Нас всех несет к океану. Глаза на минуту встречаются, мы видим друг друга.
И плывем дальше... Все время вниз...
Я произношу монологи. Это было не просто тысячи раз. Это было миллиарды раз. Везде. Во всех частях света и во всех городах мира. Тысячи людей тлеют и произносят монологи... И умирают на медленном огне своих тел. Чувство бессмертия. Иногда очень сильное...
Будто кто-то раздувает мой огонь. Ну и что... Моя смерть. Моя внезапная смерть. Она ничего не значит. Кто меня найдет? Кто меня узнает?
Та сила, которая принесла меня, принесет еще такого сюда... Тот, кто зажег мое тело, зажжет еще...
Как это грустно. В этих дождях...
Этот огонь наших тел и река, и вечер, и ночь на реке... Современность. Быстрота. Бесшумность движения. Звуки. Скорость и медленное течение улицы.
Что может быть экстремальнее обыденности?..
Ты вдруг видишь, что жизнь прошла.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Я стою по колено в дерьме современности. Мне наплевать на все войны и на все жертвы. На вину и на невинность. У меня старый компьютер. Все отсырело в его чреве. А теперь еще нет электричества.
Вот моя современность.
В детстве мы играли в "мертвое тело". Ложились на воду, и несла нас река.
До сих пор я плыву по реке. По реке, у которой нет названия.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Мое радио.
Американский английский. Английский английский. Парижский французский. Французский провинции...
Речи Гитлера, тихий Моцарт, нацистские марши, грохот сапог...
Я слушаю.
Французские слова "сотрудничество", "великолепие"...
Звуки воды, громкое мое дыхание, плач ребенка, отраженный от стены...
Голос диктора: "Повсюду дожди"...
Говорят о культуре. "Этот мрак... Это настроение пригородов. Периоды в жизни всякого творческого человека... Они цвета болота... Настроение пригорода. Глаза старика в пригороде. Одинокая смерть в дешевом отеле. Зловещие подворотни".
Репортаж о Пьере Лоти. "Немножко травести... Декаданс, да, его тоска, его грусть, усталость. Это точно! Как точно вы это сказали! Усталость времени! Арабский мир, гаремы, женские бесшумные платья, мальчики на гнилых улицах и закаты, закаты, грязные города и тела молодые..." Я слушаю, завернувшись в три одеяла.
Слова "чудесный", "великолепный", "невыразимый", "чуть греховный", "насильственный", "богатый", "быть очень богатым", "да-да, среди них много педэ"...
Я слушаю.
"Он писал такие слова, да, странные слова... Мода на свободу прошла. Мода на рабство вечна. Как вы находите такие слова?!. Эта фраза - сокровище!
Или вот... Слово "свобода" придумали рабовладельцы... А?! На мой взгляд, прекрасная фраза?!. Да восхитительная!!!!"
Я слушаю. С застывшей от холода улыбкой.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
В один день стало тепло. Серджио звонил. Скоро приеду, сказал, как у вас там... Я слышал, дожди. Все спокойно? Все живы? Ты простужен, я слышу... Выпей водки. Она в моем сейфе в мастерской. Потерпи. Я скоро приеду...
Сегодня ветер был с океана. Далекий океан пахнул весной. Океан входил в мою комнату, и я сидел по пояс в весне... В этом феврале я встречаю свою тридцать вторую весну. И этой весной, как никогда раньше, мои ноздри тоскуют и сжимаются...
Мое тело никак не может вспомнить что-то важное...
И от этого ветра слезы наворачиваются на глаза.
Я просыпаюсь ночами. И долго лежу без сна. Никогда я не испытывал такой тревоги. Такой телесной тревоги...
И только вчера я все понял. Вчера, когда встретил этого парня на Рокетт.
И когда долго шел за ним. Шел по Рокетт, до тех пор, пока эта улица не превратилась в безликую, как вена старика, улицу на подходе к Пер-Лашез.
Стриженый, он был похож на дезертировавшего солдата. В первый момент я заметил смесь дерзости и тревоги в лице. Огромная куртка, рукава подвернуты. И высокие шнурованные сапоги. Он шел не оглядываясь, но я понял, что солдат меня заметил.
Я чувствовал натяжение тысячи нитей между нами. И я знал, что он тоже чувствует это.
Так мы долго шли, связанные живыми волокнами.
Но вдруг он не выдержал и обернулся.
И я близко увидел его глаза.
Его решительные светлые глаза. Вздернутый нос и совсем детские губы.
Я тоже встал. Его обветренное лицо вздрогнуло.
В нем было много усталости, которая, как смерть, присыпает лицо. И делает лицо маской.
Я опустил глаза, а когда снова посмотрел на него...
Он улыбался. Будто сбросил огромный рюкзак.
Будто понял, что не я причиню ему зла.
И одновременно мы вынули руки из карманов. Словно для рукопожатия. Будто обнажив себя через руки друг другу...
Он стоял неподвижно среди ветра и пустоты... Стоял одиноко и улыбался, глядя мне прямо в глаза.
Это было как танец...
Так мы стояли, замерев, как околдованные, и цвет наших глаз смешался...
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Я стаскиваю мокрую, вчера постеленную, но уже отсыревшую простыню с кровати. Подбрасываю ее, и она опадает на пол.
Расправляю серый хлопок. Натягиваю привычно, чтобы складок не было. Это мой письменный стол. Здесь уже есть кое-что. Красным японским маркером. Какой оказался под рукой...
Я раздеваюсь. Это своего рода ритуал. Слава богу, что стало теплее.
Я спокоен.
Потом завязываю глаза шарфом. Он остался от матери. Уже вслепую нащупываю маркер и ложусь на простыню. Как матрос, я будто штопаю парус. Я дрожу от своего ветра.
Я лежу и пишу слова. Сначала это было игрой. А теперь это уже за пределами игры и неигры. Я использую древний навык самовыражения.
Левой рукой ощупываю путь маркера.
Слова пахнут спиртом. Я слышу свое дыхание.
С улицы доносятся крики детей. Они спорят о том, о чем я тоже когда-то спорил.
Я пишу об этом времени.
И грязная чистота детства, как серый саван моей прабабушки, колышется перед глазами...
Это так просто...
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Я вспоминаю солдата из моего детства...
Он тогда еще не был солдатом. Я увидел его впервые верхом на мотоцикле.
Это было в сумерках летом. Я сидел под старым карагачем и рассматривал свои руки.
Они меня поразили. Я увидел, что это руки отца. Руки моего отца, которого я ненавидел...
И когда я поднял голову, увидел его, едущего на пыльном мотоцикле. Странно, что я не услышал его приближения. Он ехал медленно, но ветер все равно натянул его распахнутую рубаху. Она летела, как знамя, за ним. В облаке пыли он пронесся мимо. Я успел заметить его загорелую грудь и худые, смуглые от пыли руки, держащие руль.
И странно, все это было одновременно и быстро и медленно. Мне казалось, он так долго проезжает мимо...
Затаившись, я смотрел, как он уезжает все дальше и дальше по степи.
И только потом я перевел дыхание.
Никто не должен был знать о моем открытии... О начале моего превращения в человека, который меня ненавидел... Так я увидел впервые Игоря. Верхом на старой "Яве", в облаке пыли, с рубашкой, развевающейся, как знамя... Это было что-то смутное...
Он был равнодушен и очень красив, когда проезжал мимо меня в тот день...
И в этом равнодушии, в этой красоте было что-то пугающее и одновременно дающее власть... Странную власть... В тот день меня коснулась красота, такая красота... В которой много смерти и чистоты.
Красота разрушения. Красота неподвластная, равнодушная.
Дуновение ветра, печаль коснулись моего лица... как предчувствие далекого урагана.