В гостиной навстречу Кузнецову поспешил денщик.
— Господин обер-лейтенант, генерала нет дома, прикажете подождать или передать что… — и замер, увидев внимательный, устремленный ему в живот зрачок парабеллума.
— Не шуметь! — повелительно сказал Кузнецов по-русски. — Я советский офицер, партизан, понятно?
Мясников (такую фамилию носил денщик) все понял и, охнув, опустился без сил на стул. Его мгновенно обыскали.
Из дальних комнат уже спешили Лида и Майя Микота.
— У нас все готово, личные вещи генерала упакованы в два чемодана.
Убедившись, что денщик не способен ни к какому сопротивлению, Кузнецов вышел на крыльцо.
— Эй, ты, — крикнул он часовому на ломаном русском языке, — иди сюда!
— Не имею права с поста, — нерешительно пробормотал тот.
— Быстро, быстро! — уже с угрозой в голосе приказал обер-лейтенант.
Забыв про устав, Луковский поспешил подчиниться. В прихожей, раньше чем он успел что-либо понять, его обезоружили, втолкнули в комнату и усадили рядом с Мясниковым.
Начался обыск квартиры. Карты, фотографии, служебные бумаги, личная переписка тонули в недрах объемистого портфеля. Струтинский быстро облачился в каску и амуницию разоруженного Луковского и занял его место перед крыльцом.
Тем временем Лида и Майя вели идеологическую обработку «казаков».
— Эх, вы, были грицами, а стали фрицами, — безжалостно и гневно бросала им в лицо Майя, — в немецкие холуи записались. А что дальше будет? Вы знаете, что Киев освобожден?
Мясников невнятно оправдывался:
— Мы мобилизованные насильно. По своей охоте разве пошли бы? Возьмите нас в лес, к партизанам, не пожалеете, если поверите.
Луковский был, видно, решительнее. Трудно сказать, что пережил за десять-пятнадцать минут этот человек, совершивший в жизни страшную ошибку, исправить которую дано не каждому. Он неожиданно встал и обратился к Николаю Ивановичу:
— Генерал меня знает в лицо, нехорошо выйдет, да и разводящий подойти может. Дозвольте снова на пост встать…
И Кузнецов согласился. Согласился, хотя шел на немалый риск. Потому что чутьем разведчика, сердцем советского человека понял: довериться можно.
Струтинский вернулся в дом, на его место снова встал Луковский. Правда, патроны из магазина его винтовки были на всякий случай вынуты.
В начале шестого где-то вдалеке послышался звук мотора. Лида чуть отодвинула занавеску и увидела, как из-за угла вырвался длинный черный «мерседес». Едет!
Все быстро разошлись по заранее условленным местам.
Через несколько минут, не удостоив вставшего во фронт часового даже кивком, в дом вошел Ильген. Лидия, выбежавшая в переднюю, помогла ему снять шинель.
Генерал был в хорошем настроении. Отпустил Лисовской грубоватую казарменную шутку, вымыл руки, весело осведомился: «Что сегодня на обед, фрейлейн Леля?» — и в недоумении уставился на вставшего в двери солдата (Струтинского).
— Как сюда попал? Вон…
— Спокойно, генерал!
Ильген стремительно обернулся на незнакомый голос. Он увидел неизвестного ему подтянутого обер-лейтенанта с пистолетом в руке. В первую секунду Ильген ничего не понял. Но с объяснением обер-лейтенант не замедлил.
— Предатель! — взревел Ильген (он до конца не верил, что Кузнецов не германский офицер) и стремительно ринулся на разведчика.
Завязалась отчаянная борьба. Ильген был очень силен, в молодые годы, видимо, всерьез занимался борьбой и боксом. Ярость к тому же удвоила его силы.
В бешеной свалке переплелись пять тел. В ход пошли и кулаки и каблуки. Струтинскому, пытавшемуся загнать в генеральский рот кляп, Ильген до кости прокусил руку. Не утерпев, в драку ввязался и Мясников — на стороне партизан. С большим трудом генерал был скручен.
Отдышавшись, Кузнецов прочитал ему лекцию о хорошем поведении.
— Спокойнее, генерал, — мягко выговаривал он. — Будьте же благоразумны. На первый раз, учитывая неожиданность, мы вас прощаем. Но впредь советую не ерепениться.
В конце концов Ильген вроде притих.
Первыми из особняка вышли Каминский и Стефаньский с портфелем. Затем Струтинский и Мясников вынесли генеральские чемоданы. Чтобы ввести немцев в заблуждение, денщик оставил по приказанию Кузнецова на столе записку:
«Спасибо за кашу. Ухожу к партизанам и забираю с собой генерала. Смерть немецким оккупантам! Казак Мясников».
Затем на крыльце показался Кузнецов, заботливо придерживая Ильгена за локоть, Руки генерала были связаны. Мясников и Стефаньский уже сидели в машине. Струтинский стоял, поджидая, возле открытой дверцы.
— Скорее! — услышал Николай Иванович взволнованный голос Луковского. — Смена идет!
Действительно, в конце улицы уже маячили фигуры трех солдат.
И тут Ильген вдруг вырвался из рук Кузнецова, вышиб языком изо рта кляп и заорал во всю силу легких:
— На помощь! На помощь!
Кузнецов, Струтинский, Каминский успели поймать Ильгена за плечи, заткнули рот, завернули на голову полу шинели, чтобы никто из случайных прохожих не узнал генерала в лицо. Извернувшись, Ильген умудрился ударить Каминского сапогом в живот. И тут же на ноги ему навалился, отбросив винтовку, «казак» Луковский.
В мгновение ока генерала втащили в машину. Мотор взревел и…
— Что здесь происходит?
Кузнецов резко обернулся. К машине на крик спешили трое немецких офицеров. Руки у всех — на кобурах пистолетов.
Это был решающий момент операции. На карте стояло все: и успех дела и жизнь разведчиков.
Спокойно, с самым независимым видом Пауль Зиберт подошел к гитлеровцам. Козырнул:
— Я офицер службы безопасности. Мы выследили и арестовали советского террориста, одетого в нашу военную форму. Прошу удостовериться в моих полномочиях.
В руке отважного разведчика уже тускло блестела овальная металлическая пластинка — жетон сотрудника гестапо.
Этого было достаточно. Не было во всей германской армии ни одного офицера любого ранга, который решился бы задавать лишние вопросы обладателю подобного знака.
Роль нужно доиграть до конца. В распоряжении Кузнецова было еще две-три минуты.
— Прошу предъявить ваши документы.
Офицеры послушно протянули свои удостоверения. Обер-лейтенант Зиберт внимательно просмотрел их и вернул владельцам, кроме одного, привлекшего его особое внимание.
— А вас, господин Гранау, — обратился он к коренастому военному в коричневом кожаном пальто, — прошу следовать за мной в гестапо в качестве свидетеля. Вы можете быть свободны, господа.
Пожав плечами, человек в кожаном пальто спокойно уселся в машину. Он, Пауль Гранау, личный шофер Эриха Коха, чувствовал себя совершенно спокойно.
Это была удача, хотя и совершенно случайная, но заработанная выдержкой и находчивостью: кроме Ильгена, прихватить еще и коховского шофера!
Офицеры поспешили удалиться подальше от греха. Кузнецов вернулся к «адлеру» и сел рядом с Николаем Струтинским. Машина была уже набита до предела: семь человек! А еще предстояло как-то усадить Каминского.
Выход нашел Струтинский:
— В багажник, живо!
Едва Каминский кое-как втиснулся в тесную железную коробку, «адлер» рванул в темноту. На огромной скорости, петляя по пустым улицам, автомобиль промчал за городскую черту и через час достиг, наконец, надежного убежища на хуторе Валентина Тайхмана, вблизи села Новый Двор.
…Тайхман был бедным польским крестьянином. Ему трудно было прокормить семью из десяти человек. Старшему сыну было лет семнадцать. До 1939 года семья жила в страшной нищете и встала на ноги лишь при советской власти. Естественно, что и Тайхман и его дети ненавидели оккупантов.
Хутор был очень удобной явочной квартирой. В частности, именно здесь перекрашивались и ремонтировались автомобили, которыми пользовался Николай Кузнецов.