Ван Купец стал теперь еще изворотливей прежнего, еще хитрее и не сделал ни одного шага без того, чтобы не дать кому следует серебра, и каждый, причастный к этому делу, чувствовал себя вознагражденным по заслугам, но не настолько, чтобы алчность заставила его во второй раз обратиться за деньгами к тому же источнику. В свое время начальник полиции получил указ, а Ван Помещик и Ван Купец внимательно следили, когда наступит эта минута, зная, что по своей воле никто не захочет осрамиться на весь город, и как только он получил указ, братья отправились к нему с хорошей взяткой и множеством извинений и просили начальника полиции от себя, как будто бы ничего не знали об указе свыше. Нет, они кланялись и просили его простить юношу, и наконец он принял деньги небрежно и снисходительно, как человек, оказывающий милость. Потом он приказал освободить молодого человека и, пожурив его, отослал домой.

А братья устроили большой пир для начальника полиции, — тем и кончилось дело, потому что молодой человек был опять на свободе, и любовь его несколько остыла в тюрьме.

Но девушка стала еще настойчивей прежнего и снова приставала к отцу. На этот раз он оказался уступчивей, потому что понял, как могущественно семейство Ванов и какой важный военачальник младший из трех братьев и как много денег у Вана Купца, и, послав сваху к Вану Помещику, сказал:

— Поженим наших детей и скрепим нашу новую дружбу.

Так дело было доведено до конца; устроили помолвку и свадьбу назначили на первый же счастливый день. И Ван Помещик с женой вздохнули легко и были как нельзя более счастливы. А жених, хотя и ошеломленный таким необыкновенным оборотом дела, чувствовал, что к нему возвращается понемногу прежняя страсть, и был доволен, а девушка торжествовала.

Но для Вана Тигра все это значило очень мало, если не считать одного: он знал теперь, что в своей провинции он человек влиятельный и что военачальник заискивает в нем, и сердце его преисполнилось гордостью. Когда все это было улажено, весна уже сменилась летом, и Ван Тигр сказал себе, что до сих пор ему было некогда, a теперь время года уже позднее, и потому отложил задуманную войну еще на один год. Это было тем легче сделать, что теперь он был уверен в себе и своем положении, тем легче, что в начале лета вернулись один за другим его лазутчики и донесли, что на Юге идет слух о войне, но им неизвестно, что это за война и кто в ней главный. Услышав это, Ван Тигр понял, почему военачальник провинции так заискивает в нем и зачем ему нужно войско Вана Тигра. И он стал ждать следующей весны и событий, которые она принесет.

И как всегда, Ван Тигр жил вместе с сыном. Мальчик степенно делал все, что входило в его обязанности, и Ван Тигр по своей привычке молчаливо и с удовольствием следил за ним. Часто он пристальным взглядом смотрел на сына и любил подолгу смотреть на его полудетское и полуюношеское лицо. Не раз, когда он рассматривал лицо сына, склоненное над какой-нибудь книгой или работой, Вана Тигра поражало что-то странно знакомое в очертаниях широких, выдающихся скул и крепко сжатых губ. Рот был некрасивый, но крепко сжатый и резко очерченный для такого юного возраста.

И как-то ночью Вану Тигру пришло в голову, что это знакомое выражение в нем от бабушки, родной матери Вана Тигра. Да, Ван Тигр помнил это выражение у своей матери, хотя ясно представлял ее себе только такой, какой она была при смерти, и румяное лицо мальчика было совсем не похоже на бледное лицо умирающей. Ho сильнее всякого воспоминания было какое-то чувство, которое говорило Ван Тигру, что у сына его каждое движение так же медленно и беззвучно, как у его покойной матери О Лан, и что губы и глаза его сына имеют то же серьезное выражение, что и у нее. Иногда Ван Тигр чувствовал что-то смутно знакомое во всем облике сына, на сердце у него становилось теплей, и тогда он любил сына еще глубже и чувствовал себя еще тесней связанным с ним, сам не понимая причины.

XXVI

Вот каков был сын Вана Тигра: он послушно исполнял все свои обязанности и делал все, что ему приказывали делать. Он учился всем приемам военного дела и всем выпадам, какие показывали ему учителя, довольно хорошо ездил верхом, хотя и не с такой ловкостью, как Ван Тигр. Но мальчик делал все так, как будто это не доставляло ему никакого удовольствия и как будто он принуждал себя выполнять все это, как неприятную работу. Когда Ван Тигр спросил воспитателя, каковы успехи его сына, тот ответил нерешительно:

— Я не могу сказать, чтобы он учился плохо, потому что он все делает довольно хорошо, и делает именно то, что ему велят, но никогда не идет дальше этого. Кажется, что у него ни к чему нет охоты.

Этот ответ очень встревожил Вана Тигра, так как ему и раньше казалось, что сын его не способен сильно и искренно гневаться, — он никогда не сердился, в нем не было ни ненависти, ни каких бы то ни было желаний: он только делал серьезно и терпеливо все, что должен был сделать. А Ван Тигр знал, что воин должен быть не таков; нет, воин должен быть силен духом и гневен, предприимчив и горяч, и Ван Тигр раздумывал печально, как ему изменить своего сына. Как-то днем он сидел во дворе, глядя, как сын его стреляет в цель под руководством учителя, и хотя мальчик стоял спокойно, быстро поднимал руку и не колеблясь твердо нажимал на курок, когда раздавалась команда, однако Вану Тигру казалось, что сын его делает это скрепя сердце, и на нежном лице мальчика было такое выражение, как будто он пересиливает себя, чтобы делать то, что нужно, — так ему ненавистно все это. Тогда Ван Тигр подозвал мальчика и сказал ему:

— Сын, вкладывай в дело свое сердце, если хочешь угодить мне!

Тогда мальчик быстро взглянул на отца, опустив руку с дымящимся в ней пистолетом; глаза его приняли странное выражение, и он открыл рот, словно собираясь заговорить. Но перед ним сидел Ван Тигр, который не мог выглядеть кротким, даже если бы захотел этого: брови у него были черные и густые, и рот, обросший жесткой черной бородой казался угрюмым даже помимо его воли, и мальчик отвернулся, вздохнул слегка и сказал покорно:

— Да, отец.

Тогда Ван Тигр со смутной болью взглянул на сына, и, хотя при его суровой и жестокой внешности сердце у него было мягкое, он не умел говорить сердечно. Помолчав немного, он вздохнул и смотрел молча, пока урок не закончился. Тогда мальчик нерешительно взглянул на отца и спросил:

— Отец, можно мне итти?

И Ван Тигр вспомнил, что сын его часто уходит один, и это бывало не раз, — он убегал один потихоньку, и Ван Тигр не знал куда, — знал только, что телохранитель, которого он приставил к сыну, без сомнения следует за ним повсюду. Но в этот день Ван Тигр посмотрел на сына, в душе задавая себе вопрос, не ходит ли мальчик в такие места, куда ему не следует ходить. Он видел, что сын его больше не ребенок, и, уязвленный внезапной ревностью, Ван Тигр спросил самым мягким голосом:

— Куда ты идешь, сын мой?

Мальчик в нерешимости повесил голову и наконец боязливо ответил:

— Никуда, отец, мне просто нравится выходить за городские ворота и гулять в поле.

Если бы мальчик сказал, что он идет в какое-нибудь непристойное место, Ван Тигр не был бы так поражен, а теперь он спросил в изумлении:

— Что ж там любопытного для воина?

Мальчик опустил глаза и, перебирая пальцами тонкий кожаный пояс, сказал тихим голосом и покорно, как всегда:

— Ничего, только там тихо и хорошо, теперь цветут плодовые деревья, и мне нравится иной раз поговорить с крестьянином и узнать, как он обрабатывает землю.

Ван Тигр был в совершенном изумлении и не знал, что ему делать с сыном; он бормотал про себя, что удивительный у него сын для военачальника, с юных лет ненавидевшего крестьянскую работу, и вдруг он крикнул гораздо сердитей, чем хотел, потому что был огорчен, сам не зная причины:

— Делай, что хочешь, что мне до этого?

И он сидел мрачный, потому что сын его быстро ускользнул, как выпущенная на волю птица.