Хрустнула ветка, потом ещё несколько, одна за другой; хруст приближался. Остановившись, Клод вглядывался в лес, но, как всегда, ничего не увидел. Какой-нибудь любопытный житель дальней деревни не стал бы прятаться… Может, это Свай?.. Клод подал Перкену знак, тот занял его место под стволом, а сам, вынув револьвер, двинулся туда, откуда доносился шум. Туземцы, которые слышали шорох кобуры, затем слабый щелчок взведённого курка, поглядывали с тревогой, не понимая, в чём дело. Перкен, опустив тяжёлый ствол на плечо, чтобы освободить руки, тоже достал револьвер. Клод, уже ступивший под сень деревьев, ничего не видел, кроме довольно густой тени с разбросанными пятнами паутины. Пытаться отыскать там туземца, привычного к лесу, было безумием. Перкен не двигался. В двух метрах над головой Клода ветки вдруг опустились, потом мягко подпрыгнули вверх, освободившись от тяжести серых шариков, перескочивших на другие ветки и заставивших их описать широкую кривую: обезьяны. Рассердившись и в то же время почувствовав облегчение, Клод обернулся, полагая, что со всех сторон его встретят смехом, но никто из туземцев не смеялся, Перкен тоже.

Клод подошёл к нему.

— Обезьяны!

— Но не одни — под обезьянами ветки не хрустят.

Клод сунул револьвер в кобуру, бессмысленный жест в снова воцарившейся тишине, нависшей над всеми этими жизнями, обречёнными быть вместе, в гнилостном лесу…

Он вернулся к неподвижно застывшей группе и занял своё место под стволом. В несколько минут завал был преодолен. Он велел подкатить повозки как можно ближе, так что Перкену пришлось просить возчиков подать назад, чтобы иметь возможность развернуться. Те внимательно следили за малейшим движением своих маленьких буйволов и с полнейшим равнодушием взирали на стянутые верёвками каменные скульптуры.

Клод остался последним. Крытые повозки медленно углублялись в листву, подпрыгивая, словно лодки на морских волнах. При каждом повороте колеса слышался скрип оси; а ещё через равные промежутки времени — какой-то приглушённый звук… Может, это телеги задевали пень, оказавшийся на их пути? Он глянул на дыру в зелени, оставшуюся после их прохода, на груды тростника, кое-где медленно распрямлявшегося — видно, не совсем раздавленного, — и яркий отблеск, вспыхивавший всякий раз, как на излом стены падал солнечный луч, сверкнувший в нужный момент на раздвоенном, выгнутом конце молотка. Он чувствовал, как расслабляются его мускулы, как вместе с жарой наваливаются усталость, сонливость и лихорадка. Меж тем всевластие леса, лиан и пористых листьев теряло силу, отвоёванные камни защищали его от них. Мысль его витала уже не здесь — она приноравливалась к ходу осевших от тяжести повозок, неуклонно продвигавшихся вперёд. Направляясь к ближайшим горам, они удалялись со скрипом, к которому из-за тяжёлой поклажи добавился какой-то новый призвук. Стряхнув с рукава свалившихся откуда-то красных муравьёв, он вскочил на лошадь и стал догонять обоз. Как только позволило пространство, он обогнал одну за другой повозки; возчики по-прежнему дремали.

Вот наконец и ночь, ещё один этап на пути к горам, распряжённые повозки, а под крышей салы note 18, будто в кармане, отвоёванные камни. Блаженство после мытья… Клод шагал между сваями, на которых стояли хижины. Под покровом маленькой соломенной крыши, перед грубыми глиняными изваяниями Будд горели палочки — розовые фитильки в ярком лунном свете. На землю к ногам Клода легла какая-то тень, потом тихо приблизилась к его собственной. Он обернулся: подошедший сзади бой остановился — тёмный, резко очерченный силуэт на фоне почти светящихся банановых листьев.

— Миссье, Свай ушёл.

— Точно?

— Точно.

— Ну и слава Богу.

Босоногий бой исчез, словно растаяв в залившем поляну лунном свете. «Он и в самом деле не лишён достоинств», — подумал Клод.

Свай, безусловно, выполнял чьи-то распоряжения… Клод был не против принять бой с заведомо известным врагом; в чётко выраженном конфликте он заново обретал своё упорство. Он растянулся в сале, где, лежа на животе, с полуприкрытыми руками уже спал Перкен.

Он не мог прийти в себя от волнения, ему не давала покоя его добыча. Казалось, блеск луны наделял голоса крестьян особой звучностью, но раздавались они всё реже и реже. Шёпот сказителя и порою какой-то неясный шум доносились ещё из хижины вождя деревни, но и это тоже вскоре стихло, и воцарилась тропическая тишина, повиснув в насыщенном луной воздухе, лишь иногда её нарушал одинокий крик петуха, заблудившегося в мирном молчании уснувшей планеты.

Посреди ночи его разбудил едва уловимый шорох. Совсем слабый, до того слабый, что Клод удивился, как это ему удалось нарушить его сон; казалось, будто ветки тащили по земле. Он сразу устремил глаза на камни, которые поместил между раскладушкой Перкена и своей. Бандиты не стали бы нападать на деревню в тот момент, когда там находятся белые. Усталость и лень отступали по мере того, как он пробуждался. Он вышел наружу, но не увидел ничего, кроме спящей деревни и собственной тени, длинной и голубой… Он снова лёг и около часа всё прислушивался; от лёгкого ночного ветерка воздух трепетал, булькая, как вода. И ничего другого, только изредка мычание непроснувшихся быков… В конце концов он снова заснул.

Проснувшись с восходом солнца, он испытал такую радость, какой, пожалуй, не знал никогда. Упорство, которое в течение месяцев отчаянно толкало его на столь неверное дело, оправдалось. Минуя лестницу, он спрыгнул с пола прямо на землю и направился к ведру с водой, возле которого стоял бой, словно каторжник, исполосованный сверху донизу тенями от веток.

— Миссье, — сказал он вполголоса, — в деревне найти повозки не можно.

Клод инстинктивно, в целях самозащиты хотел заставить его повторить сказанное, но сразу понял, что это бесполезно.

— Куда же делись деревенские повозки?

— Уехали ночью. Может, в лес.

— Свай?

— Другой делать это не смочь.

Стало быть, никакой возможности сменить упряжки. А без повозок нет камней. Этот шорох веток минувшей ночью…

— Ну, а наши-то повозки?

— Возчики точно не хотеть ехать дальше. Моя пойти спросить?

Клод бросился в салу и разбудил Перкена, тот улыбнулся, увидев камни.

— Свай сбежал этой ночью вместе с деревенскими повозками и их возчиками. Значит, сменить упряжки нет никакой возможности. А возчики, с которыми мы приехали, естественно, захотят вернуться к себе в деревню. Да проснитесь же вы, наконец!

Перкен окунул голову в воду; вдалеке кричали обезьяны.

Он вытерся и вернулся к Клоду, который, сидя на кровати, как будто считал на пальцах:

— Первое решение: найти типов, которые сбежали…

— Нет.

— Ведро воды здорово проясняет мысли! Заставить наших возчиков продолжать путь.

— Нет. Может быть, взять заложника…

— То есть?

— Задержать одного из них и не спускать с него глаз, сказав другим, что, если нас бросят, он будет расстрелян.

Кса, похожий на маленького, серьёзного старичка, возвращался с двумя шлемами в руках: солнце уже припекало голову.

— Миссье, моя ходить смотреть: наши возчики тоже ушли.

— Что?

— Моя сказать они не ушли, потому что моя видеть повозки. Наши повозки не ушли; ушли только деревенские повозки. Но возчики ушли все.

Клод пошёл к хижине, за которой накануне вечером после возвращения из храма они оставили повозки; те так и стояли там, рядом с маленькими бычками, которые были привязаны. Может, Свай побоялся разбудить белых, явившись за повозками, находившимися так близко от салы?

— Кса! Твоя уметь водить повозку?

— Точно, миссье.

В деревне было безлюдно. Только несколько женщин. Бросить лошадей и каждому вести по повозке? Надо будет пустить быков вслед за теми, что пойдут впереди, а их поведёт Кса. Всего три повозки. Этого, конечно, мало. И к тому же придётся бросить лошадей… А как защищаться с повозки в случае нападения? От него требовалась поистине восторженная решимость, только она могла заставить его продолжать начатое, неуклонно двигаться вперёд вопреки лесу и людям, дабы преодолеть упадок духа, в который ввергло их это предательство и из-за которого утренние джунгли начинали вновь обретать своё могущество.