4

Вице-адмирал Федоров раскурил трубку и, бросая горящую спичку в массивную бронзовую пепельницу, прохрипел с дымом:

Сейчас ты назначаешься командиром батальона, а по окончании полугодового отпуска твоя кандидатура будет выдвинута в слушатели военной академии Генерального штаба. Думаю, что ты, как никто другой, достоин быть адмиралом.

— Извините, товарищ адмирал, а как быть с моей женой?

— А что с вашей женой? — удивленно взметнулись брови адмирала. — Ей ведь положен отпуск по уходу за раненым мужем. Проблемы нет! Все согласовано с отделом культуры. Вопросы еще есть? — спросил напоследок адмирал.

— Никак нет! — бодрым голосом курсанта рявкнул офицер и, четко развернувшись, вышел из кабинета начальника штаба флота.

Он шел к жене сияя, как начищенный медный самовар. Она ждала его на лавочке возле дверей штаба.

— Улыбка без причины — верный признак дурачины, — встретила она его словами с такой же лучезарной улыбкой. — Ну как, всех победил, вояка?

— Как вы разговариваете с новоиспеченным командиром батальона? — хвастливым тоном и высокопарно ответил он ей.

— А что, эта должность главнее должности бригадира сантехников? — делая изумленные глаза, прыснула Машенька, подыгрывая ему.

— Ну, как тебе сказать, примерно равна должности прицепщика, причем прицепщика высшей квалификации, — поднимая Машеньку на руки и целуя ее в нос, хохотнул он. И запел, дурачась:

— А сегодня на полгода мы в отпуск едем, мы едем, едем, едем в далекие края, хорошие соседи, отличные друзья.

— Почему едем, а не летим? — спросила она, становясь на землю. — Отпусти, тебе нельзя еще подымать тяжести. Да и перед людьми неудобно, что подумают?

Николай расцепил руки и улыбчиво вздохнул:

— Потому что прицепщик должен увидеть то, к чему он прицепился на всю жизнь, увидеть свою землю.

— Сегодня едем, а воинское требование ты взял?

— Взял, взял, — успокоил ее Николай. — На вечер пригласим Мухомора и Зайца с Лычком.

А ночью они им помогали занять места в купе скорого поезда «Владивосток — Самара», трое слегка подвыпивших офицера морской пехоты затащили в купе вещи отъезжающего товарища.

— Ты обязательно заедь к моим в Сызрань, это рядом, не пожалеешь, встретят, как Бога. Передай, у меня все хорошо, — убеждал капитан-лейтенант Лыков Николая, разливая в купе коньяк по стаканам.

— А это, как говорится, за добрую дорогу, — и он залпом выпил. Плеснул еще по стаканам, но тут уж Мария возмутилась.

— Вы что нас, как навсегда, провожаете? Всего-то на полгода. Вот через полгода и пьянствуйте, сколько влезет, — скандально закричала она на офицеров.

— А что он, в полевой форме едет? Что у него, парадки нет? А то одет, как на тренировку по рукопашному бою, — пьяно выступал перед Машей Мухомор, кивая на товарища.

— А, ты его спроси! — сказала она, как обрезала, уставшая от сборов, излишней суматохи и пьяных тостов сослуживцев на дорожку.

— Ты почему не в парадке? А еще самый молодой капитан второго ранга! — пристал к Николаю Мухомор. — И орденов, как у собаки блох!

— Мне что, по деревне в пижаме ходить? — хмельно окрысился Николай.

— Надень костюм, — присоветовал вклинившийся в разговор капитан Заяц.

— Я, может, скупердяй. Дался вам этот костюм! Давайте лучше выпьем и выйдем на перрон, Машеньке уже спать пора! — предложил он компанейским друзьям.

И они выпили еще по одной. Затем охотно согласились выйти на перрон. Мухомор захватил остаток коньяка в бутылке и пошел, напевая песенку:

— Перрончик тронется, вагон останется.

Только они сошли на землю, как поезд тронулся. Николай запрыгнул на подножку вагона и помахал друзьям рукой. Лычек прокричал на прощание:

— Не забудь заехать в Сызрань.

Когда Николай вошел в купе, Машенька уже ему приготовила постель на нижней полке и сама укладывалась напротив.

— Ложись уж, горе неугомонное. Не то будешь топтаться полночи, — пробурчала она недовольно и отвернулась, засыпая.

Николай потихоньку достал дорожную сумку и стал вытаскивать из нее и складывать на стол у окна темный в светлую полоску костюм, рубашку, новенькие туфли, подумав секунду, вытащил плащ и повесил на вешалку у дверей, предварительно разгладив его рукой.

— А то пристали, чего это я в ХБ еду. Может, у меня все продумано, — шептался он сам с собой, складывая гимнастерку с орденами брикетиком. Затем достал матросский вещмешок и засунул туда сапоги морпеха, гимнастерку, брюки и портупею. Завязал и потряс вещмешок, остался вполне доволен проделанной работой. Переоделся в гражданский костюм, сунул в рот сигарету и, вздохнув, с чувством выполненного долга пошел в тамбур курить. Вернулся и, не раздеваясь, завалился спать на нижнюю полку. Проснулся часа через четыре оттого, что Машенька, смеясь, объясняла кому-то:

— Да дружки его сегодня ночью провожали, вот он и нахрюкался до поросячьего визга. Теперь вот завалился в одежде, и когда успел переодеться? — гадающе пропела она.

Николай открыл глаза и перевернулся на спину. В ногах Машенькиной постели, подняв угол матраца, сидел невысокий, пожилой мужчина с рюкзаком на коленях и охотно поддакивал:

— Это дело хорошее, что друзья провожали. Но, увидев проснувшегося Николая, стал с какой-то ноткой виноватости объяснять ему:

— Меня проводница подсадила к вам. Не стоять же в коридоре, мне-то ехать десять часов на вашем быстром поезде до станции Зима. Слыхал, небось, про такую? Как не слыхал? — ошалело изумился мужчина на отрицательное мотание Николая головой. — Дык в нашенских местах знаменитый по всей Рассей поэт Евтушенко родился. Я, правда, с ним лично не знаком, врать не буду, но мой двоюродный братец в бесштанном детстве с ним по улицам рысачил. А городок у нас хороший. Как пойдет весна кипеть, задохнешься от красотищи такой, а воздух такой духмянистый, прям тебе сущий диколон, да и только! — И мужичина восторженно затряс копной серебристых волос.

Николай спустил ноги на пол и виновато посмотрел на свои туфли:

— Извини, я забыл вчера их снять, — буркнул он собиравшейся идти умываться Машеньке.

— Скажи спасибо, что не забыл в поезд сесть, — выходя из купе с полотенцем на плече, буднично сказала она.

Голова болела, как после литра самогонки. Николай выудил из внутреннего кармана костюма бумажник и машинально заглянул в него. Деньги и документы были на месте.

— Пойдем, отец, освежимся? — предложил он мужчине, показав пальцами на шею.

— Какой там освежиться. Денег сто рублев осталось, на все житье-бытье. Живу-то я один, никто более и не поможет. Женка в прошлом годе померла, сын где-то по белу свету блукает, про родителя насмерть забыл и носа не кажет. Что сделаешь: оперились — разлетелись по жизни. А я к куму в гости ездил, там и пропился, — длинно пояснил он, отказываясь от соблазна.

— Да я тебя приглашаю. При чем тут кум? — Николай за плечо поднял мужика с места и подтолкнул к дверям. — Ты рюкзак-то оставь, никто его не упрет.

Деньги у Николая были, и деньги хорошие. Командировочные за последнее участие в боевых действиях, отпускные за полгода. Да к тому же отдали какие-то пайковые за банановую республику. Так что насчет денег он не хромал.

При выходе из купе повстречались с Машенькой.

— Мы пойдем перекурим с соседом, — соврал он ей, и они напрямую отправились в ресторан.

Сели за столом напротив друг друга. Пока официант нес коньяк с закуской, они познакомились поближе.

— Меня Николай зовут, — сунул он руку мужчине.

— А меня дядя Степан, — смущенно представился тот, ручкаясь с Николаем.

Пришел официант, принес заказ. В это время стояли на какой-то большой станции. Стояли около пяти минут. Николай смотрел в окно на перрон, на спешивших к поезду пассажиров. К их вагону подошли трое мужчин. Старшему было лет под сорок, он был обладателем угрюмого корявого лица и беспалой левой руки. С косым шрамом по всей морде. Остальные двое были моложе Николая. Почему он обратил именно на них пристальное внимание? Он и сам не знал, просто почувствовал в их развязной походке что-то пугающе-зловещее. Они источали угрозу.