Тем временем против организованного Чижовым Общества Донецкой железной дороги в петербургской торгово-промышленной среде и прессе была развернута широкая кампания, направленная на его дискредитацию. «На Петербургской бирже, — сообщал Федор Васильевич, — распространился слух, что я только видимо не участвую в этом деле, а, собственно говоря, мы с Дельвигом участвуем тайно и берем себе половину барышей. Ничего не могу возразить, — кто же из них поверит тому, что я только хочу непременно провести систему честной постройки, хлопочу единственно для проведения этой системы и более ни для чего. Всякий судит по-своему. Что скверно, это то, что вряд ли источником такого слуха был не Кокорев»^[520].

С большим трудом, не без покровительства Н. К. Посьета, акционерное общество во главе с С. И. Мамонтовым, объединившее московскую торгово-промышленную элиту, в начале 1876 года получило концессию на строительство Донецкой каменноугольной железной дороги.

«Дело Донецкой дороги кончено, она остается за Мамонтовым, — с удовлетворением записал в дневнике Чижов. — Это щекочет мое самолюбие: это, дескать, потому, что ты тут действовал… Я знаю, что в этом составе общества постройка будет честною и ведение дела тоже будет честным, а Бабст был ширмою Полякова, эксплуатирующего русские железные дороги в свою личную пользу»^[521].

Глава шестая

И ВНОВЬ — БАЛКАНЫ

Как и в канун революционных событий 1848 года в Западной Европе, когда славянский вопрос приобрел небывалую до этого политическую остроту, Чижов в 1850–1870-е годы продолжал с неослабевающим вниманием и сочувствием следить за ходом славянского освободительного движения в землях Габсбургской и Османской монархий.

Любопытен такой эпизод. Выйдя на свободу в июне 1848 года после заключения в Третьем отделении, Чижов получил назад свои вещи и венскую коляску, в которой он в мае пересек границу Российской империи. Коляску эту он нанял за несколько станций до Радзивилловской таможенной заставы, еще в австрийских землях: некая местная еврейская депутация на полуславянском-полунемецком наречии предложила ему продолжить путь не на тряских почтовых таратайках, а в покойном рессорном экипаже в сопровождении провожатого, который должен был по прибытии на место назначения доставить коляску обратно.

На границе Чижова окружили жандармские офицеры с саблями наголо. Не ожидавший такого поворота событий провожатый проворно соскочил с козлов и бесследно исчез, а арестованный Федор Васильевич все в том же арендованном им экипаже был доставлен для допросов в Петербург, в Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Каково же было его удивление, когда, освободившись после двухнедельного заключения, он обнаружил в тайнике возвращенной ему коляски… три тысячи аршин лучшего голландского полотна! Тут-то и пришла догадка: он стал слепым орудием контрабандистов, которые вознамерились под прикрытием возвращавшегося на родину солидного профессора провезти беспошлинно через границу свой товар.

Тщетно, в течение ряда лет, Чижов пытался списаться со станцией, на которой повстречал «услужливую депутацию», давал многочисленные объявления в иностранные газеты. Владельцы экипажа не объявлялись. На четвертый год безуспешных поисков он продал бесхозное транспортное средство вместе с контрабандным грузом, а вырученные деньги направил в созданное накануне Пражское славянское благотворительное общество.

Начавшаяся в 1853 году Крымская война была воспринята Чижовым как «война между Россией и Европой», война между двумя враждебными принципами, в результате которой весь славянский мир получит освобождение и настанет новая эра в истории человечества.

Неудачный ход военных действий оказался для Чижова во многом неожиданным. Чуть ли не до последнего дня войны его не покидала уверенность в окончательной победе России. Это была скорее мистическая вера, нежели трезвая оценка военного и экономического потенциала страны. В начале сентября 1855 года Чижов писал: «…в Севастополе плохо, наши оставили часть укреплений и их взорвали. Трудно, чтобы Севастополь устоял, а все-таки кажется, что конец войны будет в нашу пользу… Так следует… из общих исторических начал». И позднее: «…я не только не отчаиваюсь, а имею полную и несомненную надежду и веру, что война кончится в нашу пользу»^[522].

Поражение в Крымской войне обнажило экономическое отставание России от ведущих стран Запада и потребовало от правительства подчинения внешнеполитических задач проблемам внутреннего развития страны. Реальный взгляд на соотношение сил на Балканах определил тактическую линию внешней политики России на ближайшие после Парижского мира годы: отказ от военных средств в решении «восточного вопроса» и усиление нравственного воздействия на находящееся под властью Австрии и Турции славянское население. Этому должно было способствовать создание общественной неправительственной организации, занимающейся развитием неофициальных контактов с зарубежными славянами.

Задачам русской дипломатии как нельзя лучше отвечал просветительно-благотворительный Славянский комитет, стихийно возникший в славянофильской среде еще в годы войны. 26 января 1858 года он был преобразован в Московский славянский благотворительный комитет, о котором подозрительный сверх всякой меры московский генерал-губернатор Закревский докладывал в Петербург как о «тайном обществе». В числе организаторов комитета были братья А. П. и Д. П. Шиповы, И. С. Аксаков, М. П. Погодин, М. Н. Катков, В. А. Кокорев. Активнейшее участие в его создании принял Чижов.

Если прежде помощь России православному населению Балкан носила единичный характер^[523], то теперь стало возможным систематически осуществлять частную благотворительность и даже превратить ее в политическое дело. Фонд Славянского комитета складывался из ежегодных взносов его членов, личных пожертвований, а также пособий от Императрицы Марии Александровны и Министерства народного образования. Собранные средства направлялись на помощь православным церквам, школам, народно-просветительным учреждениям в славянских землях; на эти деньги молодые болгары и сербы получали образование в Московском университете и Духовной академии.

С самого основания Московского славянского благотворительного комитета руководящая роль в нем принадлежала славянофилам. В их печатных органах — газете «Парус», издаваемой специально для распространения в славянских странах, и журнале «Русская беседа» — подробно рассказывалось о деятельности Славянского комитета и пропагандировались его задачи. Однако недреманное око цензуры зорко следило за политической линией, проводимой в славянофильской периодике.

29 января 1859 года «Парус» под редакцией И. С. Аксакова «за обнаруженное предосудительное направление» был прекращен. Это вызвало негативную реакцию в славянской среде, и Александр II высказал министру иностранных дел князю А. М. Горчакову пожелание, чтобы в самое ближайшее время началось издание новой еженедельной газеты — «с целью поддержать и развить сочувствие соплеменных нам славян».

Стать редактором нового органа было предложено Чижову. В аттестации, представленной князю Горчакову директором Азиатского департамента Министерства иностранных дел Е. П. Ковалевским, Чижов характеризовался как человек, «известный в ученом мире разработкой славянских материалов и другими замечательными статьями»^[524]. Но Федор Васильевич в это время уже вовсю редактировал журнал «Вестник промышленности», а потому соглашался принять поступившее из Петербурга предложение лишь в случае, если новая газета «будет спасенным „Парусом“», и в письме к Ковалевскому изложил программу будущего издания под предположительным названием «Пароход».