Сегодня выездной «Последний срок».

22 ноября 1983 г.

Театру присвоено наименование «Академический». 29 ноября Мигдат вошел во время репетиции в зал, держа в руках правительственную телеграмму.

Все остановилось, читали вслух, кричали «ура!». Через полчаса репетиция пошла дальше.

2 декабря был митинг по этому поводу, впрочем ми­тинг — громко сказано: собрались в зрительном зале, пришли руководители от управления культуры, райкома, горкома, обкома и проч. Говорили хорошие слова.

Событие, конечно, огромное. Больше всего рад за М.Н. — это его победа!

12-го — банкет в Доме актера.

Репетируем «Мещан», утром и вечером, не продохнуть. Ничего не успеваю делать.

16 декабря 1983 г.

Последние репетиции «Мещан», А.Ю., как всегда, от­чаянный и судорожный рывок на финише.

Четкая спланированность репетиционного процесса — это культура творчества, у нас яркий пример обратного. Три месяца было дано на постановку, месяц занимались неизвестно чем (я был на сессии, но приехал к пустому месту), второй раскачивались — не спеша и без четкого представления: что же все-таки мы ставим и зачем, в на­чале третьего месяца всполошились — мол, времени мало, не хватает, караул! (Режиссер просит прийти в выходной — «хоть ненамного».) Наконец-то «засучили рукава», а пре­мьера 30-го уже. Может быть, он так себя вздрючивает?

Но если работаешь в одиночестве, шут с тобой, делай, как тебе удобно; в театре так нельзя.

Загруженность должна быть полной, с первых репе­тиций, всякое расслабление, раскачка, «примерочка в полножки» расхолаживает артистов, и, что самое главное, потом, на финише, многое от этих «примерочек» невоз­можно вытравить.

Мне работается равнодушно. Многое раздражает — особенно эти вот рывки — толчки — накачка — накрутка и проч.

Таня чувствует себя неважно, целый день держится за бочок, еле ходит. Белый свет не мил. И на душе очень паршиво, очень.

Читаю книгу И.Н. Соловьевой «Немирович-Данченко» — потрясающе написано, читаю — перечитываю, млею от счастья...

26 декабря 1983 г.

    1984

Итак, новый год. Занимался, однако много времени потеряно по собственной слабости... А восстанавливаться очень трудно, ощущение потерянной формы непереносимое.

«Мещане» получили хороший резонанс, я играл пре­мьеру (Таня тоже), тот состав потом еще репетировал не­дели две. Смотрели уже московские критики (фамилий не помню), впечатления высокие, любопытные...

Крупным событием, пожалуй, явился для театра приезд министра культуры РСФСР Мелентьева Юр. Сер. 17 января в торжественной обстановке перед началом спектакля он вручил Диплом о звании «Академический». Присутствовал и сам Манякин С.И. За эти десять лет второй раз видел его в театре — первый на столетии театра в 1974 году. Беспре­цедентным был спектакль, который шел в этот день и не был заменен (!) — «Не боюсь Вирджинии Вульф» Олби.

Однако все закончилось прекрасно, победой, триумфом и проч., несмотря на...

Отношение к театру высочайшее, самое лучшее, самое-самое и, наверно, это действительно так. Много обещаний, посул и проч.

21 января 1984 г.

В голове уже какая-то путаница — целыми днями читаю по 3-4 пьесы в день и проч. и проч. Кажется, охватил весь материал, необходимый для сессии, все контрольные ото­слал, кроме одной — по истории КПСС. Слава богу, свобод­ного времени много, репетиций нет, спектакли редко, вот так бы все время...

Настроение неплохое, хотя допекает нездоровье, вре­менами нападает хандра — ничего не хочется и кажется — все, приехали, но потом отпускает и вновь берешься за дело.

Наши были в Иркутске на фестивале «Героическое освоение Сибири и Дальнего Востока» с «Поверю и пойду», произвели там буквально потрясение на вся и всех. Такое ощущение, что театр опять на взлете. Труппа в хорошем боевом настроении.

Взял билет на 13 февраля.

4 февраля 1984 г.

Милая книжечка, пора с тобой прощаться.

Привыкаю к вещам, от этого — сентиментальность, а эта книжечка поездила со мной несколько лет.

Конечно, здесь только осколочки, жалкие осколочки, но все равно, перелистывая, многое вспоминается хорошее и плохое...

Через два дня, нет, через три — лечу в Москву на сессию, ощущение двоякое: и хочется, и манит Москва, институт, интересные занятия, и очень грустно уезжать из дома. И Таня прибаливает. Одним словом, не рвусь.

А надо.

9 февраля 84

Получил из ростовского ТЮЗа письмо с просьбой прислать какие-то поздравления как бывшему артисту театра — 23 февраля у них юбилей, 20 лет театру! Вчера сидел вечером, сочинял письмо. Господи, даже расчув­ствовался, 20 лет, я ведь помню, как вчера, день, когда мы бежали на открытие ТЮЗа, шла «Молодая гвардия», а мы были первокурсниками училища искусств... Тогда я первый раз вошел в это маленькое, уютное, удивительно театральное здание. Потом бегали смотреть «модные» спектакли Никитина, Соколова, позднее Хайкина. На фоне заскорузлого, мертвого ростовского драматиче­ского — ТЮЗ был живым, дышащим, озорным, почти дерзким. В те-то годы (60-е) дерзость, в известных рам­ках, позволялась, даже в героях можно было походить без особого ущерба. Грустно и смешно... Мы казались себе чуть ли не «попирателями основ», разрушителями старого театра, если уж не строителями нового; и шум, шум вокруг нас... Как это завораживало, будоражило во­ображение. Мы носили свитера крупной вязки, говорили о Мейерхольде, о котором стало можно говорить, снис­ходительно посмеивались над МХАТом (да и было над чем посмеиваться в те годы), мы все играли на гитарах и пели Окуджаву, еще плохо различая его с каким-нибудь Клячкиным и проч.

А общежитие? О, эти ночные посиделки, этот дым коро­мыслом и «вечный бой, покой нам только снится»... Правда, удивительное время — эти шестидесятые годы!

Ладно, размечтался. Получил роль Левады в «Смотрите, кто пришел» Арро. Очень интересное оформление И.В. По­пова. Репетировать буду уже после сессии.

Читать уже не могу, болят глаза.

9 февраля 1984 г.

Прилетел в Москву 13-го. Москву не узнать. Пустынно, настороженно... Через каждые сто метров военные патру­ли, милиция... метро работает (в центре) на пересадку... проверяют документы.

Меня выпустили на станции «Библиотека имени Ленина» после предъявления студенческого билета и вызова инсти­тута и объяснения, что мне иначе никак не добраться.

Попал сразу на лекцию по ИЗО.

В день похорон, т. е. 14-го, тоже были лекции.

Я опоздал на сессию на два дня; ребята наши ходили прощаться с Юр. Владимировичам (общим порядком), стояли 5 часов на морозе.

Трудно, почти невозможно описать атмосферу, кажется, великан на секунду открывает глаза, чтобы снова погру­зиться в глубокий сон.

16 февраля 1984 г.

Подходит к концу сессия.

Пока все сдал на «пять», впереди последний экзамен — режиссура.

Делаю этюд по картине Петрова-Водкина «Селедка. 1918». Натюрморт для этюда — довольно оригинальный выбор. Но реализовать остроумно, кажется, не удалось.

Опять встретились с Вл. П. Смирновым, тема встречи — Платонов. По возможности конспектировал, хотя конспек­тировать трудно, надо слушать и ловить общее.

Кое-что удалось здесь прочитать.

Вчера был у Бурдонского, присутствовал, так сказать, в «московской богеме», впечатление ужасное. Господи, как легко погибнуть в мелочах!

Жил сначала в «общаге», теперь удалось перейти в гостиницу, это накладно, но покой стоит дорого — при­ходится платить...

6 марта 1984 г.

8 часов утра. Только что позвонила Таня, поздравила с днем рождения, просила подождать ее в Москве до 12 марта. Спать уже не хочется, встал. Репетиция сегодня с Ю. Через два дня — экзамен. Мой этюд (Петров-Водкин) прошел на экзамен (в числе других восьми).