Накануне Рождества 1729 года во дворце Шереметевых состоялся торжественный обряд обручения Ивана и Натальи в присутствии царя, его невесты, двора и многочисленных родственников с обеих сторон.

Что было потом — читатель более подробно узнает из записок самой Долгорукой. Вкратце скажем — неожиданная для всех смерть Петра II 18 января 1730 года означала крушение фавора Ивана и всех Долгоруких. Их ждала опала и ссылка. После приезда Анны Ивановны и поражения верховников — родственников Ивана для Натальи стало ясно — связывать свою жизнь с Иваном Долгоруким опасно. Родственники невесты настоятельно советовали Наташе отказать жениху. Но она этого не сделала и тем самым выбрала тяжкий путь, который прошла до конца: в начале апреля 1730 года в Горенках состоялась более чем скромная свадьба, а через три дня Долгоруких выслали в пензенские деревни, публично опозорив в указе, изданном по этому случаю. Отныне Иван и Алексей лишались всех наград, должностей и почестей. В сентябре семья Долгоруких оказалась уже в Березове — глухом сибирском углу, недалеко от современного Сургута…

Остановимся ненадолго. Постараемся понять, что же двигало этой девочкой, решившейся на такой серьезный поступок — пойти без оглядки за своим женихом в ссылку, а возможно, и на смерть? Что тут гадать! Конечно, любовь, Амур, так внезапно поразивший своей золотой стрелой сердце графини Шереметевой. Но, наверное, одного этого для объяснения поступка девушки мало.

Окидывая взглядом отечественную историю, мы видим как бы два типа женщин. Один — это женщины-воительницы, амазонки российской жизни. Имя им — легион. Тип этот столь известен, что только перечень наиболее знаменитых имен сразу же рождает образ: княгиня Ольга, царевна Софья, Надежда Дурова, Софья Перовская… А позже женщины-комиссары в кожанках, как бы стремившиеся своим поведением и одеждой уничтожить в себе женственность, победить природу во имя грядущей социальной победы. К сожалению, освященный официальной идеологией тип этот стал господствующим в общественном сознании, привел к существенным деформациям в жизни народа. «Раскрепощение женщины», официальное равенство во многом оказалось фикцией и лишь дополнило тот круг обязанностей перед обществом, которые всегда исполняла женщина — мать, жена, хозяйка дома.

Но все-таки на протяжении всей российской истории сохранялся и другой тип женщин, который можно условно назвать «женщиной сострадающей». Ею двигала не только любовь как сердечная привязанность, страсть, но любовь как жалость, потребность и обязанность жертвовать собой ради ближнего. За этим стояли и традиции русской жизни, когда женщина, оставшийся без мужа, оказывалась никому не нужной, и непреложные святые законы веры и нравственности, между которыми не было разрыва. Все это и многое другое вместе взятое сделало обычным явлением русской жизни толпы женщин, бредущих по Владимирке вслед за партиями закованных в железа мужей. Они шли, чтобы разделить с ними ужасы этапов, ссылок и поселений. «Пять недель, — пишет знаменитый протопоп Аввакум, — по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухледишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные, отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет да и повалится — кольско гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нея набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «Матушка-государыня, прости!» А протопопица кричит: «Что ты, батько, меня задавил?» Я пришол, — на меня, бедная, пеняет, говоря: «Долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя смерти!» Она же, вздохня, отвещала: «Добро, Петрович, ино еще побредем»».

«Ино еще побредем», — говорили бессчетное число раз женщины — жены и матери каторжников и ссыльных в разные столетия русской истории.

Все это мы должны помнить, размышляя о мотивах, которыми руководствовалась юная Наталья Борисовна, испившая горькую чашу страдания.

Остановимся напоследок на том, что произошло с семьей Долгоруких в тридцатые годы XVIII века, о чем Наталья Борисовна практически не пишет.

Ссылка в Березов была тяжким испытанием для вчерашних властителей России. И дело не только в бедности, к которой они привыкали с трудом, может быть впервые взяв в руки деревянные ложки и глиняные чашки. Семья была большая и, как я уже говорил, недружная. Ее глава А. Г. Долгорукий часто ссорился со старшей дочерью — «порушенной невестой» Екатериной, приходившей в отчаяние при виде тех же убогих нар, на которых незадолго перед приездом Долгоруких умерла ее «предшественница» — «порушенная невеста» Мария Александровна Меншикова. Березов был краем света, и жилось там тяжело как узникам, так и их тюремщикам. Почти непрерывная зимняя ночь сменялась долгим днем короткого лета, чтобы следом за ним вновь пришла ночь. И люди — как ссыльные, так и охрана и местные жители, отрезанные от России тысячами верст пустынного заснеженного пространства или болот, — нуждаясь в общении, собирались нередко за общим столом. В этом застолье было спасение от тяжести убогой жизни, но была и опасность: Долгорукие, не сдержанные на язык, во взаимных ссорах, уж конечно, не щадили власть предержащих, кляня Анну Ивановну и Бирона как главных виновников своих несчастий.

Российская жизнь без доносов ненормальна, и вскоре в Тобольск — сибирскую столицу, а потом и в Петербург полетели доносы. Поначалу власти ограничивались предупреждениями, а затем — это было уже в 1738 году — в ответ на донос таможенного подьячего Тишина прислали фискала, который, пожив некоторое время в Березове и даже подружившись с Иваном Долгоруким, вернулся в Тобольск. Вскоре оттуда — как следствие его доклада — в Березов был прислан указ отделить Ивана Долгорукого как главу семейства (его отец Алексей Григорьевич умер в 1734 году) от прочих Долгоруких и заточить в земляную тюрьму. В августе того же года Иван, двое его братьев — Николай и Александр, а также шестьдесят жителей Березова, имевших общение со ссыльными, были арестованы и вывезены под караулом в Тобольск. Начался сыск. Долгоруких ждала дыба. Показания, данные Иваном под пыткой, были столь серьезны, что по указу правительства его доставили в Шлиссельбург, куда в январе 1739 года стали свозить оговоренных им родственников — участников, а теперь — по сыскной терминологии — соучастников, знаменитых событий начала 1730 года.

31 октября 1739 года в Петербурге «Генеральное собрание» из высших сановников государства, рассмотрев в течение одного дня дело, которое велось целый год, приговорило Ивана Долгорукого к колесованию, Василия Лукича, Сергея и Ивана Григорьевичей — к отсечению головы, другие Долгорукие наказывались тюремными заключениями неограниченных сроков. 8 ноября 1739 года под Новгородом, при большом стечении народа, князья Долгорукие были казнены. Ивана «помиловали» — колесование заменили четвертованием. Его младшие братья — Николай и Александр — были отвезены в Тобольск, где им вырезали языки и наказали кнутом. Правда, Бирон, ставший регентом после смерти Анны осенью 1740 года, распорядился отменить казнь молодых людей, но сибирское начальство сообщило, что указ о помиловании опоздал, преступники уже наказаны и сосланы соответственно в Охотск и на Камчатку. Третий их брат — юный Алексей был приписан матросом в экспедицию Беринга. Суровая судьба ждала и сестер Ивана: бывшая «государыня-невеста» Екатерина была насильно пострижена в Томске, ее сестры Елена и Анна — соответственно и Тюмени и Верхотурье. Главный доносчик, чье писание дало под всему делу, — таможенный подьячий Тишин получил повышение — стал в Москве секретарем, а также удостоился премии и шестьсот рублей, которую ему, согласно указу, было предписано выдавать в течение шести лет, так как «он к пьянству и мотовству склонен». Государство всегда трогательно заботилось о своих доносчиках.

Лишь в начале 1740 года Наталья Борисовна Долгорукая, оставленная на время следствия в Березове, узнала наконец о страшной судьбе своего мужа и его родственников. Ей позволили вернуться в Россию, куда она и отправилась вместе с детьми, родившимися в Березове: старшему — Михаилу — было восемь лет, а младшему — Дмитрию — полтора года. В день смерти Анны Ивановны — 17 октября 1740 года — она въехала в Москву, где ее крайне неприветливо встретили Шереметевы, и особенно брат, знаменитый богач Петр Борисович, унаследовавший практически все состояние отца.