертно опубликованных записках самые незначительные детали, а вот важную беседу с королем накануне битвы он по каким-то причинам забывает. Все это, впрочем, согласуется с его желанием показать потомкам, что его в штаб-квартире игнорировали и в суть замысла Полтавского сражения не посвятили. Вероятно, король сказал ему что-нибудь такое, о чем вспоминать было не совсем удобно и приятно. Можно предположить, что Карл через окошко слышал содержание разговора Реншёльда с Левенхауптом и вызвал последнего для того, чтобы еще раз дать ему понять, что Реншёльд является главнокомандующим и Левенхаупт должен беспрекословно ему подчиняться независимо от того, будет ли король лично присутствовать на поле сражения.

После беседы с Карлом Левенхаупт созвал в палатке, служившей королю столовой, четырех пехотных генерал-майоров и приказал им переписать схему деления пехоты на колонны.

... На бумаге план сражения, по Карлу и Реншёльду, был прост и гениален — он строился в расчете на внезапность, темноту и слабого противника. Более 20 тысячам каролинце», включая кавалерию, нужно было в темноте незаметно и безшумно построиться, скрытно подойти к позициям противника, в узких проходах в нескольких десятках метров от русских укреплений пройти поколонно мимо десяти редутов и зайти русским в тыл. Возможно ли было такое? Кроме того, план был строго засекречен, и, не считая участников военного совета, никто, даже Левенхаупт (а вдруг проболтается?) не был посвящен в детали его исполнения. Случись непредвиденное с Реншёльдом, Сигротом или Пипером, как это произошло во время сражения, — и все станет неконтролируемым и неуправляемым.

Конечно, ни одно предприятие, подобное Полтавскому сражению, никогда не бывает свободным от риска. Если начать «штопать», сводить все концы в один узел и предусматривать гарантию против каждой неожиданной ситуации, никакого плана сражения может и не получиться. Но риск риску рознь. План Карла XII и Реншёльда даже на непрфессиональный взгляд имел слишком мало шансов на успех. Впрочем, у шведов большого выбора в средствах и способах ведения боя не было. Самая большая ставка делалась на везение, на военное счастье, на ротозейство и слабые боевые качества русской армии. А почему бы нет? Ведь раньше получалось.

Рекогносцировку — неотъемлемую святую обязанность любого военачальника перед битвой — шведы, как мы указали выше, провели весьма формально и поверхностно. Карл XII всегда это делал сам, но на сей раз он был прикован к постели, а Реншёльд посчитал, что в ней нет никакой необходимости, поскольку он неоднократно бывал на поле предстоящего сражения. Он не учел, что местность руками людей может преображаться и менять свой характер. Вечером 6 июля (25 июня) и ночью с 6 на 7 июля (с 25 на 26 июня) русские построили еще четыре редута — теперь уже вдоль прохода, который шведы планировали использовать для сближения с русским лагерем. Эта линия редутов встала на пути каролинцев как волнорез, вспарывающий морской прибой, и в час икс стала для них полнейшей неожиданностью.

... В лучах предзакатного солнца фельдмаршал Реншёльд ускакал из Пушкаревки и вернулся в монастырь. Командир правого кавалерийского фланга генерал-майор Карл Густав Кройц, получив от Реншёльда необходимые указания, раздал командирам полков копии диспозиции и вместе с ротмистром выехал на рекогносцировку местности, чтобы не допустить этой ночью ошибок. Фельдмаршал вместе с другими высшими офицерами пообедал в столовой, то бишь в палатке. Карлу XII поварихи Мария Бок и Мария Юхансдоттер приготовили отдельный обед, и король поел в одиночестве.

В шведском лагере лихорадочно готовились к выступлению: отзывали к своим частям все караульные посты, отсеивали непригодных для боя солдат, безлошадных кавалеристов, статских, раненых и больных с наступлением темноты готовили к отправке в Пушкаревку, сообщили всем пароль — как всегда, это были слова «с нами Бог!»

После того как король закончил трапезу, началась проповедь. Карл, отдохнув на походной койке, приказал вынести его из кельи. Его обнесли кругом по лагерю, чтобы он мог лично проследить, как вдет подготовка к сражению. В расположении гвардии он побеседовал с несколькими солдатами и офицерами. Его раненую ногу осмотрели избранные врачи, главными среди которых были Мельхиор Нойман, лечивший короля после перелома ноги под Краковом в 1702 году, Якоб Шульцен и полковой врач Густаф Больтенхаген. Тафельдекер Хюльтман находился рядом и помогал перекладывать своего господина.