Будет не прав тот, кто сочтет столь подробный разбор династической ситуации в России XVIII века излишним, — для людей XVIII века династическая проблема была совсем не пустячной, и отсутствие закона о порядке престолонаследия на основе традиций практически весь XVIII век существенным образом подрывало стабильность политической жизни. В сущности, «Устав» Петра Великого стал апофеозом самодержавия, ибо это был закон об отмене всяких законов в этой чрезвычайно важной и болезненной сфере отношений на самой вершине власти. «Устав» отразил то положение, когда единственным источником законов становилась ничем не связанная, неограниченная воля монарха. В угоду своим прихотям и прихотям своих фаворитов, он мог не считаться ни с традициями, ни с действующим законодательством, что всегда развязывало руки различным авантюристам.

Разумеется, династические проблемы были частью проблемы власти в системе самодержавного правления в России. Они органически сочетались с массой других проблем, порожденных не только системой власти и наследования. Выше уже говорилось о гвардии и ее месте в политической жизни страны. К этому нужно добавить, что самодержавие XVIII века окончательно подавило существовавшие в предшествовавшие эпохи институты сословно-представительной системы, местного самоуправления, внедряя на всех уровнях мертвящий бюрократизм. Это неизбежно приводило к сужению социальных основ власти, к возможности проявлений насилия, деспотии и снова насилия.

Впрочем, остановимся… Был, был в истории России момент, когда ее судьба могла быть иной. Речь идет об уже упомянутом 1730 годе, когда верховники ограничили было самодержавие в свою пользу. Пока приглашенная ими курляндская герцогиня Анна добиралась до Москвы, в самых разных дворянских домах Петербурга обсуждалась проблема власти и были предложения превратить Сенат в представительное учреждение. Более того, постепенно точка зрения верховников — типичных олигархов — стала сближаться с точкой зрения представителей дворянской «вольницы», но недостаток времени, а самое главное — отсутствие единства в оппозиции режиму самодержавия сказалось: сторонников единовластия было больше, они были активны, и их «агрессивно-послушное большинство» решило дело — самодержавие победило. Сторонники новой полновластной властительницы Анны Ивановны радовались. Но чему? Ответ стал вскоре известен — системе «бироновщины». И опять пресловутый локомотив истории миновал, даже не заметив, развилку, стрелку истории, чтобы устремиться по накатанной колее самодержавия…

Возвращаясь к «бироновщине», которой много места уделено в публикуемых материалах, можно с полным основанием сказать, что дело не в названии: почти вся история самодержавия — это история «меншиковщины», «долгоруковщины», «разумовщины», «шуваловщины», «орловщины», «аракчеевщины» и так далее до «распутинщины». Суть же оставалась одна: суровую фигуру самодержавной (и шире — тоталитарной) власти всегда сопровождал ее развратный спутник — фаворитизм. Все это создавало особую атмосферу императорской столицы, которую достаточно ярко и точно отразил А. Н. Толстой: «Петербург, стоящий на краю земли, в болотах и пусторослях, грезил безграничной славой и властью; бредовыми видениями мелькали дворцовые перевороты, убийства императоров, триумфы и кровавые казни; слабые женщины принимали полубожественную власть; из горячих и смятых постелей решались судьбы народов; приходили ражие парни, с могучим телосложением и черными от земли руками, и смело поднимались к трону, чтобы разделить власть, ложе и византийскую роскошь. С ужасом оглядывались соседи на эти бешеные взрывы фантазии. С унынием и страхом внимали русские люди бреду столицы. Страна питала и никогда не могла досыта напитать кровью своею петербургские призраки».

Авторы-мемуаристы — совершенно разные люди по национальности, вере, образованию, амбициям. Но их, несомненно, объединяет одно — общая судьба страны, в которой им довелось жить в «эпоху дворцовых переворотов». Одни и те же события, разворачивавшиеся перед их глазами, они видели по-разному, оценивали со своей «колокольни». Но именно это и важно. Канву исторических событий мы можем восстановить и не прибегая к мемуарам, они не всегда могут что-то прибавить к нашим фактическим знаниям о времени, событиях той эпохи. Но история — не только взвешенные на весах профессионализма точные знания, это еще и чувства, ощущения, впечатления, без которых меркнет яркий мир истории, превращаясь либо в сухую хронологическую таблицу, либо в жесткую идеологизированную схему. Мемуары, письма дают редкую возможность почувствовать аромат каждой эпохи, ее неповторимое своеобразие и вместе с тем схожесть с другими временами.

Сборник открывают записки фельдмаршала графа Бурхарда Христофора Миниха — того самого, который сверг Бирона. Собственно, их условно можно назвать мемуарами — это скорее сочинение об истории сменяющих друг друга царствований, написанное по довольно жесткой схеме. Автор записок напоминает ветерана, пережившего выдающиеся события, но помнящего спустя годы лишь отдельные куски той прошлой жизни, не связанные воедино эпизоды, к месту сказанные и запомнившиеся фразы, анекдоты. И чтобы написать воспоминания, такой автор обкладывается кучей книг, призывает в помощники профессионала — историка — и начинает «вспоминать», уже давно забыв, что он видел сам, а что прочитал или услышал в пересказе. Примерно в таком духе писались и эти мемуары. К Миниху прикрепили крупнейшего историка Академии наук Г. Ф. Миллера, который консультировал мемуариста и поставлял ему некоторые сведения по государственному устройству допетровской России, проверял даты. Важно заметить, что свое изданное за границей в 1774 году сочинение Миних писал начиная с 1763 года по заданию Екатерины II. Возможно, Миних был привлечен к начавшейся в первые годы царствования императрицы реформе высших правительственных органов и претендовал на роль опытного эксперта. Записки Миниха официально называются «Очерк, дающий представление об образе правления Российской империи» и ставят главную цель — показать молодой, неопытной в делах управления императрице необходимость создания специального высшего правительственного органа управления, который мог бы заполнить «пустоту» между верховной властью и Сенатом, не дав тем самым возможность какому-нибудь фавориту встать между правителем и государственной машиной. Последнее хотя и не говорится, но прямо вытекает из оценки недостатков предшествовавших царствований.

«Научность» сочинения Миниха может, конечно, вогнать читателя в тоску и скуку, но не следует поддаваться первому впечатлению. Старый фельдмаршал не был солдафоном и сухим педантом. И чем ближе становится время, в котором он жил и о котором пишет, тем живее и живее становится изложение, хотя все менее и менее объективным. Но этого и не следует ожидать от активного участника острых политических смут у подножья трона. И мы видим, как хитроумно Миних обходит острые углы, замалчивая о своей не всегда благородной роли или изображая свое участие в интригах при дворе в самом невинном свете, идет ли речь о его активной роли при возведении Бирона в регенты малолетнего императора Ивана VI или при столь же успешном свержении временщика чуть позже. Замалчивает он и обстоятельства своего ареста. Рассказывая о вступлении на престол Елизаветы Петровны, он изображает все как очевидец, на самом же деле он был, так же как Бирон или Анна Леопольдовна, вытащен из постели и арестовавшие его гвардейцы не лишили себя удовольствия надавать строптивому и спесивому фельдмаршалу тумаков.

Читая воспоминания Миниха, читатель не может не заметить, что автором владеет гордыня, что при всяком удобном случае он стремится подчеркнуть свои выдающиеся заслуги перед Россией, которые, как показало время, оказались более чем скромными. Обстоятельно биография Миниха изложена в публикуемых ниже записках его сына, сейчас же отметим, что Миних был, несомненно, способным человеком, знающим инженером-фортификатором, прекрасным организатором больших строек — Ладожский канал, построенный им, до сих пор не может разрушить царящая многие десятилетия бесхозяйственность. Но волею обстоятельств ему довелось командовать армией в тяжелых условиях на полях войны с Турцией в тридцатых годах XVIII века. И здесь его ожидала если не полная неудача, то весьма скромные успехи — если сопоставить их с затраченными людскими и материальными ресурсами. Да и вряд ли могло быть иначе — даже самый замечательный военный строитель может оказаться посредственным полководцем. Непродуманные стратегические планы, низкий уровень оперативного мышления, военная рутина, слабая организация снабжения войск, колоссальные людские потери — все это стало уделом русской армии в немалой степени благодаря «столпу Российской империи», как гордо называет себя Миних на страницах воспоминаний. На скользких придворных паркетах Миних всегда чувствовал себя уверенней, чем на боевом поле, хотя не обладал столь необходимой при дворе интуицией, не всегда соизмерял свои амбиции с возможностями.