— У Фергюсона нет никаких причин жениться на мне. Он меня не скомпрометировал, — глядя в глаза брату, выдавила Мадлен.

— Живи мы в другое время, я бы кастрировал его и отправил в монастырь. Он заслуживает этого! — воскликнул Алекс. — А теперь он женится на тебе, хочет он того или нет.

Мадлен не могла дальше защищать Фергюсона, не вызвав еще больше подозрений. Она была обессилена. Для одного вечера событий произошло слишком много. Обсуждать будущее замужество она была уже не в состоянии. Ноги подкашивались. Дрожащими руками она схватила со стола свои перчатки.

— С вашего позволения, я пойду в свою комнату.

Тетя Августа подошла к ней, но Мадлен вздрогнула и отшатнулась. Августа посмотрела на нее с такой болью, словно племянница ударила ее.

— Ничего не нужно объяснять, — едва слышно произнесла Мадлен. — Если моя тайна будет раскрыта, я проведу остаток жизни на плантации Себастьяна и сделаю все, чтобы репутация Эмили не пострадала. Но в любом случае я буду вынуждена выйти замуж за нелюбимого человека. Все верно?

Никто не ответил. Может, разбить пару драгоценных амфор Алекса, чтобы он сказал хоть что-нибудь?

Она выбежала из кабинета и взлетела по лестнице. Эмили звала ее, и в ее голосе звучала настоящая боль, но Мадлен не обернулась. Она вбежала в комнату и, заперев за собой дверь, бросилась на кровать. Семья Стонтонов видела ее гнев, но слез они не увидят никогда.

Глава 21

Фергюсон чувствовал, что постепенно скатывается в пропасть. В ту ночь, услышав отказ Мадлен, он хотел похитить ее и отвезти прямиком в Гретна Грин[17]. Или, что было гораздо проще, завернуть в покрывало и притащить в Солфорд, рассказать все ее семейству и потребовать отдать ему эту женщину. Ей просто повезло, что в первую минуту он растерялся, а потом опомнился и успокоился. Если бы на месте Фергюсона был его отец, он даже не стал бы ее спрашивать. Но пока Фергюсон оставался самим собой, он думал не только о собственных желаниях. Что ж, на этот раз он позволит ей улизнуть. Убедившись, что Мадлен благополучно прошла по тропинке, разделяющей поместья, он вернулся в постель, которая еще хранила тепло их тел. Засыпая, он думал, что не сможет отпустить ее, не сможет отказаться от нее. Он обязательно найдет способ удержать Мадлен. Но вначале выяснит, почему она сказала «нет». С этой мыслью он и уснул.

Утром его разбудил луч, пробивавшийся сквозь закрытые ставни. И Фергюсон уже знал, что ему делать со своей упрямой возлюбленной. Он взглянул на часы, стоявшие на столе, и тяжело вздохнул. Вернувшись домой и переодевшись, он вызвал управляющего, и они несколько часов разбирали документы. Огромное поместье требовало внимания. Они устроились в кабинете отца. Здесь все было до боли знакомо. Когда Фергюсон был маленьким, отец иногда позволял ему играть с подзорной трубой, а когда подрос, рассматривал обстановку во время скучных уроков. Ему казалось, что часы специально испортили, чтобы время тянулось бесконечно. Оказываясь тут, Фергюсон до сих пор чувствовал себя маленьким мальчиком.

Беррингс, управляющий, занимался не только лондонской недвижимостью, но и остальными владениями герцога. Накопилось множество дел, и Фергюсон надеялся, что это занятие позволит ему отвлечься от мыслей о Мадлен.

— Ваша светлость, каковы будут распоряжения относительно театра «Ле Гранд»? — спросил Беррингс. — Помните, то старое здание на площади?

Этот человек умел задавать весьма каверзные вопросы самым будничным тоном. Он, конечно же, знал, что Фергюсона что-то связывает с этим театром. Любой, кто был достаточно умен, чтобы работать с прежним герцогом, заметил бы подобное.

— Знаете, я ходил на спектакль, но хозяйка, как мне показалось, не обратила на меня никакого внимания. Неужели она не знает, кому принадлежит ее театр?

Беррингс покачал головой.

— Нет, ваша светлость. Подобные места всегда сдаются через подставных лиц.

Значит, и сплетницы не узнают, что театр, в котором играет Мадлен, принадлежит Фергюсону. Что ж, это хорошая новость. Ему совершенно ни к чему была еще и слава беспардонного феодала, который насилует актрис в своем театре.

— Мы можем пока оставить все как есть? Возможно, я вернусь к этому вопросу в конце сезона, — сказал Фергюсон.

Он припрячет этого туза в рукав. Если Мадлен будет упрямиться, он разыграет эту карту. Фергюсон поморщился. Боже! Именно так бы и поступил его отец.

Беррингс, сделав пометку в блокноте, ожидал дальнейших распоряжений, преданно глядя на хозяина. Это был невзрачный человек среднего роста, с редкими темно-каштановыми волосами. Он был из тех слуг, которые без единой жалобы и лишнего слова будут трудиться на своего господина до самой смерти.

— Беррингс, что вы думаете о своей работе? — внезапно спросил Фергюсон.

Беррингс побледнел, осторожно вернул ручку в чернильницу и опустил глаза.

— Я чем-то не угодил вашей светлости? Уверяю вас, интересы семьи Ротвел для меня всегда были и будут на первом месте.

— Нет, вы неправильно меня поняли. Я доволен вашей работой. Уволить вас было бы непростительной глупостью с моей стороны.

Беррингс вздохнул, как человек, получивший неожиданную отсрочку приговора.

— Вы очень добры, ваша светлость.

Фергюсон усмехнулся.

— Добр? Так непривычно слышать это в свой адрес. Давайте договоримся: если вы и дальше будете добросовестно заниматься делами моей семьи, я буду относиться к вам справедливо.

Разумеется, Беррингс не оставит свою работу по собственному желанию: другой такой ему попросту не найти. Он нес ответственность за значительную часть доходов Ротвелов, ежегодно сотни тысяч фунтов проходили через его руки. Два других управляющих занимались недвижимостью в Дувре и промышленными объектами на севере. Ротвелы соперничали с самими Девонширами и считались одной из самых влиятельных семей в Англии. По сравнению с этим поместье в Шотландии казалось едва ли не собачей конурой. Единственное, что раздражало Фергюсона, — это неумеренная лесть, которой Беррингс сдабривал каждую фразу, сказанную им старому герцогу. Самого Фергюсона интересовали только дела и может ли он доверять своему управляющему. В чуткости он, определенно, проигрывал отцу, который чуял ложь за версту.

— Я намереваюсь вернуться в Шотландию, и вам предстоит одному вести дела. Я рад, что могу доверять вам. Разумеется, вы по-прежнему будете отправлять мне отчеты, я хочу быть в курсе всего.

Беррингс плотно сжал губы.

— Беррингс, у вас на лице написано, что вам это не по душе, — заметил Фергюсон. — Как вам удавалось работать с отцом, если вы совершенно не умеете скрывать свои эмоции?

Беррингс рассмеялся. Фергюсон впервые слышал его хриплый смех.

— Его милость просил просто сидеть рядом. Он подписывал и передавал мне бумаги и никогда не спрашивал моего мнения.

Фергюсон попытался припомнить, когда он в последний раз видел отца. Это было десять лет назад, в этой же комнате. Его мнением герцог тоже не интересовался. Он отчитал сына, стоявшего в центре комнаты, за проступки, оскорблявшие весь великий род Ротвелов, представители которого проявляли исключительное благородство и мужество со времен Вильгельма Завоевателя[18] и до наших дней. Потом он приказал Фергюсону убираться с глаз долой и никогда не возвращаться. Фергюсон так долго добивался этого, но тогда почему-то почувствовал только боль.

— Вам просто повезло, что вы сидели рядом с ним, а не стояли перед ним, — снова усмехнулся Фергюсон.

Беррингс кивнул.

— Простите мне мою смелость, могу ли я поделиться своими соображениями?

Значит, у него есть соображения? Что ж, тем лучше! Имея соображения, он сможет управлять герцогством более эффективно, чем просто выполняя распоряжения Фергюсона.

— Пожалуйста. Это же ваша работа — консультировать меня по деловым вопросам.