Если бы кто-нибудь спросил Вана Тигра, о чем он думает, глядя на сына, он пришел бы в немалое замешательство, так как и сам этого не знал. Он чувствовал только, что в нем зреют честолюбивые замыслы о могуществе и славе, а подчас от полноты сердца он начинал размышлять о том, что теперь каждый человек может добиться положения и власти, если он достаточно силен и люди его боятся, потому что теперь нет ни императора, ни династии, и каждый может участвовать в борьбе и направлять ход событий, если захочет. И чувствуя, что все это у него есть, Ван Тигр шептал себе в бороду:

— А я как раз такой человек!

И вот что произошло оттого, что Ван Тигр любил сына: его ученая жена, узнав, что он велит приводить к себе сына каждый день, одела свою дочь в яркое, новое платье и как-то днем привела ее к отцу, нарядную и розовую; она надела девочке на руки серебряные браслеты и перевязала ее черные волосы розовыми шнурками, стараясь этим привлечь к ребенку внимание отца. Когда Ван Тигр смутился и отвел глаза в сторону, не зная, что ему говорить, мать сказала своим приятным голосом:

— Эта твоя дочурка тоже хочет, чтобы ты ее заметил, она ничуть не слабее и не хуже, чем твой сын.

Вана Тигра поймала врасплох смелость этой женщины, так как он совсем ее не знал, разве только в ночной темноте, когда приходила ее очередь, и из вежливости он пробормотал:

— Для девочки она достаточно хороша.

Но матери ребенка было этого мало, потому что он почти не смотрел на ее дочь, и она настаивала:

— Нет, муж мой, взгляни на нее, она не такая, как все дети. Она начала ходить на три месяца раньше мальчика и говорит так, как будто бы ей четыре года, а не два. Я пришла просить у тебя милости — чтобы ты отдал ее учиться и был к ней так же благосклонен, как и к сыну.

Ван Тигр отвечал в изумлении:

— Как же я научу девочку воевать?

Тогда мать сказала своим приятным и твердым голосом:

— Зачем воевать, — в школе она чему-нибудь да выучится, а теперь немало таких школ, муж мой.

Тут Ван Тигр услышал, что она называет его так, как не называла ни одна женщина, и она не звала его «господином», как назвала бы всякая другая; он растерянно и смущенно посмотрел на девочку, не зная, что ему сказать. Он увидел, что девочка и в самом деле очень мила, что она круглая и толстенькая, что у нее крошечный румяный ротик, подвижной и вечно улыбающийся, большие черные глаза и пухлые ручки с хорошенькими круглыми ноготками. Он заметил их потому, что мать выкрасила ногти в красное, как делают матери для своих любимцев. Ножки ребенка были обуты в шелковые розовые башмачки, и мать забрала их в одну руку, а другой придерживала ребенка, который подпрыгивал, стоя у нее на руке. Увидев, что Ван Тигр смотрит на девочку, мать кротко сказала:

— Я не стану бинтовать ей ноги, мы пошлем ее в школу и вырастим из нее такую женщину, каких сейчас еще мало.

— Но кто же возьмет замуж такую девушку? — вскричал Ван Тигр в изумлении.

А мать отвечала спокойно:

— Я думаю, такая девушка сама выберет себе мужа.

Ван Тигр задумался над этим и взглянул на женщину.

Он никогда не смотрел на нее прежде и считал, что если она годится для его цели, то довольно и этого, а теперь он увидел в первый раз, что у нее умное и доброе лицо, держится она спокойно и умеет поставить на своем, не боится его взгляда и сама смотрит на него, не хихикая и не поджимая губ, как смотрела бы вторая жена. И он подумал про себя в удивлении:

«Эта женщина умнее, чем я думал, и до сих пор я ее не видел, как следует», а вслух сказал вежливо, встав при этом: — Когда придет время, я не откажу тебе, если найду это разумным.

И удивительное дело: эта женщина, которая всегда была так спокойна и довольна своей жизнью, насколько известно было Вану Тигру, почему-то разволновалась, видя такую учтивость мужа. Слабая краска прилила к ее щекам, она взглянула на него серьезно и молча, и тоска засветилась в ее глазах. Ван Тигр, заметив в ней эту перемену, почувствовал, что прежнее отвращение к женщинам поднимается в его сердце, язык у него поворачивался с трудом, и, отвернувшись, он пробормотал, что у него есть дело, о котором он чуть не забыл, и быстро ушел, сильно потрясенный и чувствуя к ней неприязнь за то, что она так на него смотрела.

Но час этот принес свои плоды, и если иной раз мать присылала девочку с рабыней в такое время, когда Ван Тигр приказывал привести к себе сына, он не отсылал ее обратно. Сначала он боялся, что мать тоже будет приходить и заведет привычку разговаривать с ним, но она не приходила, и он позволял девочке побыть с братом немного и смотрел на нее искоса, так как пол ее смущал Вана Тигра, хотя она была только ребенком, едва умевшим ходить. Но она была привлекательная девочка, и он часто за ней наблюдал и про себя смеялся ее выходкам и забавному лепету. Сын его был большой, серьезный и редко смеялся, а эта девочка была маленькая, живая и очень веселая. Она постоянно оглядывалась на отца, и если за ней не смотрели, она обижала брата, отнимая у него игрушки — такая она была живая. Сам того не замечая, Ван Тигр начал обращать на нее внимание и узнавал ее среди других детей, если видел, что рабыня держит ее на руках, стоя в толпе у ворот и глазея на все, что делается на улице; иногда он даже останавливался погладить ее по руке и посмотреть, как она ему улыбнется, просияв глазами.

И увидев ее улыбку, он входил в свой дом довольный и уже не чувствовал себя одиноким, — у него была своя семья: жены и дети.

XXIV

Ван Тигр никогда не забывал, что ему следует расширять владения и укреплять свою власть ради сына, часто это себе повторял и обдумывал, как это сделать: не лучше ли втереться в самом конце какой-нибудь общей войны и одержать победу или продвинуться к югу от своей реки и захватить соседнюю область, а то и две в голодный год, когда от наводнения или засухи людям приходится туго. Однако случилось так, что большой войны не было уже несколько лет, в столице страны один слабый и неспособный правитель сменялся другим таким же, и если не было прочного мира, то не было и больших вспышек войны, и время было не такое, чтобы какому-нибудь военачальнику можно было выступить слишком смело и открыто.

Во-вторых, Вану Тигру казалось, что он уже не может вкладывать всю свою душу в честолюбивые помыслы о власти, ему нужно было думать о будущем своего сына и воспитывать его, а кроме того, были и другие дела — войско и управление областью, потому что место старого правителя так и осталось незанятым. Один или два раза Вану Тигру называли имя кандидата, но он всегда отказывал сразу, потому что ему больше подходило оставаться одному, а теперь, когда сын его вырос из пеленок, Ван Тигр думал иногда, что если б государство могло подождать еще несколько лет, хорошо было бы ему самому стать гражданским правителем, когда он состарится и не сможет быть военачальником, а сын занял бы тогда его место во главе армии. Однако он держал этот план про себя, потому что объявлять о нем было еще не время; и в самом деле, мальчику было еще только шесть лет. Но Вану Тигру до того не терпелось увидеть его взрослым, что хотя иногда годы летели быстро, бывало время, когда ему казалось, что они совсем не идут; и, глядя на сына, он видел в нем не маленького мальчика, каким он был, а юношу, молодого воина, каким он хотел его видеть, и, сам того не замечая, он разными способами старался ускорить рост ребенка.

Когда сыну его было только шесть лет, Ван Тигр взял его от матери с женских дворов и перевел на свои дворы, чтобы сын жил вместе с ним. Это сделано было для того, чтобы мальчик не изнежился от женской ласки, болтовни и повадок, а частью еще и потому, что ему самому хотелось всегда быть в обществе мальчика. Сначала мальчик робел и терялся при отце и бродил по дворам с испуганным выражением глаз, а когда Ван Тигр, сделав над собой усилие, протягивал руку, чтобы привлечь к себе мальчика, ребенок отступал, весь съежившись, и едва выносил прикосновение отца. И Ван Тигр, чувствуя его страх, рвался душой к ребенку, но безмолвствовал, так как не знал, что сказать, и мог только опять отпустить мальчика. Сначала Ван Тигр хотел раз навсегда отделить жизнь мальчика от матери и от жизни всех других женщин, потому что ему прислуживали только солдаты, но скоро стало видно, что такого полного разрыва не может вынести сердце ребенка. Мальчик совсем не жаловался: он был тихий и серьезный ребенок, терпеливо переносил все, что должно, но никогда не веселился. Он садился рядом с отцом, когда отец этого требовал, и послушно вставал, как только отец входил в комнату, читал книги с учителем, который приходил к нему каждый день, но никогда не говорил больше того, что следовало.