— Тебя никто не обидит? — стал подниматься за ним Сашко.

— Нет, нет, — торопливо успокоил Ванька и вышел во двор.

Ванька увидел Настю, когда та шла по улице с двумя старухами, одетыми во все черное. Она шла, уткнувши глаза в землю. Из-под черного платка выбивалась светлая прядь волос. Вся ее хрупкая фигура вызывала непомерную жалость, даже боль.

Ванька спрыгнул с коня и негромко окликнул ее. Она остановилась, подняла глаза, долго не узнавала его. Ванька приблизился и прижал ее голову к своей груди.

— Настя, моя милая Настя, я все знаю, — гладил он ее по голове. Сквозь рыдания, она горько выдохнула:

— Как мы теперь… с сестренкой вдвоем…

— Только не плачь, — все гладил ее и успокаивал Ванька.

Отплакавшись, она отвернулась и стала вытирать мокрое лицо, заправила прядь волос, выбившуюся из-под платка, и уж тогда повернулась к нему.

— Оставил нас тятька одних на белом свете, — и опять разрыдалась. Ванька целовал ее соленые от слез глаза и безвольные, пьянящие губы и нежно шептал:

— Нас трое в этом мире, Настенька. Я всегда буду с вами. Я всегда буду рядом, рядом с тобой, моя славная.

Потом короткими вечерами Гражданской войны, перед боем и после боя, и в лазарете на больничной койке он всегда вспоминал ее красивые, но заплаканные глаза, и голос ее, дрожащий от внутреннего озноба, от свалившегося на нее горя.

Он помнил, как она, держась за стремя, провожала его за околицу. «Ты вернешься, ты вернешься, Ваня?» — кричали ее глаза.

И Ванька волчком крутанул гнедого и прокричал одиноко стоявшей на дороге Насте, так похожей на степной неяркий цветок, простой, ко строгий в своей степной красоте.

— Я вернусь, Настя, я обязательно вернусь…

IX

Соседский Егорка, трехлетний русоволосый мальчуган, взял в сенцах за дверью свою деревянную саблю и вывел оттуда резвого скакуна — длинную палку — и на ней галопом помчался за избу, на луг. Он скакал по лугу, представляя себя красным кавалеристом, неистово размахивал саблей и азартно кричал:

— Ура-а, ура, ура-а-а…

Солнце садилось, и наступал вечер. Неподалеку от дома на деревьях загалдела грачиная стая и шумно поднялась на крыло.

Вдруг на засохшую, истосковавшуюся по влаге землю разом хлынул дождь. Егорка стоял под проливным дождем и улыбался. Он радовался вместе с землей.

А дождь все набирал силу. И вот уже ливень обрушился на маленькую деревню, на поля, на луга, на весь белый свет…

Егорка посмотрел в сторону грачей и восторженно замер.

Там, в прогале между деревьями, проносились всадники. Они неслись и неслись, и казалось, им не будет конца. На фоне заходящего красного солнца они сами стали красными, как кровь. Как крылья у птиц в размашистом полете, трепыхались полы бурок и шинелей.

Казалось, они летят к самому солнцу. Красный ливень все шел и шел, а красные всадники все летели и летели. А Егорка, не переставая, махал им рукой. Он не знал, а может, лишь догадывался, что эти всадники улетают в вечность.

Схватка с прошлым

1

Их расстреляли на рассвете, вымещая всю ненависть от несбывшихся надежд на ни в чем не повинных людях. Стреляли зло и беспощадно.

Первое, что он увидел, очнувшись, — это пылающее пляшущей зарницей небо. Как лепестки ярко-красного цветка, рдел восход солнца над горами. Выше вершин синих гор, у самого зенита, клубились желто-розовые облака. Словно вырывались из притяжения кипения. И было все ярко и сочно, как на картинах Айвазовского. Невообразимо сказочно. Если бы не это адское жжение во всем теле.

Он попытался повернуться на бок, но, застонав от острой боли, снова потерял сознание. Позже очнулся от того, что кто-то тащил его на плащ-палатке. Хотел спросить имя спасителя, но язык не слушался, вместо слов вырвалась кашляющая хрипота. Левая сторона его тела горела, как в огне.

И он разом вспомнил, как его взвод попал в засаду к боевикам Шамиля и как они, не ожидавшие присутствия на этом участке повстанцев, хаотично и суматошно отбивались от них. Команд в этой запарке никто не слышал, даже если бы захотел. В воздухе царил тарарам.

Вдруг в трех шагах от него взорвалась граната, и он провалился в бездну. А сейчас кто-то из морских десантников, оставшихся в живых, уцелевших в этой мясорубке, тащил его в укромное место.

— Товарищ капитан, товарищ капитан, Николай Павлович, — испуганно затормошил его боец-спасатель.

Капитан, очнувшись, открыл глаза и перевел взгляд на пехотинца. Перед ним на коленях сидел старшина второй статьи, связист, и испуганно, умоляюще теребил его.

— Что случилось, Лобов? — ослабевшим, с придыхом, голосом прохрипел он.

— Вы живы! Слава Богу! А я уж думал, вас того, — счастливо осклабился он, с треском разрывая пакеты бинтов.

— Глупо вышло. Донельзя нелепо, — болезненно простонал офицер.

— Сейчас вертушки прилетят. Я вызвал, — радостно затараторил он, выливая из пузырька йод на рану под сердцем комвзвода.

— Что же случилось? Как же мы вляпались в такое дерьмо? — стиснув зубы от острой боли, зло прогудел Николай. Хотя сам знал ответ на поставленный вопрос.

— Что, что? — занятно бубнил старшина, стягивая бинты на груди офицера и с ужасом рассматривая рассеченный осколками живот. — А вы сами не знаете? Пьяная разведка «вовиков» нам свинью подложила. Все гоношились, да мы, внутренние войска, всю местность на-зубок знаем, мы все лазейки духов носом за версту чуем. А почти половина взвода морской пехоты уже полегла. Спасибо им! — китайским болванчиком закивал головой старшина. — Паль-шое спасибо! Вот вам и зачистка местности объединенными силами, — кисло хохотнул он, — наших положили, как пшеницу на уборке.

За спиной с присвистом заухали минометные разрывы, в ответ затявкали автоматы и захлопали гранатометы.

— Тащи меня на поле боя! Я еще живой! — захрипел командир. — Приказываю! — сурово прикрикнул он на оторопевшего от такого приказа бойца. — Где мой авт мат?

Десантник матюгнулся, сплюнул в сердцах и ошалело взялся за угол брезента.

— Васюков, Васюков, — рявкнул он раздраженно на бойца, сидевшего в дозоре за валуном. — Поволокли обратно. Ну, нашел себе мытарство, как таскать по полю боя командира, — недовольно гудел он, упираясь ногами в каменистую землю.

Но тут ударили ракетами подлетевшие с востока две вертушки и сразу наступила тишина.

Устало грузили на борт раненых и убитых морских пехотинцев, лишь один прапорщик Приходько сидел на камне и курил отрешенно.

Проходивший мимо старшина Лобов брякнул ни к селу ни к городу:

— Все равно за волнами лучше ховаться, чем за этими погаными кирпичами, — кивнул он на скалы.

Приходько каким-то очумелым взглядом посмотрел на него и, притоптав окурок, настороженно спросил:

— Как там командир?

— Как, как? Осколок под сердцем и живот в решето, — раздраженно ответил старшина, забрасывая в вертолет подобранные на поле боя автоматы.

Капитан-лейтенант Лебедев, командир взвода морской пехоты, минут на пять пришел в сознание в лазарете. Очнувшись, он схватил за запястье руку военврача, осматривающего его, горячо и невнятно зашелестел губами:

— Как там мои, сколько погибло?

Военврач расцепил его хваткую кисть и спокойно заверил:

— Все хорошо, вы отбились, потери небольшие, все хорошо.

И, обернувшись к стоящему за спиной генералу, тихо сказал:

— Надо срочно отправлять его в военно-полевой госпиталь в Ростов, у нас, к сожалению, нет надлежащей аппаратуры для операций такого характера: у него же осколок под сердцем и два осколка в животе.

Генерал понятливо покачал головой и тут же крикнул адъютанту, стоящему на выходе: