Большой державе застой опасней пораженья, а наш театр, можно сказать, большая держава, хотя и с местеч­ковыми приметами. Интересно, как развернется ситуация, у Гены сейчас чрезвычайно высокий политический и твор­ческий капитал, и это может сослужить хорошую службу и ему и театру. Как поведет себя Мигдат? Это решит многое, если не все. Он, бедный, уверен в своей всемогущности, и действительно много причин и поводов ему так думать... Но время-то идет — все меняется...

Сейчас, может быть, самая пиковая ситуация. Хотя внешне, наверное, этого и не заметишь, какое-то благо­получие и проч.

Юрка тут сорвался. Восемь дней пил. Возил его «туда», влупили укол. Два дня ночевал у нас. Было очень плохо. Даже жутковато. Било, колотило так, думал (он сам), что — все! Сейчас отошел. Сегодня видел в театре: как соколик. Говорит, «все». Дай-то Бог! Как это страшно.

Ромашевский Эдик делает концерт (областной) к 40-летию в Музыкальном театре. Попросил меня подключиться (сделать один блок), этакая документальная композиция из писем фронтовиков-земляков. Сегодня прогнали на сцене, вроде ничего.

Нравится мне Эдик. Он, как муравейчик, пашет, пашет потихоньку и — чего-то есть. Какой-то дар отключаться от всего. Кажется, иногда свет клином у него сошелся на какой-нибудь фитюльке. Но так, наверное, только и мож­но (и нужно) работать. А я вот... У меня что-то многовато «внутренней жизни». Все «мыслю» чего-то, глобальные все проблемы гнетут. А вот так, просто пахать, незатейли­во, кирпичик на кирпичик, наверное, я не могу, не умею. Жалко.

26 апреля 1985 г.

Утро. Солнечно. Бегал только что по набережной. Иртыш многоводен, прошел лед, очень красиво. Даже наш Омск кажется красивым, необыкновенным городом.

Сейчас пойду к Тане, сегодня посещения с 12 до 2-х. Она умница, веселая, бодрая и мне очень помогает не падать духом и не скучать.

30 апреля 1985 г.

Я проводил ее на худсовет, тихонечко прошлись по Ленина. Пока они заседали, сбегал в горком по поводу демонстрации. Худсовет решал репертуарный вопрос на будущий год. Министерство ввело, по-новому, репертуар не по сезону, как было всегда, а по календарному году. Это так непривычно, не традиционно для театра, а главное — неразумно: сезон есть законченный театральный цикл, в этих границах обычно происходят и изменения в труппе и преодоления какого-либо психологического барьера и т. д. Планирование на календарный год — это, может быть, удобнее министерству, но никак не театру.

Сверстали. Утверждена и пьеса Алены Масляковой, ко­торую я привез из Москвы. Это приятный момент.

В общем, репертуар кажется интересным, хотя безот­носительным к труппе. Но... это уже слишком большое же­лание. И потом, в нынешнем безлидерном положении все это несколько релятивно выглядит, все как-то бестелесно.

На открытом партсобрании труппа в лице нескольких «старушек» высказалась за назначение Гены главным ре­жиссером. Такое назначение, к сожалению, маловероятно, а вот и. о. — вполне.

Невероятно сложное время для театра.

Труппа живет прежними эмоциональными накопления­ми. В этой ситуации, конечно, «У войны не женское лицо» играет огромную роль — «великой державе застой опасней пораженья»! И этот спектакль, такой его успех — хороший громоотвод и проч.

На днях как-то случайно встретились с Сережей Поварцовым, сидели, болтали о предстоящих Мартыновских чтениях, которые он пытается привить на этой земле и проч. Да так заговорились, что шли и шли, потом пили чай у меня на кухне и разошлись только в 9 вечера, про­говорив часов 8 кряду.

Как скучаешь по таким разговорам, как они необходи­мы хотя бы время от времени! Ну, ладно, буду собираться к Тане.

Да, чуть не забыл: на этом худсовете подали на утверж­дение на звание мне и В. Алексееву. Должен был быть в этом же списке и Юрка, но... идиот, сам себе все испортил с паскудой У. во время своего последнего запоя. Та, стерва, написала телегу в обком, и хоть все это с ее стороны гнусно (там, я думаю, тоже это понимают), однако решили не ри­сковать. И Юрку зарезали. Очень глупо и грустно. Беда!

Я лично никакой такой радости почему-то не ощутил. Наверное, уже все перегорело. Если бы лет 5 назад, когда действительно «тянул» весь репертуар на себе, и был по­моложе, и был артистом в «чистом» виде, — наверное, тогда было бы интереснее.

На вечере памяти Утесова пел три песни: «Одесский порт», «Раскинулось море...» и «Перевал». Здорово! Так по­нравилось петь! Зал был переполнен, принимали на «ура».

2 мая 1985 г.

Что-то такое залегло между мною и Настей. Вот уже сколько времени нет писем. Поздравила с днем рождения (пусть с опозданием на 2 недели) как ни в чем не бывало... но что-то за этим... Печально это, очень печально. Мне уже, было, казалось, что взрослеем, что нашли язык понимания и необходимости. Очевидно, это после нервозной перепи­ски с Василием Игнатьевичем... Ах, как бы хотелось, чтобы она была взрослой, мудрой девочкой! 16 лет, много это или мало? Заканчивает 10-й класс и упорно не пишет ни о планах, ни о мечтах, ни о желаниях и т. д. Будет чрезвычайно глупо, если останется в ростовском училище искусств. Ну, что там!! Надо смириться. Как есть. А душа болит, конечно. Все кажется, если бы была рядом, то была бы совсем другой девочкой, все кажется, что мог бы ей объяснить. Наверное, это все не так. Наверное. А вот кажется.

Поздно, пора спать.

3 мая 1985 г.

Слава богу, позади праздники. Было много работы. Прошло все хорошо. На стадионе 9 мая сильно замерз и, кажется, простудился, но схватило не сразу, и вот только теперь два дня пролежал в лежку. Спина болела невозмож­но, и вообще не мог пошевелиться. Танюша выписалась и сразу принялась ходить за мною.

Какая-то дичайшая весна в этом году! Такого еще просто не видел: май месяц — снег идет! -5 — 0 градусов — зима. Мне, терпеливому, и то надоело.

Сегодня было открытие вторых Мартыновских чтений. Я был любезно приглашен гостем на пленарное заседание и т. д. С интересом посидел сегодня на открытии, к сожале­нию — репетиция, и нужно было убегать. Много печального и горького вокруг всего этого. Наверное, если поэту было несладко при жизни, то и посмертное признание, слава и т. д. — носит этот тяжеловатый оттенок. Конечно, наша вина (т. е. интеллигенции сегодняшней мятой-клятой). Великий поэт! бесспорно и недвусмысленно Великий, а вот поди же ты... Не пробить, не убедить какие-то государствен­ные головы, инертность, сухость. Можно ли говорить с литературой (с поэзией тем паче) официальным языком, а, ладно... Я-то его больше чем люблю, я знаю Великость, необъятность этого явления — Леонид Мартынов. Знает еще кто-то, еще... Пусть нас немного, не так много, как хотелось бы, пусть... Нечего досадовать! Не надо!

Чувствую — теряю охоту писать, т. е. отдавать бумаге те бесконечные, бегущие и бегущие во мне токи — мыс­ли. Наверное, актерство разрушило меня окончательно: только эмоциональные потоки пропускаю сквозь себя... А вот уложить все это в словесную форму, выразить зна­ком, законченным, ясным и определенным —такая работа тяготит, мне бы диктофон и наговаривать свой дневник, да, так было бы лучше, наверное. Варварская профессия — актерство: самопоедается человек с годами.

Приехал Вилька Озолин на чтения (Вильям Озолин (1931-1997) — поэт, романтик, гитарист! Храню все сборнички, подаренные Вилей, иногда перечитываю крепкие мужские строки), а я себя так плохо чувствую, что и выпить нельзя.

Поганое самочувствие, очень.

Прочитал Тадеуша Рушевича «Картотеку» — обалдел!!!

Скорей бы уже закончить эту тетрадь и отвязаться.

От Насти получил опять открытку (с 1-м Мая), пишет — «подробности письмом», значит, есть надежда получить письмо.

15 мая 1985 г.

Посмотрел сегодня кусок прогона «Эксперимента». Резко не понравилось все. Режиссура вчерашнего дня, мягко говоря, постановочка эдакая. Лес постановочных штампов и штампиков — девочки с зонтиками, юноши с электрогитарами (бутафорскими, на которых, конечно же, не играют). Но самое главное — не в этом, главное — что нет главного, зачем, для чего... уровень серьезности раз­говора (пусть данного через юмор, через шутку), ну и (и это криминально уже) отпущенные артисты. Играют кто как может и кто как это понимает.